Сбросив с усталых ног кроссовки, я растянулся на белом меху, заложил руки за голову и философически спросил:

— А что вон в том кувшине?

Бет повернула голову (она еще стояла возле входа) и ответила как-то рассеянно:

— Вон в том? Наверно, молоко.

— А я думал — вино, — сказал я без особого разочарования.

— Ну, пусть будет вино, — кивнула Бет.

— Что, серьезно? Ладно. Пусть уж будет молоко.

Бет рассмеялась и отвела локтем со лба золотую прядку.

— Ну, хорошо. Пусть в этом будет молоко, а в том, соседнем, — вино.

— А в третьем — мед. Все как в стихах.

— В каких стихах?

— В стихах про здешние места, — заявил я и процитировал Мандельштама:

Бет села рядом, заглянула мне в лицо.

— Это твои стихи?

— Смеешься?

— Нет. Хорошие стихи.

— Да уж. Еще бы. Я вообще не пишу стихов, а уж таких мне никогда не написать.

— Ну и не надо! Зачем тебе писать стихи, если ты в них живешь?

Ну, впрочем, хватит вспоминать… Я хотел сказать, что в зале можно было жить, а в давние времена, наверно, никаких других апартаментов в горном доме не существовало — разве что мелкие соседние пещерки, через которые текли ручьи. Но мы-то как раз поселились во внутренней части дома, где было много воздуха и света и в обстановке заметно столько современного пижонства, что я, увидев, например, бассейн, который, как ручей, был выложен по дну цветными камешками, просто расхохотался.

— И что же, у всех вил в домах такое легкомыслие?

— Да нет. Кому как больше нравится. Мы с домом согласились, что так будет хорошо.

— Вы с домом, я смотрю, друзья. А дом не будет ревновать тебя ко мне?

— Не будет. Ты ему понравился. Или стихами приворожил. Стихи, они, знаешь…

— Да, они волшебные. А ты откуда знаешь, что дом про меня думает?

— А я проверила, что же оказалось в кувшинах. И все вышло по-твоему, даже мед. Ты любишь мед?

— Не очень.

— А зачем заказывал? Теперь любишь-не любишь, придется есть, а то дом обидится.

Не помню, чтобы с уничтожением меда возникли какие-нибудь трудности. Примерно таким же образом из сундуков можно было извлечь еду и одежду. Я спросил у Бет, не по тому ли принципу устроена микроволновка в их городской столовой.

— Какая микроволновка? — удивилась Бет.

— Та, из которой ребята вытащили бутерброды.

— A-а, это… Да, конечно. Только вряд ли это микроволновка. Просто шкафчик такой — с едой.

— Интересно, когда вы были маленькими девочками под присмотром дядюшки Кроноса, все эти самобранки уже работали?

— Нет. Тогда у нас жила кухарка, тетушка Феодора, она ходила за продуктами на рынок. Она и потом готовила, когда мы научились пользоваться, как ты говоришь, самобранками. Она бы обиделась, если бы поняла, что нам больше не нужна ее работа. Когда тетушка Феодора совсем состарилась, мы уговаривали ее просто пожить у нас, но она захотела вернуться в свою деревню. Но боялась, что мы возьмем на ее место плохую кухарку. И мы пообещали, что будем готовить сами. А знаешь, я действительно умею готовить, даже на очаге. Нас и этому учили.

— Да, по всему видно, что тебя прочили замуж за добропорядочного дяденьку с большим хозяйством, а не за какого-то бездомного бродягу.

— Почему это бездомного?

— Так ведь после той пальбы, которую устроили мои приятели с «Калашниковыми», вряд ли я когда-нибудь еще увижу свой дом.

— Еще чего! Ты думаешь, Кэт зря нас выпроваживала? Международные скандалы — это ее любимое развлечение. Она боялась, что мы отобьем у нее хлеб. Вот увидишь, она отстоит твое гражданство, и ты еще покажешь мне свой дом и познакомишь с друзьями.

