На уроке английского они проходят “Другую дорогу” — про этого парня, Роберта Фроста, в лесу. Мистер Слэттери, читая это стихотворение, приходит в необъяснимое волнение:

— Понимаете, жизнь… Жизнь, хочет сказать нам Фрост, — это что-то такое, что нам нужно выбирать, как выбирают тропинку в лесу. Для нас самое сложное в том, что в наше время нам предоставляется огромное множество вариантов — целый лабиринт уже готовых тропинок. Но, если присмотреться повнимательнее, многие из этих дорог оказываются очень похожими друг на друга: ну, например, нам предлагают покупать разные товары, верить в разные заранее заготовленные истории — скажем, придерживаться какой-то религии, гордиться какой-то страной, болеть за какую-то футбольную команду и так далее. Смысл в том, чтобы самому делать свой выбор: например, не верить во что-то, отказываться от потребления, не пускаться ни в какие путешествия, а оставаться домоседом…

— Эй, Скип! — шипит шепотом Марио, перегнувшись над Джеффом и тыча Скиппи в локоть. — Ты уже приготовил подарок своей даме?

— А я должен прийти к ней с подарком?

Марио хлопает себя по лбу:

— Mamma mia! Нечего тогда и удивляться, что вы, ирландцы, лет до сорока ходите в девственниках!

В обеденный перерыв они отправляются в торговый центр за подарком для Лори. На все деньги, которые лежат у Скиппи в бумажнике, он покупает коробку шоколадных конфет — вторую по величине в магазине (считая от самой маленькой). На обратном пути Деннис, который оставался необыкновенно молчалив во время всей этой перемены, вдруг заговаривает.

— Я все думал об этом стихотворении Роберта Фроста, — сообщает он. — И мне кажется, оно вовсе не про то, какой мы делаем выбор в жизни.

— А про что тогда? — спрашивает Джефф.

— Про анальный секс, — отвечает Деннис.

— Про анальный секс?

— Как это ты до такого додумался, Деннис?

— Ну просто если вдуматься, то это же очевидно. Вы только послушайте, что он сам рассказывает. Он оказывается в лесу — так? Он видит перед собой две дороги. И идет по той, которая меньше исхожена. Про что же это еще?

— Э… Может, про лес?

— Про прогулку?

— Ты что, не слушаешь на уроках? Поэзия же никогда не рассказывает напрямую о том, о чем хочет рассказать, в этом-то и вся соль! Ясно, что мистер Фрост или кто-нибудь другой вовсе не собирался открытым текстом рассказывать всем на свете о том, как он трахнул свою женщину в задницу. И вот он хитроумно все это маскирует и сочиняет такое стихотворение, что какому-нибудь неискушенному читателю покажется, будто оно всего лишь про какую-то скучную прогулку по какому-то дурацкому лесу.

— Но послушай, Деннис, неужели ты думаешь, что мистер Слэттери действительно стал бы с нами разбирать это стихотворение, если бы там правда говорилось про анальный секс?

— Да что понимает этот мистер Слэттери? — фыркает Деннис. — Думаешь, он сам когда-нибудь гулял со своей женой по менее истоптанной дорожке?

— Ба! Можно подумать, ты когда-нибудь гулял по этой менее истоптанной дорожке, — смеется Марио.

Деннис поглаживает себя по подбородку:

— Ну, я вспоминаю одну волшебную ночь с твоей матерью… Я пытался ее остановить! — кричит он, бросаясь в сторону, чтобы по нему не попал кулак Марио. — Но она была ненасытна! Ненасытна!

Проходя под облезлыми платанами, они замечают какой-то ажиотаж у входа в подвальный этаж. Вокруг толкутся мальчишки, а над их головами клубы дыма. Когда они подходят ближе, от толпы зевак отделяется Митчелл Гоган и, запыхавшись, подбегает к ним.

— Эй, Джастер! — говорит он, еле скрывая злорадство, — это не твой шкаф, случайно, под номером сто восемьдесят один?

Конечно! И он горит. Скиппи протискивается сквозь толпу, а навстречу ему из открытой двери рвется пламя, по-хозяйски ревет внутри; искры взлетают до потолка, а вниз как подбитые самолеты падают уже хлопья сажи. Мальчишки глазеют на это с ухмылками, и на их лицах виден адский оранжевый отблеск; а посреди толпы — глядя на Скиппи глазами, которые в этом готически-жутковатом освещении кажутся окнами пустого дома, — стоит Карл. Скиппи с ужасом смотрит на него, не в силах отвести взгляд, И тут позади него раздается скрипучий голос — из-за спин ребят появляется Нодди — с побагровевшим бугорчатым лицом тролля, с огнетушителем в руке.

