— Какая участь?

— Превратиться в соляные статуи. Первый же славный дождь смоет всех с лица земли — и дело с концом. Это газ, тоже газ, и он разлагается быстро. Два-три дня — и все снова будет чисто. Экологически безупречный конец света.

— Земля очень велика.

— Как будто для маньяка есть преграды! Во-первых, он сейчас уже ищет сообщников среди тех, кто ведет локальные войны или занимается терроризмом. Слыхал про такое? Выпустить несколько зондов над большим городом — для этого всегда найдутся наемники. А потом, всех уничтожать совсем не нужно. Он припугнет: сделает пробную демонстрацию — так сказать, устроит кому-то личную Хиросиму — а потом будет диктовать условия.

— Скверно. Не понимаю, чего ему надо. Охота городить такой огород? Интриговать, условия придумывать… Ведь он богат?

— О, сказочно! Он даже любит платить, представь себе. Платить, дарить и отдавать, как видишь.

— Ну, вот и жил бы себе счастливо.

— Счастливо и богато — разные вещи.

— Да, конечно. Но ведь все государства мира не сделают его счастливым, какие бы он там ни выдумал условия.

— Откуда ты знаешь? Может, и сделают.

— Не сделают. Я точно знаю. Его девушка не любит.

Ивор тяжко вздохнул:

— Ну, не иначе как она любит тебя. Вот он тебя сюда и засадил, не поленился. Это что, все из-за твоей красотки?

— Нет. Из-за другой.

Андре только рукой махнул, закрывая тему.

— Так что я должен буду делать? И что у вас за план?

— Делать ты должен все, что тебе прикажут. Я постараюсь этим как-нибудь манипулировать. Про план я еще не готов рассказывать. Когда можно будет начать, я с тобой еще раз поговорю.

— Дело, наверно, все-таки не в том, чтобы отсюда выйти, — сказал Андре, обдумывая услышанное, — а в том, чтобы не выпустить отсюда это страшное вещество. Где он его хранит — наверху или здесь?

— Здесь. Очень глубоко.

— А многие знают о нем? И о том, как его сделать?

— Нет. Единицы. И те, я думаю, знают только свою часть тайны. Альберу крайне сложно будет заново наладить производство, если он лишится нашей дыры и своих помощников. Процесс, кстати, настолько медленный, что ему понадобится еще года два, чтобы получить то количество, на которое он рассчитывает.

— Он делал опыты на людях?

— Естественно. Здесь все лаборатории специализируются на фокусах с обменными процессами. Не один он этим занимается. А есть еще охрана третьего яруса… Это тебе не Тедди и даже не Майкл Хьюз. Кстати, на вас охотились как раз они. Они уже не могут дышать наверху без респираторов — от силы полчаса продержатся. И всех за это люто ненавидят. Ладно. Не забивай себе пока что этим голову. Тебе приказано жить все-таки внизу, но разрешается после работы до восьми быть тут и заниматься с Карин. А если иногда, в виде исключения, я засажу тебя за машину, это тоже сойдет. Но не слишком часто. Поэтому мы с тобой заведем в машине потайной файл для обмена информацией и идеями. Сейчас я тебе покажу. А потом ложись. День завтра будет омерзительно тяжелым.

Прежде чем уйти, он спросил:

— Кстати, что ты будешь делать со своими драгоценностями?

— Кольцо буду носить.

— И не снимай ни на секунду. А остальное?

— Хотите, оставлю у вас?

— Забрать у тебя медальон жестоко, хотя лучше не оставлять его в камере. А ремень твой на мне совсем не сойдется.

— Медальон пусть действительно лежит у вас — целее будет. Скажите только где. Ремень я дал бы Карин поиграть — ну, если ей понравится.

— Ох, горе ты мое! Карин понравится все, что имеет к тебе отношение. Ты для нее и волшебник, и принц из сказки.

— Ивор, пожалуйста, не надо больше говорить, будто вы с нас Карин сватаете. У меня есть невеста. Если она на самом деле фея, она умрет без меня. Если человек — то все равно я не предатель. И я люблю ее. А дети ко всему относятся очень серьезно.

— Я, может, глупо пошутил, но ты сам виноват. Кончай разбивать сердца! Тебе это чересчур дорого обходится.

