И опять в мыслях своих вернулся к приему королевской четы и придворных чинов. Приходилось влезать в долги, приходилось считать каждую копейку. В будние дни он посылал Федота в самые дешевые лавки закупать провизию, но позволить себе скромный прием не мог — оттого сила и блеск царского достоинства могли потускнеть. Долги росли, кредит у купцов кончался, занимать вроде уже не у кого. Спасибо, два–три знакомых купца благодаря ласковому обхождению еще давали в долг, но суммы там уже накопились громадные, и Никиту Иванович с ужасом думал: еще немного, и он попадет в несостоятельные должники, а там и в долговую яму. А денег Елизавета все не слала…

Прием в посольском доме Никиты Ивановича прошел широко и пышно. Стерлядь и черная икра, кулебяки и русские меды, заморское вино и говядина — поразил шведских гостей Никита Иванович. Да еще каждому именитому гостю заготовил подарочки — негоже русской императрице — владетельнице огромной могущественной империи — быть скуповатой. Он всегда мыслил от ее имени, им был укрыт, как рыцарским плащом…

В Европе назревала война. Фридрих II, прусский король, развязал ее, захватив Силезию. Его сестра Ловиза Ульрика сделала все, чтобы Швеция выступила на стороне брата. Но подкупами, подачками, любезным обхождением, лестью Панин добился от государственного совета, чтоб эта страна не оказалась на стороне Пруссии. Ловиза Ульрика рвала и метала. Талантливая, честолюбивая, она не могла и подумать, что ее войска выступят в поход против собственного брата. Панин оказался хитрее, смелее, и его политика оправдала себя. Несмотря на все влияние королевы, несмотря на ее хитросплетения и интриги, С Швеция вступила в Семилетнюю войну на стороне России. Эта огромная победа Никиты Ивановича так и не была оценена по достоинству русским императорским двором, но зато дала отличные плоды — Россия не воевала на два фронта, она сосредоточилась лишь в Восточной Пруссии, а победы в Семилетней войне над обученной мобильной армией Фридриха дали ей возможность показать всему миру силу и превосходство русской империи и беззаветную храбрость ее солдат…

Елизавета всегда поддерживала короля Адольфа–Фридриха. Она, собственно, сделала все, чтобы этот герцог был избран королем Швеции. Но люди неблагодарны. Вступив на шведский престол после смерти старого короля, он отвернулся от русской соседки, затеял политические игры с партией шляп, стоявшей у власти, сохранившей полное влияние в государственном совете и потому решавшей все вопросы войны и мира. Руководитель партии Карл Густав Тессен привлек короля и королеву обещаниями, что после смерти старого короля их права будут расширены и королевская власть укрепится, когда Адольф–Фридрих прочно займет престол. Но партия шляп всегда блюла только свои интересы — интересы старого дворянства. Все свои обещания партия позабыла, и права короля не только не были восстановлены, а еще больше урезаны.

Ловиза Ульрика составила заговор. Ей хотелось властвовать безраздельно. Абсолютизм Фридриха II, ее брата, звал и манил за собой. Однако заговор был разоблачен, и королевская чета оказалась в крайне унизительном положении. Она отвернулась от Елизаветы и, следовательно, больше не могла рассчитывать на ее поддержку, а партия Шляп обвинила короля и королеву, что свои личные интересы они ставят выше интересов страны. Россия могла бы быть союзницей Швеции, и от этого только выиграла бы страна, а Адольф–Фридрих и Ловиза Ульрика толкали ее к разрыву с Россией. Словом, вся политика короля и королевы провалилась, и партия шляп прочно встала у руля.

В 1757 году партия шляп присоединила свою страну к коалиции противников Фридриха II, и Ловиза Ульрика восприняла это как личное оскорбление. Никогда еще не наносила такого удара престижу королевской четы государственная политика совета.

Панин ловко пользовался разногласиями в политике страны. Он интриговал против Ловизы Ульрики и ее прусской ориентации, подкупал влиятельных членов совета.

Победа, однако, для Никиты Ивановича не прошла даром. Противники его сделали все возможное, чтобы отравить ему жизнь в Стокгольме.

