— Нет, Кэтти, я не тот… ты же сама видишь… мы просто все друг друга любим… и тебя, и Бет…

Кэт и тогда еще решилась что-то возразить — пронзительное и невыносимое. Пыталась рассказать, что делается с ее сердцем, стоит ей где-нибудь заметить знакомый легкий силуэт, или когда ей вдруг перепадет немного света от его улыбки, или тепла от глаз, рисунка, шутки… Да просто два слова в пересменок между алгеброй и английской словесностью. Но тут она получила бесповоротный и решительный отказ:

— Да нет же! Твой жених будет лучше меня! А я все равно… все равно что женат. Я дал слово и не возьму его назад. И не хочу брать! Ты ведь знаешь…

Кэт хватило на то, чтобы не расплакаться прямо в дежурке. Она вылетела оттуда вихрем и убежала прочь. А утром уехала в неизвестном направлении — куда-то подальше от счастливой Иллирии. Андре же «мрачно пошел спать», как сообщил мне пробегавший мимо Милош. Услышав это и прикинув, что к чему, я позволил себе, вытянувшись на диване, уткнуться носом в подушку и тихо взвыть:

— Ох, как все плохо!

Я думал, что Бет меня не видит и не слышит. Однако она тут же явилась на мой вой, села рядом, спросила с тревогой:

— Тебе плохо?

От неожиданности я перевернулся на диване.

— Нет. Мне-то что? Мне, в общем, хорошо. С Кэт плохо. И плохо то, что я вмешался и еще больше все испортил.

— Как это ты все испортил?

— Да так! Не говоря уж о том, что спровоцировал ее на это никому не нужное объяснение… Но раньше, до моего появления, вы с Кэт были в одинаковом неясном положении. А теперь, как она сама говорит, нас двое. И я даже не знаю, что она может натворить с горя и одиночества.

Бет помолчала. Я чувствовал, что у нее наберется не так уж много сочувствия для сестры. Бет, в самом деле, ответила довольно жестко:

— Мне кажется, тебе досталось сполна и одиночества, и горя, но ты же ничего не натворил. И никто над тобой, наверно, не причитал. Кэт любит считать себя очень сильной. Вот пусть ей это и поможет!

— Мне все-таки, наверно, было проще.

— Чем? Тем, что тебя предавали?

— Ну и что? Я мужик, у меня шкура толще.

— Оно заметно.

Бет помолчала, потом объяснила, сцепив пальцы в нервный замок:

— Принимай это, как хочешь, но у меня не получается иначе. Я всегда думаю сначала о тебе, а потом уже обо всех остальных. Когда ты чем-то огорчен, мне тоже плохо. Поэтому я знаю, какая у тебя шкура. Кэтти интересовалась, за что я тебя люблю? Могла бы спросить у меня. Я бы ей объяснила, что за морщинки.

Тут уж я сел: больно крутой пошел разговор. Бет расстроилась не меньше, чем я, и потому ее, наверно, «понесло», почти как Кэт:

— Ты тоже совсем еще мальчишка, особенно когда скачешь с ребятами по карнизам. Но у тебя морщинки возле глаз, и на лбу, и здесь, у рта.

— Они уже давно.

— Я знаю. Они были, когда ты появился в первый раз. Издали их не видно. А вблизи кажется, что ты прячешь какое-то горе. Я пришла тогда домой, села у зеркала, но видела в нем не себя, а тебя — твое лицо. И я подумала, как это просто и понятно: полюбить — значит, увидеть морщинки.

Я не нашел ответа. Да и при чем тут слова?

Скажу сразу, что Кэт вернулась дней через десять. Внешне она выглядела очень спокойной и даже как будто повеселевшей. Что за этим скрывалось, знала только она сама. Как ни в чем не бывало она деятельно и толково занялась организацией обещанного лагеря. Меня это отчасти успокоило. По крайней мере, пока здесь будут жить чужие воспитатели, границы перекроют, и на некоторое время восторжествуют тишь да гладь, а я получу передышку для каких-то осмысленных действий.

Совет Андре поговорить с Тонио я не забыл и постарался выполнить как можно скорее. Мы с Тонио и раньше встречались: я не хотел его потерять. Однажды Кэт увидела, как он уходил от меня (буквально спину в дверях), и спросила с пренебрежительным удивлением:

— Что ему нужно от тебя, братишка?

— Ничего. Скорее, мне нужно видеть его хоть иногда. Он мой друг.

— Но он же совсем простой парень! Из рыбаков, по-моему?