— Боже мой! — кричит он! — Это что, вашу мать, творится-то?!

Он направляет на шкаф огнетушитель — и толпа, издав возглас восхищения, отпрыгивает назад, а пена каскадом валится на языки пламени. Меньше чем через минуту огонь уже потушен; зеваки расходятся, а Скиппи застенчиво стоит рядом и смотрит, как Нодди разгребает обугленное содержимое шкафа, следя, чтобы не оставалось тлеющих угольков.

— Это твой шкаф, да? — спрашивает он Скиппи. — У тебя там что было — фейерверки, или газ для зажигалок, или что-то типа этого?

Скиппи беззвучно мотает головой, не отрывая взгляда от мокрого черного нутра шкафа.

— Ну так как это случилось-то, а?

Изо рта у Нодди несет чем-то гадким, Скиппи прямо обжигает ноздри. Сквозь миазмы дыма он видит, что Карл по-прежнему наблюдает за ним — неподвижный, как восковая фигура.

— Не знаю.

— Не знаю! — передразнивает его сторож, снова поворачиваясь к сгоревшему шкафу. — Ну, теперь-то чего — все на фиг сгорело… Эй, ты куда? Ну-ка, скажи мне, как тебя зовут, ты…

Но Скиппи уже вырвался на волю и умчался. И вот он уже у себя в комнате. Небо за окном кажется холодным, даже ледяным; к ленточкам, которыми обвязана микроскопическая коробка с конфетами, прилипли частички сажи. Он, не думая, тянется за таблетками… и вдруг застывает. Оказывается, за ним следом пришли Деннис, Джефф, Рупрехт и Марио: они стоят в дверях, совсем как бременские музыканты, и грустно на него смотрят.

— Что? — спрашивает Скиппи.

— Ты в порядке, Скиппи?

— Все нормально.

— Там много добра было?

— Не важно.

— Что делать собираешься?

— В каком смысле?

Молчание. Ребята переглядываются, а потом Рупрехт выпаливает:

— Вот что, Скиппи! То, что случилось с твоим шкафом, не могло быть просто случайностью!

— Тебе нельзя идти к Лори, Скип! — выкрикивает Джефф. — Карл тебя убьет!

— Разумеется, я пойду. — Скиппи непоколебим. — И Карл меня не остановит.

— Но послушай, Скип… А если он тебя все-таки остановит?

— Пускай попробует, — вызывающе говорит Скиппи.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Может, уже настало время, чтобы кто-нибудь его остановил. — Он и сам не понимает, что у него на уме, пока не произносит эти слова, а как только он их произносит, то понимает, что говорит всерьез.

— Да о чем ты? У тебя никаких шансов против него!

— Так ты и девчонку свою упустишь, да в придачу тебя самого еще в землю втопчут!

— А через три дня у тебя соревнования! — вспоминает Джефф. — Скиппи, разве ты сможешь поехать на соревнования, если тебя втопчут в землю?

— Скиппи!

Внизу в воздухе все еще витает едкий дым от сгоревшей дешевой древесины, и ученики, идущие в классы, насмешливо смотрят вслед Скиппи. Он не обращает на них внимания и идет из левой половины вестибюля в правую, пока на пороге кабинета черчения не видит его: это единственный человек, знакомый Скиппи, который даже со спины выглядит сердитым… Удары сердца звучат у него в ушах, и с неожиданной скоростью, неизвестно откуда взявшейся, он движется по тоннелю из воздуха, соединяющего их двоих, и опускает руку на плечо Карла.

Вокруг них весь коридор замирает. Карл, стоящий в дверях, медленно поворачивается, и его налитые кровью глаза останавливаются на Скиппи. В них нет ни намека на то, что Карл узнал Скиппи; в них нет вообще ничего. Смотреть в такие глаза — все равно что заглядывать в пропасть, в бездонную, безразличную пропасть…

Скиппи сглатывает, а потом решительно выпаливает:

— Это ты поджег мой шкаф!

Карл смотрит на него с тем же выражением лица; а когда наконец он говорит, то кажется, будто каждое слово — это тяжелая гиря, которую нужно поднимать с пола цепями и шкивами.