Я сел за стол и стал их есть. В это время открылась дверь ванной комнаты и оттуда вышла жена с намотанным на голову полотенцем, в белом халате и зачем-то уже в очках. По всей видимости, она услышала шум в квартире и поэтому надела очки. Я встал с набитым ртом. Она схватилась за шею, словно, выйдя из ванной, увидела висельника. Впрочем, ее нетрудно понять. Моя расцарапанная рожа, окровавленная одежда, пиджак алкоголика, банджо за спиной. Это не может не произвести впечатления.

– Я сейчас уйду, – сказал я. – Только поем, переоденусь и уйду.

Она замотала головой и заплакала. Это было слишком.

– Где ты был? – спросила она, давясь слезами, и повторила так, словно не предполагала ответа: – Где ты был?

– Понимаешь, мне надо… (что мне надо? что мне надо?) мне надо переодеться…

– Да, конечно.

Она кинулась к гардеробу и принялась подбирать мне чистую одежду. Крикнула из шкафа:

– Пожалуйста, прими ванну. Тебе срочно надо принять ванну. Я дам тебе чистое полотенце.

Я не стал спорить и пошел в ванную, опасаясь, что с минуты на минуту в квартиру вернется ее новый муж. Грохочущая струя повыбила мысли из отяжелевшей моей головы, горячие воды объяли душу и повлекли в сладостное забытье. Жена тихо вошла и повесила полотенце, задержалась на миг и вышла, незаметно для себя свершив простое, домашнее дельце. Вместе с паром безразличие и покой оплели сознание. И даже боль в боку подутихла. Со всего маху я макнулся носом в воду и проснулся, ногой закрыл кран. Слава богу, я отупел. Очень хорошо.

На полу перед ванной стояли мои тапки, на тумбочке аккуратной стопкой лежала чистая одежда. Я сунул ноги в тапки, надел халат и пошел в кухню. Жена стояла у плиты.

– Я свеженьких нажарю. Ты же любишь горячие, – сказала она, не поворачиваясь.

Я молча кивнул и вышел на балкон, но сразу вернулся. Послонялся по дому, поглядел в окно, сел в кресло и задремал.

– Все готово, иди, – позвала жена.

Кроме свежих сырников она приготовила свиные отбивные, теплый салатик с пармезаном и заварила большой чайник зеленого чая. Все это дымилось и пахло. Причем пахло тем, что казалось утраченным навсегда.

Она разложила еду по тарелкам, налила, как всегда, два стакана минеральной воды для лучшего пищеварения, и мы медленно, долго ели в неловком молчании. Обедали. Я не ждал от нее никаких объяснений. Я готов был принять все это как естественный порыв хорошего человека, как добрый жест естественного сочувствия, но вдруг загрохотал холодильник, мы оба вздрогнули, и она все ж таки заговорила. И говорила тоже долго, сбивчиво, с паузами, в которых крепла ее убежденность в несправедливости того, что с ней произошло. А я слушал.

– Ты должен меня понять, – говорила она, затягиваясь сигаретой.

И я согласно кивал: понимаю.

– Он оказался совсем не тем человеком, каким представлялся вначале. Нам просто не о чем с ним говорить. О, эти вечера! Тягостный обмен дежурными фразами. У нас оказались такие разные интересы. Ты меня понимаешь?

И я опять кивал: да, да, понимаю, конечно, понимаю.

– Я тяготилась им. Он, конечно, старался. Хотел, чтобы мы уехали. У него практика в Швейцарии. Удивительный все-таки спрос на эти услуги. Он, конечно, потрясающий специалист, замечательная личность. Бабы от него просто мрут. Но ведь… ты же понимаешь.

И я хмурил брови, деликатно выковыривая зубочисткой мясо из дупла больного зуба.

– Видишь ли, я ошиблась. И когда я поняла это, я решила вернуться. Хорошо, что я не уволилась. Мы с тобой так давно вместе. Нам не надо ничего друг другу объяснять, доказывать. Правда?

– Да.

– Ну вот. Пусть все будет, как было. Так лучше. В конце концов, лучшее – враг хорошего. Ведь так?

– Конечно.

– Я ведь ничего не спрашиваю, хотя тебя так долго не было. Между прочим, нас чуть не выселили. Пришлось заплатить вперед. Зато теперь полгода об этом можно не думать. У меня же есть деньги. Как-никак, чуть замуж не выскочила за богатого медика. Не знаю… но я тебя ни о чем не спрашиваю.

