Продолжение жалобы хватает за душу, и Жюльен Тьерсо справедливо считает слова и музыку этой песни одним из чудеснейших образцов безыскусственного народного творчества.
— Скажи мне, матушка, что это значит,
Кто во дворе так жалобно плачет?
— Побит хозяином мальчик один
За то, что разбил хрустальный кувшин.
— Скажи мне, матушка, что же это?
За окном стучат и стучат до рассвета.
— Каменщик, дочка, в стену стучит,
Забивает новые кирпичи.
— А это, матушка, что за звон?
Ко мне сюда долетает он.
— У короля родился дофин,
Сегодня утро его крестин.
— А что же я, матушка, слышу тут —
За окном у нас, как в церкви, поют?
— А это, доченька, крестный ход:
Мимо дома с пеньем идет народ.
— Милая матушка, как мне быть?
Можно к обедне нынче сходить?
— До завтра, милая дочь, подожди,
А завтра утром к обедне иди.
Все восхитительно в этой жалобе, известной во множестве вариантов. В одном из них, записанном в Булони-сюр-Мер Эрнестом Гами, жена Жана Рено, увидев в церкви гроб своего мужа и узнав таким образом, что она овдовела, говорит своей свекрови:
— Прими же ключи из моих рук,
Иди домой, где остался внук,
Одень его в черный и белый наряд,
А мне уже нет пути назад.
Мыслима ли большая простота, большее самозабвение, большее величие? Разве не схвачена здесь одна из тех подлинно жизненных черт, запечатление которых искусством — как мы уже отметили — объявляют, когда ему это удается, верхом совершенства?
На этом я остановлюсь. Моя задача — лишь бегло затронуть здесь все эти темы. В заключение скажу, что более всего меня поразило при чтении различных сборников наших старинных солдатских песен. Там нет и следа ненависти к другим народам. Сражаются за короля, против его врагов; но этих врагов не знают и к ним не питают вражды. Долгие войны Людовика XIV не оставили ни малейшей злобы в душе народа легкомысленного, кроткого и смелого.
Накануне Революции широкие массы Франции ни на один из народов Европы не смотрели как на врага. Во французских народных песнях нет ни слова горечи против немцев или англичан. Если английского короля и вызывают на поединок, то лишь один раз — в совершенно ребяческой, странной пастурелле, встречающейся в Брессе и в Иль-де-Франсе. Вызов ему бросает юная пастушка. Она говорит:
Возьмешь ты острый меч,
А я — веретено.
И веретено пастушки перешибает меч короля. Не следует ли усмотреть в этой причуде фантазии смутное, нежное воспоминание о Жанне д'Арк? Кто знает, сколько правды песенная строчка несет на своих легких крыльях? Муза наших сельских просторов красноречиво говорит, что мы не умеем ненавидеть. Даже если бы от древнего французского духа остались лишь те нерифмованные стихи, которые мы только что напевали, и то мы могли бы с уверенностью сказать: у этого народа было два драгоценных дара — очарование и доброта.
III. Песни пахаря
Эти песни — не любовные. Песни пахаря — песни труда. На берегах Луары Эмиль Сувестр часто слышал, как пахари «раззаривали» своих волов песней, которую те, казалось, понимали.
Вот какой у нее припев:
Эй
Ты, рыжак,
Ты, мой черняк,
Живей, живей, а дома в стойле
Будет вам сено, будет пойло.
В Брессе, во время пахоты, чтобы подбодрить волов, поют так называемые «песни буйных ветров». Приведем одну из них, проникнутую унылой суровостью:
У пахаря-бедняги
Нелегкое житье,
Со дня, как он родился,
Влачит ярмо свое.
Пусть град и ливень хлещут,
Пусть мокрый снег идет,
В любую непогоду
Он в поле спину гнет.
Жалоба, такая мрачная вначале, затем несколько расцвечивается воображением:
Всегда одет в холстину,
Как мельничный ветряк,
И на ногах обмотки
Таскает день-деньской,
Чтоб башмаков на поле
Не засыпать землей.
Обмотки — это ясно из всей фразы в целом — заменяют ему гамаши. В последнем четверостишии он повышает тон и с законной гордостью говорит:
И нет господ на свете,
Князей и королей,
Что не жили бы потом
Работника полей.
Поль Арен любезно прислал мне записанную им самим сходную провансальскую песню. «Вот, — говорит он, — жалоба крестьянина, простодушно рассказанная повесть его вековечной распри с землей». И действительно, только крестьянин мог в томительном однообразии долгой пахоты неторопливо сочинить эти полные такого скорбного, раздирающего душу реализма строфы, поющиеся на мотив протяжный, заунывный и рождающий отзвук в окружающем безмолвии. Поль Арен дал немногословный, красочный перевод этой песни. Начало ее величаво и напоминает сиракузские буколики — так много античного еще сохранилось в душе провансальцев.
Приходите послушать
Славную песню
Про пахарей наших,
Что на волах пашут,
Что целые дни
Проводят в полях.
Затем певец с достойным сельского Гесиода добродушием повествует о трудах и днях земледельца:
На рассвете рано
Поднимается пахарь,
Сперва молится богу,
А помолясь, съедает
Гороховую похлебку:
Горох-то как раз созрел.
Кончил он есть
И говорит жене.
Это слова хозяина рачительного и мудрого. Вот что он ей говорит: «Приготовь мне зерно для сева. Когда придет время полдничать, принеси кувшин. И не забудь починить мне штаны. Сдается мне, третьего дня, когда я пахал на опушке леса, я разодрал мотню о кусты». Эта забота напоминает ему о сопряженных с его трудом невзгодах, и он с горечью восклицает:
