Прилипчивый Сережа, самый маленький из всех, начал с того, что взял назад свое ночное утверждение:

— Наверно, если вы умеете драться, как Александра Николаевна, вы все-таки окажетесь сильнее. А где вы служили? В каких войсках?

Такой поворот совершенно не устраивал Андре. Он почуял (и Санька потом подтвердила), что Сережа о каких угодно войсках и о каком угодно оружии мог вести бесконечный и, главное, достаточно компетентный разговор. Андре подумал и сказал:

— Давай закроем эту тему. Я столько всего не должен разглашать, что лучше и не заговаривать.

Сергей согласился. Одна из девочек вытащила из чехла гитару, и вечер пошел по вполне приемлемому пути. К ним в купе подсаживались, потом от них уходили: репертуар был недостаточно веселым. Незадолго до отбоя пение иссякло, и начался разговор. К этому времени в купе остался только один мальчик, по имени Костя, постарше остальных, гитарист этой компании, а одна из девчушек благополучно заснула на верхней полке, зато к ним, наконец, присоединилась Санька. Она, правда, присела с краю, чтобы снова уходить, заслышав шум и гам.

Как часто бывает у подростков, разговор пошел резче, чем они, может быть, и хотели. И, как водится, с юношеской страстью к безнадежности, трагизму и обличениям.

— Когда Александра Николаевна нам рассказывала про ваш детский дом, где вы росли, да? («Да», — кивнул Андре), это походило на сказку, — сказала девочка, чем-то напоминавшая Сьюзен. Может быть, сочетанием карих глаз и русых волос, остриженных до плеч, а может быть, почти учительским суровым тоном. — Мне иногда казалось, что нам лучше было бы этого не знать.

— Почему?

— Потому что всем хочется жить в сказке, а у нас это невозможно.

— Ну да, — вступила другая девочка, сероглазая и пухленькая, напоминавшая портреты XVIII века еще неосознанной округлой грацией, — послушаешь, потом посмотришь вокруг, и жить не хочется.

— Александра Николаевна говорила, что хотела бы нас украсть, — вступила третья, темненькая, тоненькая и высокая девчушка. — Она вам рассказывала, что нас вроде бы пригласили летом пожить на какой-то морской станции?

— Нет, еще не рассказывала. Я только вчера приехал, — отозвался Андре. — Что, в самом деле?

— Да, — кивнула Санька. — И как будто это получалось. Но теперь не знаю…

— Детей украсть трудно, — заметил Костя. — Это уголовное дело. Хотя в пятнадцать лет мы могли бы и сами за себя решать.

— Но я, может быть, не хочу никуда уезжать. По крайней мере, навсегда, — сказала девочка с портрета. — Я лишь не понимаю, почему у нас нельзя сделать так, чтобы жизнь была… другой.

— Сказочной, — подсказал Костя.

— Нормальной, — сказала первая девочка, строгая Аня. — Когда я слушала эти рассказы, мне приходило в голову, что там у вас люди просто живут так, как должны жить. И потому счастливы.

Андре кивнул:

— Да, только вы ведь правы: наш мир не совсем обычный, он действительно немного сказочный. Сейчас даже мне трудно поверить, что где-то все это есть: веселый город, золотые померанцы, павлины в садиках…

— Главное, дело ведь не в том, что у нас чего-то нет, — вступила кругленькая девочка с портрета — Маша. — Нет — и не надо! Конечно, хорошо, когда есть море, ласковое солнышко, но ведь для счастья это все необязательно. Понимаете? Дело не в этом.

— А в чем? — спросила темненькая Таня.

— Наверно, в людях.

— Да уж, — мрачно кивнула Аня. — Люди умеют устраивать из жизни кошмар. Можно подумать, им доставляет удовольствие травить друг друга, грызться, сплетничать, скандалить.

— Все так живут, — сказала Таня. — Хуже зверей. Может, и есть исключения, но мы их не видали.

— Все эти люди — тоже люди, как и вы, — сказал Андре. — Это я точно знаю.

— Вон Александра Николаевна тоже пытается во всех видеть людей, — ответила Таня, — а нам это не помогает.

— Откуда ты знаешь? — вдруг не согласилась Аня. — Без нее будет очень плохо.

— Без нее? — вскинулась Маша. — Она уедет?