— А в чем проблема? Я тоже простой. Из математиков. Ну, то есть если даже из дворян, то из служилых, худородных.

— И тебе есть о чем с ним говорить?

— Конечно. С ним очень интересно. У него совсем другой жизненный опыт — не такой, как у меня. А что, для королевского семейства есть какие-то ограничения на дружбу?

— Да нет, дружи с кем хочешь, — отступила Кэт.

Мы говорили с Тонио на его территории, у синьоры Терезы (с которой встретились с горячей радостью). Накормленные «под завязку», мы уселись в садике, возле взлелеянной хозяйскими руками цветочной горки («альпийской», как мне кто-то объяснил). Косясь на диковинные белые колокольцы, я рассказал ему все, что знал и думал про охотников, и попросил помощи. Тонио задумался.

— Тебе действительно пора узнавать людей, — сказал он, наконец. — Помощников надо искать в горах, а я-то как раз лучше знаю побережье. Ладно, спрошу кое-кого. Дай мне неделю, хорошо?

В сад залетел порыв морского ветра, и Тонио внимательно, даже с прищуром посмотрел, как жадно я его вдохнул.

— Хочешь пройтись немного на «Дельфине»? — спросил он.

— Хочу. Но пока что не могу, — вздохнул я. — Есть еще дело.

То дело, которое держало меня на берегу, радовало примерно так же, как встреча с бормашиной. Обдумав еще раз все наши неприятности, я понял, что давно пора задать вопросы Кроносу. Я был почти уверен, что он понимал в происходящем гораздо больше нашего. Бет выслушала мои соображения, кивнула и сказала:

— Ты прав. Сейчас я позвоню ему, и он, конечно, тебя примет.

— В прошлый раз мне показалось, что ему проще самому явиться, чем впустить к себе чужого человека.

— Пускать к себе он, конечно, не любит, но и сам выходит редко. Особенно если граница открыта — тогда он сидит дома, как в крепости.

Бет замолчала, обдумывая свои слова.

— Надо же, — сказала она после паузы, — я это знала, но почему-то никак не связывала с охотой. Ладно, поговори с ним. По-моему, он хорошо к тебе относится.

Бет созвонилась с Кроносом, и он действительно предпочел принять меня в своей домашней крепости. Бет показала мне дорогу: кратчайшую — через старый дом и комнату со множеством дверей, а кроме того, и обычную, так что я смог взглянуть на эту крепость со стороны. Глухая каменная ограда, за нею сад, шумевший на ветру, а в глубине дом — башня, этакий донжон из небольшого замка. Я предпочел позвонить в колокольчик у ворот и долго ждать, пока какой-то молчаливый немолодой человек посмотрел на меня через окошко в тяжелой двери, поклонился, впустил внутрь и провел в большой мрачноватый зал, где у камина в кресле меня несколько картинно поджидал Кронос. Пожилого человека отпустили первым движением бровей. Вторым движением Кронос, поднявшийся мне навстречу, изобразил большое удивление.

— Разве Бет не показала короткий путь? Вам пришлось долго ждать.

— Бет показала, но мне понравился ваш дом снаружи и захотелось увидеть сад.

— По-моему, в нем нет ничего интересного. Одни старые тополя. Прошу, садитесь. Чем обязан столь высокому визиту? Не каждый день ко мне заходит сам король.

Мы заняли два кресла у камина — тяжелые, резные, с кожаной обивкой. Кронос по-прежнему был в черном, только на сей раз он надел рубашку с длинными рукавами, а поверх еще кожаный жилет. Правда, в зале у него оказалось нежарко, но его костюм меня позабавил: человек XIX века дорвался до рок-культуры. Отвечал я, впрочем, по возможности нейтрально:

— Полно вам. Вы прекрасно знаете, что я самый обычный человек, а никакой не король.

Он поднял брови еще выше, чем при встрече.

— Вы шутите, Иван Николаевич? Это слишком серьезная вещь, чтобы ею шутить.

— Я не шучу. Король, насколько мне известно, должен быть коронован и принести присягу на верность стране.

— Конечно, чаще всего так и бывает, — сказал Кронос задумчиво, — но вам-то зачем короноваться и приносить присягу? Вы отдали за эту страну и за свою королеву всю вашу прошлую жизнь. Вы уже, как я понимаю, подставили плечо под бремя королевских дел и будете нести их, покуда живы. Не сбежите, не отступитесь, не предадите. Это и так понятно, без всяких корон. Кэт и Бет носят их как украшения. А вам на что?