«Шляпы» и их французский покровитель, посланник Людовика XV, начали против Панина самую настоящую войну. Затея их — поднять Швецию на войну в лагере противников России — провалилась, и они мстили Панину с нескрываемой злобой и ненавистью…

Никита Иванович возвращался из Стокгольмского университета. Он опять беседовал с Карлом Линнеем, шведским естествоиспытателем. Каких‑нибудь десять лет назад, перед приездом Панина в Стокгольм, была основана Академия наук, и первым ее президентом стал Карл Линней. Никите Ивановичу удавалось часто разговаривать со знаменитым ботаником, и тот гордо представлял его своим ученым. Зачастил Никита Иванович и к физику Либеркину. Он восторгался тем, что Либеркин может «тончайшие эксперименты производить искусно». Знал Панин астронома и физика Андерса Цельсия, разработавшего температурную шкалу, принятую позже всеми странами Европы. А философские споры с Эммануэлем Сведенборгом затягивались иногда до полуночи.

Впрочем, Никита Иванович не ограничивался посещением Академии наук и университета. Он подолгу беседовал с рабочими мастерских, токарями, кузнецами, ткачами. Он и сам выучился, подобно Петру Великому, многим ремеслам. И такое, считал он, «не весьма важное любопытство свою пользу и еще немалую пользу приносит». А интересы его были разносторонними. Он всегда думал о том, как применить это к России, как перенести опыт в свою страну. И потому интересовался всем, что могло дать ему знания — от медицины до истории театра.

Он снова и снова думал о том, что ученые и философы создают славу Швеции, что их знания станут достоянием мира, и потому с особенным вниманием разглядывал огромный гербарий, который показывал ему Карл Линней, и коллекцию насекомых и удивлялся тому, как далеко может зайти человеческая мысль, дай ей только возможность и волю…

Уже на полдороге Никита Иванович забеспокоился. В окошко кареты забил кроваво–красный свет. Солнце давно село, закат уже отполыхал на небе, а окошко кареты все более и более освещалось дымно–кровавым отсветом. Сердце заныло от тревоги.

Выглянув, Никита Иванович понял, что где‑то разгорается неистовый пожар. Дымные струи пламени поднимались к небу, прорываясь сквозь черноту ночи. Кучер подхлестнул коней, и скоро Никита Иванович оказался перед посольским особняком, перед своим горящим домом.

«Хорошо отомстили враги мне», — с горькой усмешкой подумал в первую же минуту Никита Иванович. Никто никогда не узнает, отчего возник пожар в доме, никто не схватит за руку поджигателей, но ему стало ясно, что пожар вовсе не случаен. Ульрика Ловиза ненавидела его, французы бесились от бессилия, от победы Панина, а прусский посланник втайне радовался, узнав о пожаре.

Никита Иванович стоял перед горевшим домом. Федот суетился, стараясь хоть что‑то спасти, что‑то вынести из огня, сновали слуги, укрываясь от пламени. Никита Иванович безучастно смотрел, как гибнут в огне редкости, которые он собирал в течение долгих двенадцати лет, записки, которые он вел, его труды по обустройству дома. Старинная мебель и резные поставцы, серебряная посуда с кубками старинной работы, высокие тарелки из серебра, на которых еще недавно потчевались королевские придворные, золотые блюда, которые подавались к пышному приему. Все сгорело, покорежилось, расплавилось… Осталось голое пепелище, которое дымилось еще много дней.

Да, победа досталась Панину нелегко. И тем не менее он, несмотря на грусть и боль от пожара, думал о том, что вот сам он остался гол и бос, без пристанища и одежды, без копейки в кармане — опять уже восемь месяцев не присылали ему жалованья — но Россия выиграла, и что по сравнению с этим его личные беды…

Он стоял и смотрел и не знал, что будет с ним. Что ж, так угодно Богу, так должен он быть наказан, пусть враги его порадуются хоть немного. Им тоже нужен кусочек радости, им тоже не хватает ее в жизни, особенно после провала их интриг. И он невесело улыбнулся догорающему пламени.