Мы проторчали в этом баре полдня.

Потом катались на аттракционах в каком-то парке. Ветер свистел в ушах. Если по кругу, тогда, конечно, мутило, а так, напротив, пожалуй, бодрило и проветривало. Выносливость Петрова была невероятна. Он то болтался вниз головой в люльке, то вертелся вокруг своей оси, то мотался из стороны в сторону, то взлетал вверх-вниз, обнажая белые зубы, и его громогласный, раскатистый, то и дело наплывающий хохот мешал мне уснуть на скамейке возле билетера.

Потом был новый бар, и третий. А может, четвертый. Я мотался за ним, как на привязи. Он тоже хотел в экспедицию. Ему тоже все надоело. Он сказал, что плюнет на все и возьмет меня в экспедицию. Где-то ели шашлыки на улице.

– Уксуса много.

– Уксус открывает аппетит, – говорил Петров назидательно и махал рукой на наседающего на него повара с шампурами, кричал: – Уйдите! От вас пахнет вивисекцией!

Мне все казалось, что лицо мое расползается в глупую, слюнявую размазню, и поэтому я все время старался собрать на нем серьезное выражение, означающее готовность к содержательной беседе. Что касается Петрова, то он проявил себя большим мастером по части такого рода бесед, которые у нас в общем-то не прекращались ни на минуту.

– У тебя сколько сейчас женщин? – спрашивал он.

– Одна жена. То есть – одна.

– Нет, ну а кроме?

– Кроме жены? У меня нет ни одной женщины.

– Бедняга, как же ты живешь без женщины? – огорчился Петров. – Хоть бы одну-то завел бы, что ли.

– Я бы завел. Но… я разучился.

– Без женщины плохо. Вот у меня всегда не меньше трех. Честное слово. Две. И одна для подстраховки. Чтобы не остаться одному, как ты.

– Как я?.. Кстати, пора идти.

– Ну ж, бродяга, у тебя же женщины нет ни одной! Куда тебе идти? – сочувственно гудел Петров. – А были?

– Говорю же – разучился.

– Что, и бабы не было ни одной, что ли? Хоть бы одна?

– Не, ни одной. Сплошная жена.

– Значит, так и живешь один, без баб?

– Ничего не понимаю.

– А чего тут понимать? Действовать надо! Понимать потом будем! Вон гляди, какие телки за барной стойкой.

В общем, мы подхватили свои бутылки и перебрались к бару. Через каких-нибудь десять минут Петров уже звал трех подгулявших девиц сниматься в кино. Хотя и на роль второго плана, но с перспективой на будущее. И, кроме того, уверял, кивая на меня, что может организовать рекламную фотосессию по блату. Ну, девицы тут, конечно, поплыли, обмякли, разулыбались и позволили мне угощать себя «Бейлисом».

А потом – ну, наверно, я сам и позвал – веселая компания завалилась ко мне домой, в гости.

В самый разгар загула, когда девицы расселись по нашим коленям, и шампанское заливало ковер, и Петров ржал, как конь, вернулась жена. На нее никто не обратил внимания, кроме меня. Но к тому моменту я уже мало что понимал. Увидав ее, я обрадовался и жестами стал приглашать присоединиться.

Помню, она выхватила что-то из секретера и убежала. Это меня поразило.

Когда сошел первый морок, обнаружилось, что я у себя дома сижу на диване и прижимаю к сердцу одну из этих наших девиц. Петров с другими пропал. Девица томно постанывала и лезла целоваться. Однако стоило мне попытаться ей ответить, как из глотки у меня поперла такая муть, что я вскочил как ошпаренный и ринулся в уборную. Вторая попытка окончилась тем же: поцелуй – приступ – унитаз. После четвертого подхода девица назвала меня грязной свиньей, отпихнула и тоже пропала, как и все остальные.

Я так и не узнал, кто она, откуда, какое у нее имя и как она выглядит.

Очнулся я, видимо, поздно. Открыл глаза и увидел стоящую надо мной жену. Она смотрела на меня все так же внимательно, но в глазах у нее было еще что-то такое, от чего любому стало бы не по себе, и он бы не знал, плакать ему или смеяться. В распахнутые окна било солнце, и занавески покачивались еле-еле. Она смотрела на меня, а я смотрел на нее. Мы молчали.

Потом она сказала:

– Я ухожу от тебя.

