За появлением СВЗР стоит не кто иной, как профессор Хидео Тамаси, прославленный спец по теории струн и космолог. Это он придумал космическую почту; а однажды он вместе с группой школьников при помощи радиовещания передал в космос звукозапись Канона ре-мажор Пахельбеля. Если верить профессору Тамаси, в пользу существования внеземной жизни имеется больше доводов, чем против; кроме того, будущее человечества может зависеть от того, удастся ли установить контакт с инопланетянами. “Еще через тридцать или сорок лет из-за экологических катастроф Земля вполне может стать непригодной для жизни, — объясняет Рупрехт. — А если это произойдет, то у нас один шанс выжить — колонизировать новую планету, а это, если рассуждать реалистически, возможно только при условии, что мы научимся путешествовать по гиперпространству”. Чтобы научиться путешествовать по гиперпространству, необходимо найти разгадку тайны Большого взрыва; впрочем, десятимерная теория, которой придерживается профессор, уже заключает в себе ключ — но настолько сложный, что, по его мнению, единственный способ решить загадку вовремя откроется, если какая-нибудь более высокоразвитая, и при этом добрая, внеземная цивилизация возьмет нас под свое крыло.

Однако сегодня инопланетяне молчат. Рупрехт, тихонько вздохнув, захлопывает компьютер и встает со стула.

— Ничего?

— Нет.

— А ты все-таки думаешь, они когда-нибудь прилетят? Ну, к нам, на Землю?

— Обязательно, — угрюмо отвечает Рупрехт. — Куда они денутся.

Он делает кое-какие поправки на своей Глобальной карте наблюдений за НЛО, а потом достает зубную щетку и шлепает в ванную.

На улице в холодном воздухе носятся лавровые листья, темнота разбавлена розовым отсветом неоновой вывески пончикового кафе, ночь как будто засахарена. Скиппи, оставшись один в комнате, бежит в укрытие: зомби уже прорываются из-под половиц и тянут к нему свои жилистые руки с расщепленными ногтями. Когда-то они тоже были людьми, может быть даже это была целая семья, и когда глядишь в их разлагающиеся лица, еще можно уловить какой-то печальный отблеск, говорящий о том, кем они были…

Позже, когда уже погашен свет:

— Эй, Рупрехт!

— Что?

— А вот если б можно было путешествовать во времени…

Слышно, как на соседней кровати Рупрехт привстает на локтях.

— Это вполне согласуется с теориями профессора Тамаси, — говорит он. — Тут, на самом деле, вопрос лишь в том, чтобы хватило энергии.

— Ну ладно, — а значит ли это, что можно остановить будущее?

— Остановить будущее?

— Ну вот, скажем, если мы прямо сегодня начнем путешествовать во времени, то можно ли нам просто двигаться назад сколько хочется? Так, чтобы никогда не попасть в завтра?

— Пожалуй, да, — подумав, отвечает Рупрехт. — Или, если будешь двигаться со скоростью света, тогда время вообще остановится и будет всегда только сегодня.

— А-а, — задумчиво говорит Скиппи.

— И в том, и в другом случае проблема одна — энергия. Чтобы путешествовать во времени, нужно получить доступ к гиперпространству, а для этого требуется невероятное количество энергии. А чем больше ты приближаешься к скорости света, тем больше твой вес увеличивается и мешает тебе достичь этой скорости.

— Ого! Значит, Вселенная как бы сама за тебя цепляется?

— Ну да, можно и так сказать. А что? Неужели тебе хочется остановить время прямо сейчас, когда на носу середина семестра?

— Ха-ха, правда…

В спальне вновь воцаряется тишина — будто выпал снег. Вскоре дыхание Рупрехта переходит в приглушенный храп, перемежающийся не то с хрупаньем, не то с чавканьем; ему снится, что он получает Нобелевскую премию, которая видится ему в виде большущего серебряного кубка, набитого сливочными помадками… Через окно в комнату прокрадывается призрачный серо-черный лунный свет; Скиппи наблюдает, как в этом свете проблескивает его собственный трофей пловца-победителя — фотография мамы с папой.