– Да, да.

– Главное, что ты все-таки вернулся. Нам о многом надо поговорить, но не сейчас, да? Я так устала, ты не представляешь себе. Как будто пять лет прошло. Хорошо, что ты так и не дал мне развода. Это был знак, позиция. Я все поняла. Тебе легче было спрятаться, скрыться, чем окончательно разорвать наши отношения. Ты надеялся?

– Да.

– А я уже не надеялась ни на что. Но ты дал мне понять, я задумалась. Он и не знает, что я вернулась к тебе, все ждет меня в Базеле, звонит чуть не каждый день. Но мне легче не отвечать, чем так сразу нанести удар. Ты меня понимаешь?

– Конечно.

– Я думаю, все уладится. Все уладится. Все будет хорошо.

Когда мне позвонили из рекламного агентства, откуда я был уволен, и милый девичий голосок сказал, что ситуация в агентстве изменилась к лучшему, что мне предлагают вернуться, и даже с повышением, то есть отныне я буду не старшим, а главным менеджером, я был уже готов. Мне предложили пару дней на раздумья и сборы.

– Ах да, – воскликнула жена, торопливо отложив сигарету, – я забыла сказать, что тебе раз пять за последние две недели звонили из агентства. Можешь не говорить, я знаю, они берут тебя обратно. Вот видишь, хороший специалист никогда не пропадет.

Потом я лег спать и проспал до вечера. Когда я проснулся, жены дома не было. Вероятно, она пошла в магазин или к живущей неподалеку подруге. Часы показывали семь с четвертью. Какое-то время мне пришлось приходить в себя, сидя на кровати.

Наконец я смог встать. Плохо соображая и пошатываясь, я прошел в коридор, где внимание мое привлекло лежащее у входной двери банджо, явно приготовленное на вынос. Рядом – куча барахла, в котором я заявился, также приговоренная к помойке. Я поднял банджо, прижал к здоровому боку и попробовал что-нибудь смыгать. Получилось, по-моему, даже неплохо. Вполне приемлемо для слуха. Вдруг почудилось, что сейчас меня, того и гляди, разорвет изнутри. В башке переклинило. Тогда я стал одеваться. Конечно, не в то тряпье, что валялось на полу, однако пиджак подаренный, с чужого плеча, все же надел. Потом повесил на плечо банджо и вышел из дому.

В подъезде встретил профессора со связкой книг под мышкой.

– Все носите?

– Ношу. Они меня атакуют. Из квартиры выживают. Черти.

Путь до подземного перехода, где я познакомился с Раисой, занял больше времени, чем обычно, я шел медленно, потому что каждый шаг оседал тупой болью на ребрах.

На улицах было людно, многие возвращались с работы. Хорошее время для выступления. Мне хотелось сыграть «Одинокого ковбоя», которого, если по-честному, я выводил с большими недоработками, но мне нравилось. А если нравилось мне, то обязательно еще кому-нибудь понравится.

Я спустился в переход да так и замер на месте. Одна стена была оккупирована бойкой командой подростков, которые устроили целую какофонию из гитар и барабанов на темы популярных песен и не давали проходу людям, выклянчивая у них «помочь музыкантам», хотя никакими музыкантами они не были. Вдоль другой стены расположились торговцы дисками и книгами. Места не было.

Я повернулся, чтобы уйти, как вдруг увидел на нижней ступеньке лестницы незаметную фигуру, по-видимому, молодой девицы в грязных обносках, уткнувшуюся лицом в колени, которая то ли спала сидя, то ли скрючилась от ломки, то ли попросту была пьяна. Рядом как-то отдельно от нее стояло отрезанное дно пластиковой бутылки, означавшее, судя по всему, просьбу кинуть в него монету-другую. Но люди проходили мимо, на дне было пусто, никто даже не замечал ее, да и сама она вряд ли на что-то рассчитывала, если вообще понимала, где она и зачем. Чуть не наступил на нее.

По кислому запаху мочи и по тому, как спешно расступались идущие наверх люди, стало понятно, что в переход спускается бомж. Вот он возник, нестерпимо воняющий, в лохмотьях, покрытый многомесячной грязью получеловек. Вид его был не просто чумазый, а безумный. Он ступал трудно, должно быть, ноги у него распухли и плохо слушались. На него старались не смотреть и немедленно забывали. И я невольно тоже отступил подальше в сторону.