Но я рассказывал про горный дом. Одна из самых впечатляющих деталей его интерьера — стена a la Лe Корбюзье, смотревшая в цветущее ущелье (во внутренней долине все уже цвело, особенно по южным склонам). Сказать, что там была стеклянная стена, нельзя. Там не было стены вообще, и в то же время она не пропускала в дом ни дождь, ни ночной холод, ни мошек, которые уже вовсю толпились вечерами. При всем том мне ничего не стоило выйти из комнаты на деревянное крыльцо и запросто спуститься по ступеням то ли в сад, то ли в дикий закоулок рая. Эта вторая дверь в горный дом тоже закрывалась наглухо. Ее можно было открыть лишь тогда, когда вся внутренняя часть жилья была отрезана от внешнего мира.

Другая особенность внутренних покоев — длинные мягкие кулисы. Они спускались с высоких сводов, спадали с темных балок свободными потоками — обычно светлыми, а чаще просто белыми — деля пространство на отдельные не то что комнаты — фрагменты. У меня создалось впечатление, что, когда хозяйке приходило на ум устроить себе в доме новое помещение, сначала с потолка падали эти кулисы, а уж потом, под их прикрытием, появлялись стены, двери и откуда-то шел мягкий рассеянный солнечный свет. Но я не стал выспрашивать у Бет, так ли все это происходит. Решил: пусть чудо останется необъясненным и неназванным.

Так и не знаю до сих пор ни свойств белых кулис, ни того, сколько же времени мы оставались в горном доме. Я в очередной раз понял сказочных ребят, которые не замечали, как идут века. Впрочем, у нас прошла всего одна весна — да и та не прошла, а просто длилась.

У меня осталось в памяти множество ботанических открытий. Раскрыв глаза, как плошки, я с изумлением смотрел на все, что зеленело и цвело (перечисляю в произвольном, не хронологическом порядке): абрикосы, айва, алыча, вишни, яблони, груши, нарциссы, анемоны, подснежники, первоцветы, крокусы, ирисы и, естественно, одуванчики.

У меня иногда мелькала непорядочная мысль — а что там, внизу? Конечно, Кэт отлично справится без нас со всеми «королевскими делами», но я не стал высказывать эту идею вслух. Шуточка про многодетных родителей, строго говоря, была не шуточкой, а правдой. Внизу нас ждали дети.

На закате «неизвестно которого дня» у нас заговорила совесть. Одновременно у обоих и ни к селу ни к городу, как нам сначала показалось. Мы-то задумали подняться на хребет и по нему пойти «в сторону Рён», вооружившись рюкзаком и взяв с собой припасов дней на пять. Дойдем до Рён — отлично, не дойдем — тоже не беда. Я уже думал, что бы выложить из рюкзака и что, наоборот, надо бы погрузить, как вдруг почувствовал, что все… Идиллия кончилась. В голову полезли непрошеные мысли про «полковника», про охотников, про их оружие…

— А чем они стреляют, эти ваши орки? — спросил я.

Бет вздохнула и сказала:

— Это… как бы тебе сказать?.. Наверно, экологически чистый и довольно слабенький напалм.

Я даже присвистнул.

— Ничего себе! А он бывает чистый? Это что, их изобретение?

— Ну, нет. У нас в стране всегда умели стрелять огнем. У ребят тоже есть такая штука — когда они при арсенале. Только они в людей из этого не бьют.

— А в кого бьют?

— Да ни в кого. В мишень, на меткость. Хотя это им мало что дает. Струя огня — это два-три метра, максимум пять. В таком ближнем бою они бы и так не промахнулись.

— Мне кажется, ребят нельзя разоружать, — сказал я, погружаясь в мир забот. — Идея была неудачная, и больше так делать не надо. С оружием они за себя постоят.

— Они и без оружия вон… постояли. Нет, я не спорю, ты, конечно, прав. Слишком опасно оставлять их безоружными.

Мы обсудили, как так получается, что эти странные охотники неведомо откуда появляются и неизвестно куда исчезают. Я бы сейчас сказал, что вяло обсудили. Легкомысленно. Этот вопрос напрашивался на энергичное вмешательство, но мы еще не совсем очнулись от сказочной безмятежности. К тому же вся эта история тянулась не один год, а вреда от нее вроде бы нет. В общем, мы безответственно прикрыли эту тему.