Убедившись, что он уснул, они гуськом пробираются в спальню и окружают его кровать, их длинные никчемные руки вяло болтаются по бокам, слышно их гнилостное дыхание и свист: МЫ — МЕРТВЕЦЫ… Они хватают его за руку и тащат вверх по лестнице, в какую-то комнату, а Привидение в кровати поднимает голову и отдергивает простыню, чтобы показать свое тело; тусклая кожа сравнялась цветом с постельным бельем, оно тянет к нему руки, впивающиеся в него ледяной хваткой, а губы приникают к нему в поцелуе, так что он даже не может ни крикнуть, ни вдохнуть, ни разбудить Рупрехта; он сует руку под подушку, к таблеткам, — но их нет! Наверно, кто-то входил сюда и украл их! Вот уже комната наполняется водой, и он начинает тонуть, а руки утаскивают его вниз, под воду…

Он открывает глаза. Никакой воды нет, в комнате нет никого, кроме него и Рупрехта. Таблетки лежат на прежнем месте. Только призрачный полусвет остается в комнате, как будто тут есть кто-то невидимый. Скиппи отворачивается от него, зажав в руке маленькую светло-желтую трубочку.

Отец Грин спускается из Башни поздно вечером. Свет в зале Святой Марии уже погашен, но в окна смотрит луна, и ее света достаточно, чтобы разбирать дорогу; хотя, пожалуй, он бы и во сне здесь не заблудился, если бы только к нему шел сон. Это его любимое время суток, когда вся школа засыпает и он наконец-то может приняться за работу! Бедняки всегда среди нас, говорит Господь, а значит, и работы всегда хватает; пускай отец Грин уже немолод, но он отнюдь не собирается отлынивать от своих обязанностей — и вот сегодня ночью, впервые после долгого перерыва, он чувствует в себе трепетный прилив былых сил! Жизненные соки, бегущие по его…

Что?

Ему слышатся чьи-то шаги. Он оборачивается — но зал пуст. Конечно же пуст! Кому тут быть — в такой-то час? Что-то в последнее время ему часто что-нибудь мерещится — то чьи-то фигуры выходят из теней, то слышатся странные отголоски, будто кто-то идет вслед за ним. Может быть, стоит сходить к медсестре, пройти осмотр… Да, но это как раз придется очень по вкусу “Грегу”! Нет уж, лучше подождать, все со временем пройдет, Deo volente[12].

Проходя под статуей Девы Марии, он крестится, а потом спускается по ступенькам в цокольный этаж. Когда-то его кабинет находился на верхнем этаже. Теперь там компьютерный класс, а для его благотворительной деятельности отведено помещение в преисподней. Прогресс. До отца Грина доходили слухи, будто, если Десмонд Ферлонг не вернется, и.о. директора Костиган − Грег — намерен вообще снести Старое здание. Да-да, это самое здание, которое возводилось, кирпичик за кирпичиком, под присмотром отца Лекуинтрека, еще в те времена, когда во всей стране не было ни одной приличной школы — по крайней мере, для мальчиков-католиков. Еще в те времена, когда их орден был крепок и полон рвения! А теперь эта школа служит всего лишь украшением витрины, престижным питомником для будущих молодых финансистов.

“Джером, не знаю, как вам это удается”. “Джером, вы источник вдохновения для всех нас”.

Он включает свет в этом мрачноватом кабинете, открывает черновик заявки на пожертвования от корпоративных друзей школы. Сколько раз он уже писал это самое письмо? Однако сегодня он никак не может сосредоточиться на нем.

“Джером, можно вас на минутку…”

Отец Грин шел в Резиденцию обедать; он и не заметил, как к нему подошел и.о. директора. Обычно Грег старается держаться от него подальше: для него он один из старых динозавров, с которыми ничего не поделаешь, — разве что ждать, когда сами вымрут. Но вот он сам — может ли такое быть? Оказывается, может! — расспрашивает священника о том случае, когда мальчика стошнило у него на утреннем уроке французского! “Я слышал, у вас там вышел скандал с одним из второклассников”, — сказал и.о.

Ну и ну! Отец Грин так изумился, что даже не нашелся что ответить, и, похоже, это было истолковано как признание вины, потому что дальше и.о. директора перешел напрямую к нагоняю — пусть даже этот нагоняй был замаскирован под всякого рода покровительственное заискивание: “Времена изменились, Джером… иногда я и сам… не забывайте, эти мальчики уже не так крепки здоровьем, как в наши дни…” (В наши дни! Он что же, совсем за дурака держит Джерома?) “Было бы куда более конструктивно, Джером, если бы вы обращались с ними полегче”.