Андре молча посмотрел на них. Потом сказал:

— Ей нельзя здесь оставаться. Я приехал, чтобы ее увезти. И увезу при первой же возможности. Лучше мы вас потом действительно попробуем украсть. Вы подготовьте как-нибудь своих родных, что вас возьмут учиться за границу. Так ведь бывает даже здесь?

— А красть детей нехорошо, — вдруг вылез откуда-то Сережка.

— Не уверен, — парировал Андре. — Меня когда-то тоже украли, но я не жалуюсь.

— А вы в курсе, что у вас шрамы на руках? — продолжал приставать Сережа (он, похоже, пропустил весь предыдущий разговор). — Это очень запоминающаяся примета. Вам нельзя работать шпионом.

Все рассмеялись.

— Но если вы все-таки захотите стать шпионом, — гнул свою линию Сергей, — вам придется сделать пластическую операцию.

Андре ответил, что профессия шпиона его не привлекает.

— А кем вы будете работать? — не унимался любознательный ребенок.

— Я художник. Кстати, что же я сижу, если давно надо вас всех нарисовать?

Он потянулся к своей куртке — за альбомом и карандашами — и вдруг осекся, опустил руки.

— Что, мы не подходим для того, чтобы нас нарисовать? — усмехнулась Таня.

— Я суеверный, — объяснил Андре. — Боюсь, что если сейчас нарисую вас, то больше не увижу.

— А вы хотите нас еще когда-нибудь увидеть? — спросила Аня так сурово, что все тихонько фыркнули.

— Хочу.

— Значит, увидите.

— Вы лучше нарисуйте нам Александру Николаевну. И себя, — предложила Маша.

— Себя может не получиться, — отвечал Андре, — а Саньку — хоть с закрытыми глазами.

— Ах, вот как ее надо было звать, — прокомментировала Таня с удовлетворением.

Тут откуда-то из недр вагона появился физкультурник; взбалмошно, с развеселым наигрышем (видно было, что он привык к роли любимца публики) стал предлагать всем немедленно улечься и затихнуть. Андре выбрался из купе «белых ворон» и сел на свое боковое место. Оно было почти напротив купе проводников — по всем меркам плохое место, потому и билет, наверно, нашелся. Некоторое время еще толпилась небольшая очередь у туалета. Сережка норовил снова прилипнуть — на этот раз с длинной историей о своих летних впечатлениях. Андре слушал его внимательно, но проходивший мимо физкультурник увел рассказчика за шиворот. Тот еще вывернулся в мощных лапах атлета и успел бросить на прощанье: «Продолжение следует». Наконец все как будто стихло, но Санька еще не вернулась с ночного педсовета. Андре начал подумывать о том, чтобы выйти в тамбур покурить, как вдруг рядом с ним появился Костя. Неслышной тенью он скользнул на противоположное сиденье, тихо спросил:

— Там, в тамбуре и у проводника, ребята в штатском — они вас пасут?

— Похоже, что нас. Здесь вроде больше некого. Разве что вас охраняют.

Костя тихо фыркнул и продолжал:

— Если вы можете увезти Александру Николаевну, увезите. Не слушайте девчонок. Мы все равно в этом году уже уйдем из интерната. Ради нас ей не стоит оставаться.

— А ты смог бы уехать с нами?

— Сейчас — нет, а потом — не знаю. Это не только от меня зависит. Но я бы смог решиться.

— Боюсь я тебе что-нибудь обещать, — сказал Андре, — но я бы очень хотел помочь вам выбраться к нам в гости. Здесь очень трудно жить, да?

— Не знаю. А в вашей армии было легко?

— Нет. Тоже трудно. Там тоже приходилось бороться за выживание.

— Александра Николаевна пыталась изменить мир вокруг себя. Чего бы ей это ни стоило. Вы тоже, да?

— Трудно сказать. Не знаю, вряд ли. Сильный человек, наверно, всегда что-то меняет вокруг себя. Но я другое дело, мне было проще: я же не должен был никого воспитывать. Самому бы как-то удержаться, не скатиться в какую-нибудь… яму. И вообще я, наверно, пацифист. Кстати, Александра Николаевна учила тебя драться?

— Учила немного, — улыбнулся Костя (высокий, светленький, похожий в профиль на птицу). — Что, это помогает в общении с людьми?

— Очень. Давай завтра, если получится, поработаем с тобой немного… А вообще, если окажешься на берегу моря, значит, у тебя есть шанс до нас добраться.