Обняв мать и насладившись пылкими объятиями Марии, новый монарх должен был пойти поприветствовать короля.

Он был потрясен переменой, происшедшей в Карле за несколько месяцев: казалось, его придавило бремя жизни, угрызения совести сделали еще более яростными и частыми нервные приступы, а чахотка вконец подточила его тело атлета.

Увидев потухший взгляд брата, болезненный румянец на его щеках, Генрих подумал: «Он уже покойник».

И он тут же еще раз поклялся никуда не уезжать.

Карл IX, пребывавший в возбужденно-болезненном состоянии, принимая монсеньора, даже не думал скрывать своей злобной радости от того, что тот скоро покинет Францию. Его неприязнь к брату превратилась в ненависть, он видел в Генрихе первопричину всех своих страданий, физических и моральных, и нисколько не сомневался, что, когда тот уедет, к нему вернутся здоровье и покой.

Он уже начал переговоры с Германией и с Италией, устраивая скорейший отъезд своего брата. Немецкие протестантские князья не скрывали своей враждебности по отношению к одному из вдохновителей Варфоломеевской ночи. Пришлось пообещать им, что Польша будет поддерживать нидерландских мятежников до тех пор, пока не будет получено разрешение на проезд монсеньора через их земли.

Генрих отчаянно пытался остаться во Франции под любым предлогом. Герцог Неверский был занят подготовкой проекта всеобщей государственной реформы. Проект этот должен был представить королю монсеньор; предполагалось, что ему будет поручено и осуществлять проект. Но ход событий изменился.

Все в Лувре с нетерпением ожидали его отъезда: Гизы – чтобы оказаться единственными руководителями католического движения, новая партия Политики – чтобы получить доступ к управлению государством. Герцог Алансонский уже потребовал, чтобы его назначили генерал-лейтенантом королевства.

У незадачливого юноши теперь был фаворит, Гиацинт де Ла Моль, честолюбивый двадцатичетырехлетний молодой человек, страстный дамский угодник. Никто не мог устоять перед ним, поскольку, как возмущенно заметила Жанна д’Альбре, «при этом дворе не мужчины домогались женщин, а женщины искали мужчин».

Этот искатель приключений не боялся засматриваться даже на принцесс; он осмелился объясниться в любви мадам Конде. Придя в бешенство, Генрих потребовал, чтобы соперника удалили от двора, но герцог Алансонский поднял страшный крик, и король, обрадованный возможностью отказать в чем-то монсеньору, оставляет де Ла Моля.

Горя желанием отомстить, фаворит герцога Алансонского тут же начал враждебные действия против нового короля Польши. Несмотря на то что у королевы-матери были прекрасные осведомители, ей не удалось спутать карты этого человека, как не удалось и воспрепятствовать союзу герцога Алансонского с Бурбонами, желавшими как можно скорее избавиться от Генриха.

Конде метал на свою жену злобные взгляды и не скрывал намерения вернуть ее, как только его соперник уедет, а может быть, и отомстить. Генрих, как всегда, плакался матери. Екатерина его успокаивала, напоминала о его славе, предупреждала о том, как опасно нарушать волю Карла IX. А кроме того, каким образом можно было избежать отъезда, если прибытие польских послов ожидалось со дня на день?

Они въехали в Париж 19 августа. В Лувре состоялся большой прием. Карл IX в торжественных случаях бывал так же величественен, как его предки. Подлинное величие сквозило в каждом его жесте, когда он в окружении двух королев, короля Польши, герцога Алансонского, короля и королевы Наваррских, с короной на голове и в мантии, расшитой цветами лилии, символом королевского дома Франции, принимал польских послов.

Польский посол Ласки не знал французского языка и обратился к королю по-латыни. Марго, единственная из всей королевской семьи владевшая этим языком, сумела достойно ответить.

Многообещающий взгляд принцессы, золото ее волос, богатство ее одежд, и особенно образованность, совершенно заворожили поляков. Они рассыпались в комплиментах, называя Маргариту самым совершенным творением на земле.

