– Вот принес…

Но хозяин неожиданно решительно запротестовал, смахнув наконец с лица поднадоевшую приветливую улыбку:

– Это ты убери. Этого ни я, ни мать, ни Дашка, этого мы не любим.

– Да?.. – Бутылка моментально соскользнула назад в портфель. – И я тоже… Вроде полагается… вот и взял…

– Никогда н-не бери. Выпивающий, что ли?

– Я? Нет. Только по праздникам.

– По праздникам разрешается, – наставительно заметил мужичок. – А нам с тобой до праздника еще познакомиться надо.

Не сходя с места, он зацепил ногой второй стул, ловко подтянул к себе и сел на него, чуть развалившись, но без важности или чванства, а как обыкновенный отец, озабоченный будущим своей дочери. Помолчал, нахмурился и спросил:

– Ладно, Егор, как жизнь мыслишь?

– Что? – не понял жених.

– Ну, жизнь мыслишь как? – повторил он, словно от перестановки слов вопрос становился понятнее.

– Это самое, – сказал Егор, – хорошо.

– Хорошо-то хорошо. Это нам всем приятно. А вот какая в тебе мечта имеется?

– Ну какая? Пожениться… дети там… внуки…

– Эх, Егор, – мечтательно протянул Семен Кузьмич, – разве ж это мечта?

– А что тогда мечта?

– Мечта – это… это такая штука бродяжья. Это ж одним словом не скажешь.

– Ну а как же тогда?

– Вот представь-ка себе: поле, лесок в окоёме… темнеет, потому что в нем елок и всяких других темных растений всегда очень много. А по небу облачки тянут – и такие, и эдакие. Всякое себе на уме. И вот так речка, прямо вот под тобою, прям так, зараза, сверкает алмазно, что дух захватывает. Птицы, сверчки. Деревня позади. Вот сидишь и смотришь.

Сказал и умолк. Весьма кстати из настенных часов донесся шорох, и электронный голос прокуковал пять раз. Семен Кузьмич сидел прямо и глядел на Егора деревянным оком, как бы спрашивая его: «Понятен тебе мой интерес?» – но Егор не понимал. Он хотел только жениться, рожать детей, внуков, и в этом искренне усматривал признаки нормальной людской мечты, понятной и приятной, как ему думалось, любому. Однако что-то сказать было надо, и он сказал:

– М-да-а.

Мужичок встрепенулся от звука голоса и заулыбался, довольный:

– Или вот еще. Идешь по селу. Смеркается… А? Хорошо? Вот чего хорошо-то!

– Да, – подтвердил Егор, – хорошо.

– Выходит, ты меня понимаешь, парень? – обрадовался Семен Кузьмич и, возбудившись, даже вскочил с места. – Вот так идешь… Эх!

И прошелся по комнате, будто по сельской улице вечерком, по передам, мимо изб, усадеб соседских, выкидывая ноги перед собой расслабленно, лениво, а ноги-то – в сапогах! Откинул со лба незримые космы. Все представил, как наяву!

– Вот – мечта! – объявил он, хлопнул в ладони, дал чечетку и добавил с оттенком легкого недоумения в голосе: – А ты го-го-говоришь, вали-вала.

– А что? – жалобно удивился Егор.

– Видишь чего-нибудь?

– Где?

– Мечта – это когда видишь. Ну, посмотри: вот река, вот небо. Видишь? Поле желтое. Трактор в поле – тыр-тыр-тыр. Тыр-тыр-тыр. Слышишь?

Не думал Егор, что отец у Дарьи с такой причудью, но деваться некуда, каков уж есть, поэтому сказал:

– Да.

– Ну. Слышишь, а не видишь. Надо видеть.

– Не вижу, – честно признался Егор. Его вообще отличала предельная честность во всем, даже в самой малости, и оттого трудно было ему заставить себя признать то, чего на самом деле нет.

– Ну вон же поле, речка. – Мужичок схватил Егора за руку и потащил к окну. – Глянь, сколько неба, а? А под ним лес, речка.

– Вы знаете, Семен Кузьмич, гаражи вижу и детскую площадку. Все. Нету полей.

– Ну как же нету, родной? Ты сам-то откуда будешь? Городской, что ли?

– Да как сказать… Из Шарии под Костромой, может, слыхали? У нас там город не город, село не село, а так, что-то между.

– Ну и как там у вас?

– Вот… – Егор задумался. – Забор родителям поставил. Из старых досок. Нулевые затраты, получается.

