Штаты Блуа представили многочисленные книги жалоб. Против обыкновения, король, не занятый в тот момент военными действиями, приказывает судьям изучить эти жалобы и ответить на них. Результатом этой работы, в которой монарх принял непосредственное участие, стал сборник указов, известный под названием «Кодекс Генриха», которые даже современниками были расценены как «святые».

Но и за этими трудами король не забывал своей любви к искусству. Когда-то Карл IX, подражая Флоренции, создал в Лувре Академию. Генрих ее восстанавливает, объявляет себя покровителем Академии, разрабатывает устав и назначает секретарем Филиппа Депорта. Он лично присутствует на всех заседаниях с тем же постоянством, что и на заседаниях Совета, следя за спорами между поэтами Плеяды, Пибраком, дю Перро. Это была первая французская Академия. Впоследствии Ришелье позаимствует у Генриха III эту идею, так же как Генрих IV скопирует эдикт Пуатье.

Одним из любимых времяпрепровождений монарха были споры со знаменитым филологом Генрихом Этьеном, которому был заказан труд, ставивший своей целью доказать превосходство французского языка над латинским.

В 1580 году Мишель де Монтень, рыцарь Ордена Сен-Мишель, дворянин из королевской свиты, выпустил первое издание своей книги под названием «Опыты». Прочитав ее, Генрих был очарован. Его пылкая христианская душа не могла принять скептицизма автора, но какое наслаждение в эти ожесточенные времена открыть книгу, где все дышит умеренностью, уважением к человеческой личности, благоразумием! Король, на голову которого обрушивалось столько проклятий из-за его стремления сохранить равновесие между противоборствующими лагерями, был потрясен этой апологией разума.

Через несколько месяцев Монтень, избранный мэром Бордо, отказался принять этот пост. Король обратился к нему с письмом.

Монтень больше не противился.

Когда год спустя он оказался при дворе, король принял его необыкновенно радушно, повторяя, что «Опыты» чрезвычайно ему понравились.

«Сир, – ответил Монтень, – значит вам, безусловно, понравлюсь и я, поскольку книга моя не содержит ничего иного, кроме рассказа о моей жизни и моих поступках».

Филипп II был обладателем двадцати трех корон. Ему были подвластны Испания, обе Сицилии, Милан, Русильон, Артуа, Фландрия, Брабант, Франш-Комте, Нидерланды, Мексика, Перу… Тираническое покровительство, которое он оказывал церкви, делало его хозяином и в Риме.

Он не был владыкой мира лишь потому, что не стремился к этому и не делал ничего, дабы воспользоваться плодами своих побед. Он дважды отказывался от высших подарков судьбы: в 1557 году после победы у Сен-Кантена, когда запретил герцогу Савойскому взять приступом беззащитный Париж; и в 1570 году после Лепанто, когда дон Хуан Австрийский мог, преследуя остатки турецкого флота, взять Константинополь и Иерусалим. Стояло за этим лишь опасение, что победоносный военачальник затмит своей славой величие короля.

Сын Карла V предпочитал успеху совершенствование своего внутреннего мира; события внешние затрагивали его гораздо меньше.

Он был замкнут и малообщителен. Задолго до того, как был построен Эскориал¹⁸, что случилось лишь в 1584 году, Филипп II окружил свою персону таинственным церемониалом. Он правил вдали от армии, вдали от толпы, вдали от суеты своего времени. Кабинет его, который в Эскориале превратится в настоящую келью, был святае святых – отсюда уходили приказы на поля сражений и на флотилии, к вице-королям и к посланникам, в Брюссель и в Лиму, в Милан и в Мексику.

Этот постоянно терзаемый угрызениями совести затворник, сдержанный, бережливый, сосредоточил в своих руках управление всеми, даже самыми мелкими делами королевства. Медлительность его правительства вошла в поговорку. Это была автократия, истоки которой крылись в страхе перед активными действиями. Власть в своих руках тут держала не знать, а церковники, законники, полицейские, чиновники. Испания – палитра, на которой извечно смешиваются контрастные и жестокие цвета! Это было государство современников Святой Тересы и последних конкистадоров, это была эпоха, когда признавалась только неистовая жертвенная любовь, когда яростно защищали свою честь. Сам по себе характер власти был таков, что вел не только к социальному и экономическому параличу, но и к золотому веку в истории цивилизации.

Белокурый, с бесцветными глазами, Филипп, матерью которого была Исабель Португальская, а отцом – император Карл V, обладал глубоко испанской душой. Главной задачей своего правления он считал «служить Испании», точно так же главной своей целью, как человек верующий, он поставил сохранение старых устоев и обычаев. Все несчастья его происходили от слишком большого могущества, оттого, что он был властелином чудовищной империи. Поскольку его представление о политической и религиозной диктатуре, доведенное благодаря инквизии до крайности, чрезвычайно льстило самолюбию испанцев, вся страна объединилась в стремлении вести практически в одиночку религиозные войны за чистоту веры. Увы! Остальная часть Европы только и ждала возможности сбросить это ярмо и нисколько не противилась распространению религиозной ереси и падению нравов.

Можно смело утверждать, что Филиппу II были отвратительны крестовые походы, и чтобы пойти на подобный шаг, он должен был ощущать угрозу протестантской революции, которая могла покончить с его религией, его династией, его государствами. Поэтому он и возглавил борьбу за то, что даже его современники, не колеблясь, называли всеобщей монархией. На самом деле он не хотел ничего завоевывать – он хотел только сохранить то, что имел.

Поэтому он оплел мятежную Европу гигантским заговором, успех которого оправдывал любые средства.

На следующий же день после смерти дона Хуана, который сделал его союзниками шумное братство иезуитов, судьба, казалось, предоставила королю Испании еще одну возможность. Резкий раскол произошел между католической Бельгией и протестантскими Нидерландами; новый губернатор Нидерландов, герцог Пармский Александр Фарнезе, казалось, справится наконец с непокорными фламандцами. В Шотландии в результате государственного переворота, совершенного именем малолетнего короля, власть оказалась в руках католической партии, другими словами, – Испании. И лишь одна крепость оставалась неприступной – Англия, которую стерег дракон по имени Елизавета.

Против вражеских солдат, кораблей, соглядатаев у мрачного монарха было грозное и непобедимое оружие – легенда об одной женщине. Перевозимая из темницы в темницу, неотступно преследуемая неутихающей ненавистью своей соперницы, Мария Стюарт в сознании толпы превратилась в гонимую мученицу. Ее необыкновенная красота нарушала покой сердец, ее трогательные, возвышенные, иногда сатирические послания ходили по рукам, вызывая у женщин слезы, а у мужчин ярость, возмущение, любовь. Многочисленные мятежники видели в ней единственную законную королеву Англии. И как только Елизавета стала бы жертвой этой экзальтированной толпы, Испания тут же гарантировала трон Марии Стюарт, а Англия превращалась в вассала Филиппа II.

А что же Франция? Чтобы быть уверенной в нейтралитете этой страны, Испания постоянно подтачивала ее изнутри, разжигая волнения и мятежи. Начиная с 1578 года, Габсбурги подталкивали своего союзника, герцога Савойского, захватить Женеву, опорный пункт для атаки на Лион. Генрих III отбивает удар, заключив, вопреки мнению своего совета, тесный союз со швейцарскими кантонами. Годом позже мятеж Бельгарда позволил присоединить Салюс, служивший воротами Альп.