В лице ее показалось что-то мучительное.

– Нет-нет, – сказала она поспешно, – это не из-за девицы. Просто у меня давно есть любимый человек, а ты не знал, и мой уход был вопросом времени. Так совпало.

Ее рука коснулась моей щеки и погладила.

– Ты ни в чем не виноват, милый.

Она улыбнулась мне:

– В холодильнике продукты. И еще, я оставила деньги на кухне.

Потом она опять улыбнулась мне, отняла руку и стала удаляться, постепенно, пока окончательно не исчезла.

Я лежал, смотрел на крутящийся над головой вентилятор, которого не было, и тоже улыбался. Мне было так хорошо.

Не чувствуя своего тела, я лежал, смотрел на вентилятор и улыбался.

Просто не мог сдержать эту улыбку.

С ней-то на губах, по всей видимости, я вновь провалился в забытье.

Звонок звонил очень долго. Пока я сообразил наконец, что это звонок в дверь, прошла целая череда снов и испугов, накаливших мою чувственность до кипения. И все это никуда не делось.

Пришла не жена, а Петров, свежий, как распустившийся кактус. Он был страшно доволен проведенным днем и особенно ночью, подарившей ему сразу двух помимо тех трех, которые у него и без того были. Долго тряс мне руку, хлопал по плечу. У него были на то, как выяснилось позднее, веские основания, поскольку мой кошелек оказался пуст до бесполезности, то есть до самой последней монеты.

Казалось, я не проснулся. Тревога накатывала на меня волнами, с каждой новой охватывая все крепче. Да так, что не продохнуть, а только бежать куда-нибудь с выпученными глазами или сидеть на одном месте, трусливо поджав под себя потные ладони. И я понимал, что это не похмелье, вернее, что-то наряду с похмельем, темное и беспощадное, и только мое.

– А я проездом забежал, с работы, – шумел свежий Петров, пахнущий женскими духами. – Думаю, как ты там. Может быть, не один. – Он заглянул на кухню. – Ушла уже, что ли?

Я кивнул.

– Очень хорошо. Тут и двоим маловато. – Петров извлек откуда-то из себя чекушку водки и потряс ею в воздухе. – Если бы не работа, мы б с тобой, а?

– Вот что, Петров, – сказал я, глядя перед собой, – довези-ка ты меня до автостоянки, раз уж ты проездом. Здесь совсем близко. А то я сам не дойду.

Петров заметно смутился, поджал губы и засопел. Видно, хотел отказать, но скосил на меня глаз и, покрутив на башке бейсболку, неуверенно проворчал:

– А тебе можно ли?

– Можно… Мне можно.

– Ну я что ж… не против. Собирайся тогда.

В лифте настроение Петрова переменилось. Распаляясь, он словно отчитывал кого-то провинившегося перед ним:

– Правду сказать, обе эти шлюшки были полное дерьмо. Да, ты слышишь, полное дерьмо. На таких мухи садятся. Вся жопа в наколках. И еще знаешь где? Уголовщина какая-то. И дуры, понимаешь, такие дуры летние. Откуда такие берутся?

А я задыхался от ужаса. И еще от пота.

Перед входом стоял повидавший виды оранжевый ИЖ-27 с фургончиком, в народе прозванный «каблучок». К заднему бамперу была приделана надпись: «Давай, трудяга, вези бродягу». Я посмотрел направо, налево.

– Ну?

Вид у Петрова сделался уж совсем виноватый.

– Понимаешь, Коль, – потупил он очи, – вот моя машина, – и ткнул пальцем в рыдван с фургончиком. – Не такая-то важная птица. Экспедитором я работаю в одной конторе. Автозапчасти там, то-се. Вот.

И, помолчав, добавил:

– Такая вот экспедиция.

Я ничего не сказал. И даже не пожалел, что позвонил Петрову.

Пока мы ехали, что-то тяжко перекатывалось в фургоне и прямо по моим мозгам. В конце концов, я не выдержал и, сжимая виски кулаками, спросил, что это там такое.

Петров самодовольно усмехнулся:

– Ах, это? Это я носки стираю. Отличный способ. Мой метод. Беру, значит, шестилитровую бутыль, сую туда все грязные носки, заливаю горячей водой – и пара ложек порошка. Потом закрываю – и в кузов. Она там весь день катается. А вечером – только прополоскать.