— Зачем же ты поселилась в таком опасном месте?

— Себе назло. Чтобы не быть трусихой.

— Хочешь, я поклонюсь тебе в ноги?

— За что? — спросила она недоверчиво.

— За все. Особенно за то, что ты сейчас мне рассказала.

— Это тот самый люк, который все ищут?

— Похоже, да.

— А ты умеешь кланяться в ноги? В смысле — знаешь, как это делается?

Я продемонстрировал классический земной поклон, чем поверг Рён сначала в шок, а потом в буйное веселье. Я попросил ее на прощанье не обижать Кэт, когда поедет через ее владенья, и мы простились. Рён пошла домой, а я поехал, не спеша, по изумрудному леску, обдумывая все, что узнал.

Сообщать родственникам Стефана и Рикардо, что ребята погибли и даже праха их теперь не найти, я ездил сам. Ведь это я сорвал их с места и втянул в историю, стоившую им жизни. Оба они оказались не единственными детьми в семье, там оставалось кому и поплакать, и поддержать мать и отца, но мне от этого не было легче.

Дени прожил в доме у Рён еще неделю. Потом Олли забрал его к себе, а Рён, как обещала, отправилась вдоль Круга. Вернулась она в середине лета с интереснейшим путевым дневником и очень толковыми рисунками и набросками карт. Мне дали знать о ее возвращении, и мы с Бет пригласили к себе и ее, и Дени с Олли, и всех, кому это было интересно.

Только внизу, когда ребята на ощупь проверяли, Дени пред ними или его тень, я осознал, как же он вырос. Он догнал Тима и продолжал тянуться вверх. К тому же Дени решил отпустить длинные волосы — за неимением бороды и в память об Андре. Точней, не в память — так ни он, ни другие думать не хотели, — а ради памяти. Сплел себе ремешок на лоб, причем и впрямь из какого-то зеленого шнура. Я тихо хмыкнул про себя.

Рассказ Рён слушали с горящими глазами, но в путь по ее картам и описаниям сорвались лишь двое: Дени и Мартин. Дьюла приставил к ним «начальника» — пограничника из своей первой, опытной команды, взрослого, лет тридцати пяти. Он собирал ребят в экспедицию обстоятельно, с занудливой дотошностью, и я за них не очень волновался. Дени упорно, долго спорил с Дьюлой и со своим начальником (звали его Анди — тут Дьюла попал в точку) об оружии и выторговал себе снайперскую винтовку, хотя ему раз сто объяснили, что на Круге стрелять не в кого. В конце концов, видимо, пришли к выводу, что «чем бы дитя ни тешилось…», и выдали ему какой-то эксклюзивный экземпляр с ночной оптикой.

Мне было интересно, с чего это Мартин ввязался в пограничную авантюру. Он всегда казался мне домоседом и вообще человеком, тяжелым на подъем.

— По-моему, он боится, что Дени опять попадет в какую-нибудь беду, — сказала Бет. — Мартин — защитник. Ему, может быть, досадно, что его сила никому еще не помогла и никого не спасла.

Я согласился, но потом, видя их обоих над картами, замечал в Мартине и вполне нормальный мальчишеский азарт перед большим путешествием.

Этот азарт задел меня и отозвался неожиданно сильной болью. Я понимал, что жизнь не остановится от этой катастрофы, но все-таки не ожидал, что рана заживет так быстро, и все опять начнут балагурить, петь, странствовать и рваться в рискованные авантюры. Я был неправ. Рана не затянулась, но это проявилось в другом. Ребята не перестали жить (по возможности, в полную силу), но они больше не хотели, не могли жить в Лэнде. Не только роковой рисунок на стене бассейна — там все было настолько переполнено отсутствием Андре, что это оказалось выше их сил. Я пережил такой же шок даже во дворце: вошел в свой кабинет в конце нашего первого дня здесь, внизу, и вдруг увидел на стене обещанный пейзаж — «пару» к цветочной ярмарке. А к нему еще и записка была прилеплена: «Захочешь еще что-нибудь повесить — позови сначала меня». Родной ты мой, как же тебя позвать, откуда? Да я бы выл где-нибудь на заре на все четыре ветра, но толку-то?

Ребята разъехались не сразу, даже не в один месяц. Лаборатория Арве, к примеру, перебралась в башню к Кроносу. Это готовилось исподволь и вышло как-то само собой. Их совместная работа имела весьма любопытное основание. Кронос был не очень силен в биологии, особенно в новейшей. Арве мог многому его научить, и это подкупило старика (кто бы мог подумать?). С другой стороны, в технике исследовательской работы, свойственной Кроносу, было то старое доброе академическое занудство, которого молодежи, как правило, не хватает. На мой взгляд, в этом занудстве заключается суть научного аристократизма, и без драконьей выучки обычно не бывает больших ученых. Арве как раз не любил делать подробные записи, вести журналы и прочее в этом роде. За него обычно все это делала Маша. Ей не было скучно часами возиться с их биологическим хозяйством, держать в порядке документы и вводить данные в компьютер. Кроносу ее молчаливое дисциплинированное участие в работе чрезвычайно нравилось. У Маши тоже был диплом биолога, и я подозревал, что она, вероятно, не уступала Арве в талантах, но не выставляла их напоказ и не рвалась первенствовать. В общем, они втроем сработались. А чтобы не ходить каждый день в город, Арве и Маша подыскали жилье. Арве обитал в обществе Снорри, Маша — в обществе Камиллы. Музыканты ведь тоже каждый день ходили в консерваторию.