— А Мейбл говорит, так не бывает. Никто еще не умер от любви и от разлуки.

— То есть как это никто? Наоборот, от этого столько народу поумирало — взять хоть Тристана и Изольду… Она что, книжек не читает?

— Мейбл? Конечно, не читает. Она читать не любит. Говорит, это скучно.

— А что же интересно?

— Танцевать.

— И замечательно. Пускай себе танцует на здоровье. А мы с тобой пока что почитаем что-нибудь интересное. Может быть, сегодня ты мне почитаешь? А то устал я что-то. Там есть такая сказочка про Кари-замарашку. Она мне, помнится, очень понравилась.

— Ну, хорошо. А ты не будешь спать, как в прошлый раз?

— Я постараюсь. А ты читай, чтобы было интересно слушать, а не как в прошлый раз — на каждом слове заикаясь.

— Вы еще подеритесь из-за книжки.

В дверях детской появилась Мейбл. Все! Вечер был испорчен, но сдаваться без боя здесь не собирались. Карин, не обращая внимания на Мейбл, стала читать. Андре забился в угол между креслом и столом (чтение происходило на полу), подтянул коленки к подбородку, обхватил их руками и стал внимательно смотреть в детскую книжку (вверх ногами), следя за чтением, чтобы не уснуть. Мейбл не уходила. За медным лесом следовал серебряный, за серебряным — золотой. Андре молчал. Слушал — не слушал… То ли дремал, то ли думал… Странный, очень худой и угловатый, с измученным лицом (щеки запали, вокруг глаз усталая темная тень), упрямый, несговорчивый… Все. Хватит.

— Ты ведь придешь в салун? — бросила Мейбл.

— Приду. Потом.

— Иди, танцуй, — сказала Карин. — Не мешай читать.

Наконец Мейбл вроде бы ушла. Андре с облегчением вытянулся на ковре и попросил Карин:

— Я не буду спать, но ты меня на всякий случай разбуди, когда там у них начнется пир.

Так бывало не всегда. Только после тайной ночной работы. Карин, каким-то образом все понимая, давала ему отдохнуть. А Мейбл всегда мешала. Если бы не она, он бы давно спал — под сказку или под какую-нибудь тихую игру.

В другой раз, если не работать ночью, надо позаниматься с Карин посерьезней. Математикой, языками, лепкой, рисованием… Ох, сколько всего надо, и ни на что мучительно нет сил и времени…

Мейбл никуда не делась. Дождалась установленного часа, встала в дверях и поманила Карин:

— Пора. Пойдем купаться.

Карин покосилась на Андре.

— Пускай еще поспит, — сказала Мейбл.

— А может быть, пускай так и спит тут до утра? Закроем его чем-нибудь, — предложила Карин по дороге в ванную.

— Нельзя ему тут оставаться. В восемь часов он должен отсюда уйти.

— В салун?

— Да. В салун.

— А что он будет делать?

— Рисовать, — Мейбл дернула плечом. — Что он еще может делать?

— Не знаю.

— И я не знаю. Больше нечего ему там делать.

Итак, вечер продолжал оставаться испорченным. Андре сделал последнюю попытку избавиться от ненужных осложнений.

— Приятного вечера, — кивнул он Мейбл возле лифта. — Я, пожалуй, спущусь пешком.

— Хорошая идея, — заявила Мейбл, не отставая. — В подъемниках всегда такая давка…

Что ж… Деться некуда. Значит, опять мучительные разговоры сквозь сигаретный дым и гул железа.

— Зря ты рассказываешь эти сказки, — начала Мейбл.

— Детям всегда рассказывают сказки. Испокон веков.

— Смотря как рассказывать. Она же теперь верит, что вокруг все сплошь — благородные принцы. А в действительности есть только сволочи. Все мужики такие.

У Мейбл были карие глаза, а волосы какого только цвета не бывали. Молодая, чуть больше двадцати, зато большой жизненный опыт. И ей ничем нельзя помочь. Даже попытаться…

— Это статистически недостоверное утверждение, — пробормотал Андре.

— Чего?

— Такого быть не может хотя бы даже с точки зрения статистики. Процентное соотношение сволочей и порядочных людей среди мужчин и женщин должно быть другим. К примеру, эта ваша мамаша Кураж…