Все это время Генрих рассматривал своих новых подданных и был крайне разочарован. Их длинные усы и седые бороды, их расшитые золотом платья и богатые украшения, выдававшие склонность к восточным излишествам, были неприятны новому королю. Им было трудно понравиться друг другу, поскольку в буквальном смысле слова они говорили на разных языках. Добрый Амио так и не научил своего воспитанника говорить по-латыни, а при мысли о том, что придется учить польский, у Генриха опускались руки. Он представлял себя в старом дворце совершенно одного, чужого всем, а кругом только снега.

Чтобы скрыть дурное настроение своего сына, Екатерина устраивает бесконечные празднества, балы, карусели, иллюминации, фейерверки. Карл IX прилагает усилия, дабы участвовать во всех увеселениях, но во время танцев ему приходится останавливаться, чтобы вытереть кровь. Видя, насколько ему плохо, герцог Алансонский испытывал зловещее удовлетворение – когда король умрет, а Генрих будет томиться в Кракове, кто помешает ему овладеть короной? Но Екатерина была начеку.

Карл торжественно объявил на заседании совета 10 сентября, что если он умрет, не оставив детей мужского пола, наследником его будет король Польши, «невзирая на отсутствие оного в пределах королевства».

А еще через день Генрих, окруженный своими поляками, торжественно вступил в Париж как король Польши. Вечером королева-мать устраивает пышный бал, по случаю которого она открывает только что законченный дворец Тюильри.

Послы отбыли 23 сентября без своего монарха: Генрих цеплялся за Францию, придумывал тысячу отговорок. Сначала поводом для задержки стало отсутствие денег, затем – агрессивное поведение гугенотов.

Собравшись на ассамблею в Монтобане, гугеноты выразили несогласие с мирным договором, заключенным 6 июля только одним городом, Лa-Рошелью. Они составили хартию своих требований и вручили ее Карлу IX.

Гугеноты требовали торжественного осуждения Варфоломеевской ночи, реабилитации всех ее жертв и примерного наказания убийц, свободы протестантских богослужений. Екатерина воскликнула, что гугеноты ведут себя так, словно принц Конде вступил в Париж во главе пятидесятитысячной армии. Все требования были отвергнуты, и в воздухе снова запахло войной.

В сердце Генриха затеплилась надежда – разве католическая армия сможет обойтись без своего главнокомандующего? Да и сама Екатерина, не на шутку встревоженная здоровьем короля, поговаривала о том, что отъезд следует отложить. И тут с Карлом случился один из тех приступов бешенства, что так укорачивали ему жизнь. Он потребовал немедленного отъезда брата и объявил, что будет лично сопровождать того до самой границы, дабы Генриху не пришла в голову мысль вернуться.

И в полном отчаянии Генрих пустился в путь. Его сопровождал весь двор.

Герцог Алансонский, Бурбоны, Монморанси торжествовали так открыто, что испугали сторонников Гиза. Страх, что Франсуа отнимет корону у старшего брата и допустит реванш протестантов, заставили Лотарингский дом предложить монсеньору армию в пятьдесят тысяч человек при условии, что он останется во Франции, вопреки воле короля. По счастью, принц отклонил это предложение.

Кортеж продвигался вперед медленно, а нетерпение Карла было столь велико, что он попытался возглавить его, но усталость и возбуждение сделали свое дело: в Витри-ле-Франсуа он вынужден был остановиться. Придворные находят его здесь полуживым.

Генрих пытается казаться обеспокоенным и выиграть время – напрасный труд. Приподнявшись на подушках, больной король страшно закричал, приказывая Генриху немедленно продолжать путь. Надо было повиноваться. Братья-враги расстались навсегда; их последняя встреча была трогательной, и все даже прослезились. Герцог Алансонский, достойный брат этих Атридов¹⁴, тоже плакал.

Они вступили в Лотарингию, где герцог, зять Екатерины, принял их со всей любезностью.