Детишки из биологической команды Арве жили в деревне за рекой. Лэнд был к ним ближе, чем школа, расположенная в большом селе, и я подозреваю, что учились они в основном у нас. Ганка и Сьюзен собирались в августе открыть в этой деревне свою начальную школу, чтобы младшим детям не приходилось никуда ездить. Бет помогла привести в должный вид здание старой фермы, опустевшей года два тому назад, и оборудовать его под школу. Устроила жилье и для самих учительниц. В эту школу перенесли все «кружки», которые сложились в Лэнде: так якобы удобней для детей. Арве приезжал к своим биологам дважды в неделю и перевез туда часть лаборатории и зверинец. Кэм занималась с детьми музыкой. Чезаре и Милош сооружали с мальчишками рыцарские доспехи. К ним часто заходил Филипп и все критиковал. Он, следуя своему имени, занялся лошадьми. Вместе с двумя сбежавшими от Ференца гвардейцами они готовили коней для нашей увеличившейся армии. Пока что подбирали и учили, а в будущем собирались разводить.

Чезаре и Милош поселились недалеко от новой школы (негласное основание: нельзя же девочек оставить без присмотра и без помощи). Чезаре взяли преподавать историю в среднюю школу — ту, что была в большом селе. Он ездил туда вместе с ребятами постарше. Но вообще Чезаре был больше ученым, чем учителем: завалил дом книгами и, кажется, не вылезал из них. А Милош занялся старым заросшим школьным садом и хотел еще завести в сторонке пасеку. У него был дар общения с пчелами — не пропадать же дару?

Нетривиальное занятие нашлось для Зденека и Робби. На обоих положил глаз дон Пабло. Он давно подыскивал себе помощников, на которых мог бы со временем переложить бремя государственных забот. До сих пор такие помощники подбирались, как водится, из «лучших семейств», но, поучив их и даже повозив с собою «по Европам» в роли дипломатов на подхвате, дон Пабло всех отпускал с миром. По его словам, спокойная жизнь в нашей стране как-то не благоприятствовала развитию необходимых в дипломатии талантов.

Однако помощники были нужны позарез, особенно для той опасной, очень тонкой операции, которую мы разработали и провели, разыскивая Андре. Дон Пабло как-то раз сказал с досадой, что ему для начала подошли бы помощники, обладающие всего двумя свойствами: непогрешимой аккуратностью и парадоксальным складом ума, то есть способностью иногда предлагать остроумные решения. А если к этому добавить еще упорство и работоспособность, то получилось бы то, что нужно. Бет задумчиво проговорила:

— Аккуратность — это Робби, а остроумие — Зденек. Но их никак нельзя смешать, хотя трудиться у нас все умеют.

— Зачем же смешивать? — дон Пабло вскинул брови. — Давайте их обоих. Пусть работают вместе.

Поскольку цель была им близка и понятна, Робби и Зденек работали, как каторжники, осваивая тонкости дипломатического ремесла и государственных хитросплетений. Довольно скоро обнаружилось, что строить козни, сочинять бумаги, общаться с «официальными лицами» и морочить им голову — все это ребятам не то что не скучно, а наоборот. Для них это было азартней скачек и веселее клоунады. Подозреваю, что именно клоунаду они и разыгрывали — два коверных, рыжий и белый (ну, русый), — когда являлись на приемы. У Зденека, безусловно, оказался незаурядный актерский дар. Он взялся быть аристократом и стал им со всеми веснушками на большеротой ехидной физиономии. Его пробор, складки на брюках и манеры были едва ли не безукоризненней аналогичных показателей у Робби, который всегда выглядел самым примерным мальчиком в Лэнде. Дон Пабло был доволен Зденеком, но Робби просто-таки произвел фурор, причем не манерами, не внешностью, а именно умом, который заблистал так, что все зажмурились. Робби был очень неплохим математиком — это я и раньше знал. Пожалуй, номер два — после Саньки. Он заменил меня в вечерних шахматах у дона Пабло, а уж за карточным столом ему, как выяснилось, в нашей стране вообще не нашлось равных. Для дипломата это свойство, как известно, драгоценное. И в государственной «игре по-крупному» (как выражался дон Пабло) он предлагал порой такие комбинации, что даже Зденек только крутил своей ехидной головой и разводил руками.