«Ну, про забор сказал, водку показывал, осталось про брюки», – уныло подумал Егор.

– Это хорошо, это здорово! Это нам близко! Вот ты когда про забор думаешь, у тебя вот тута, – он смял пятерней рубашку на груди, – тута вот елозит?

Егор честно задумался и неуверенно ответил:

– Кажется… елозит.

– Ага! – Семен Кузьмич аж подскочил на месте. – Елозит! Елозит! А говоришь, мечты н-н-нет, вали-вала. Ну давай, подумай.

– О чем?

– Есть у тебя в Шарии леса?

– Есть.

– А поля?

– Тоже есть.

– Чего ж ты мне голову-то морочишь?! Леса есть, поля есть, а мечты, значит, нету? Человек без мечты не может. Он без мечты сухой, как по-по-полено, валивала. Ну давай попробуем еще разок: поле видишь?

Егор зажмурился и представил себе клеверное поле, расстилавшееся сразу за огородом соседки.

– В-вижу, – ответил он, не раскрывая глаз.

– О-от! А речку?

Где-то на горизонте поле сползало в узкую речку Темь.

– И речку вижу! – почему-то завопил Егор.

– Ну вот! А говорил, что мечту не видишь. А теперь открой гл-глаз-за, вали-вала.

Егор открыл.

– Видишь теперь это все?

Ври не ври, а правда вот она, и Егор понуро ответил:

– Нет, теперь не вижу.

– Эх ты! – Семен Кузьмич вытянулся в струнку и выдавил воздух через трепещущие от возмущения ноздри. – Да как же тебе дочь родную отдать, раз ты мечты не понимаешь? – возопил он надрывно и даже руки поднял, как бы призывая небеса взглянуть на такое безобразие.

– Хорошо, хорошо, – засуетился Егор, ужасаясь тому, как уже дает первую трещину его даже еще не состоявшийся брак, – давайте опять попробуем. Вот поля…

– Ну что поля, – разочарованно махнул рукой будущий тесть.

– Нет-нет, поля.

Егор закрыл глаза и опять увидел клеверное поле, в котором мальчишкой любил болтаться по вечерам, выискивая под травой ужей и лягушек. Это было необыкновенно красивое поле, оно меняло цвет на протяжении дня, и если утром выглядело несколько полиняло, гармонично сливаясь в единый цветовой пучок с небом, березовыми рощицами, с прорезавшими его полевыми дорогами, с крышами домов, такими же выцветшими под горящим солнцем, то к вечеру оно делалось синим, чернильно-синим, почти светящимся в темноте, противоречащим всей окружавшей его природе, почти выпирающим из потемневшей природы как нечто чужое, отдельное и загадочное.

– Отчетливо вижу поля, – сообщил Егор и перешел к речке.

Речка была обычная, но в ней водились тритоны. А тот, кто осмеливался залезть в ледяную проточную воду, весь день испытывал чувство свежести и подъем сил. Так что и речку Темь Егор увидел отчетливо. Что же касается неба и тракторов, да и всего, что было вокруг – от трепещущих листьев на березах до осеннего ветра, пихающего со всех сторон, от веревочных качелей между двух сосен до дурманного запаха еловой смолы, вплоть до родителей и переделанного забора, – все это так и хлынуло ему в сердце, как весной, словно впервые осознал он со всей полнотой то, что знал лишь по отдельности, да и то далеко в детстве, и он честно сказал:

– Вижу! Все вижу, Семен Кузьмич!

Для него это было большой неожиданностью, и когда открыл глаза, то по-прежнему видел поля, леса и речку с тритонами.

– Ну вот, – почти выкрикнул будущий тесть, указывая во двор, – что ты теперь там видишь?

– Поле, – сказал Егор.

– А в поле чего там?

– Трактор!

– А еще? – не унимался Семен Кузьмич.

– А все вижу: речку, поле, небо, все.

– Ну вот, – вздохнул Семен Кузьмич, – а я не вижу.

– Как так? – опешил Егор.

– А вот так. Знаю, что все это там есть, а не вижу больше.

Нависла угрюмая пауза.

– Покинула меня моя ме-ме-мечта, вали-вала, – удрученно пояснил хозяин. – Ушла, залетная. А мечта – это ж радость. Разворачивается шире, шире… А там глядишь, жить за-манчивей. Теперь-то ты понимаешь, почему не могу я здесь больше?

– Что так? – ничего не понял Егор и сел на стул.

– Пока видел деревню, мог в городе, а как перестал видеть – крышка! Пора назад.