Эти настроения шведского общества очень ловко и умело создавали в своей политике французские власти, особенно Людовик XV, ведущий войну дипломатов во всех странах Европы. Но свои интересы имелись тут и у Фридриха II, прусского короля, который мечтал о захвате наиболее лакомых кусков Европы, стремился урвать то, что плохо лежит.
И в этот клубок змей, где переплелись интересы всех европейских государств, направила Елизавета молодого, крепкого, сильного, но еще такого неопытного в дипломатических интригах Панина.
Он прожил здесь шесть лет, и все это время напряжение не оставляло его ни на минуту. Так и ждал какой‑нибудь каверзы со стороны француза или пруссака. Даже нейтральный английский посол рад столкнуть русского дипломата в грязь, навредить хоть чем‑нибудь. И в выборе средств для того, чтобы посадить Россию в лужу, здесь не стеснялись. В ход шло все: и неосторожное слово, и костюм, могущий стать мишенью для злословия, и его выговор, и его слуги, которых можно подкупить, и даже повар, которого можно за хорошие деньги уговорить испортить парадный обед.
Очень скоро Никита Иванович понял, что истинная дипломатия состоит не из речей и высказываний перед королевскими особами или членами ригсдага, а из тончайших оттенков.
Словом, он прекрасно понимал, что этот прием в его собственном особняке должен быть на высоте.
Всего четыре версты Зундского пролива отделяли Данию от Швеции, но разница в отношении к России оказалась настолько громадна, что сначала Панин не поверил этому кипению страстей. Там, в Дании — дружеская атмосфера, приветливое и любезное обращение, отбрасывание этикета и церемоний, искреннее стремление быть в дружбе с северным соседом. Здесь — чопорный и холодный тон, стремление поймать русского посла на мелочах в соблюдении всех церемоний, в желании перетолковывать каждое его слово на свой лад, так, как удобно и выгодно кому‑либо. И потому, только приехав в Стокгольм, Никита Иванович не отправился бродить по городу, чтобы познакомиться с северной столицей некогда могучей страны, а призвал портных, поваров, секретарей. Он должен стать на уровень французского посла, узнать о всех новостях, сплетнях и подноготной каждого, чтобы быть во всеоружии. Ему сшили парадные и домашние камзолы, выделали парики, повара сочиняли целые поэмы на приемах, куртагах и обедах, кучера рассказывали о том, каким надлежит быть выезду. Словом, мелочи быта заставили Никиту Ивановича относиться к ним с особым вниманием и требовали времени, напряжения и денег. А вот с деньгами, как всегда, оказалось худо. На представительские нужды Россия скупилась, жалованье платила с большим опозданием, а своих средств у Панина не существовало…
Понемногу он начал разбираться в обстановке.
После гибели Карла XII на престол взошла его сестра Ульрика–Элеонора. Удалось ей это после тяжелой и долгой борьбы с высшими сословиями Швеции, которым не хотелось терять свои веками сложившиеся привилегии — не платить налогов, сгонять с общинных земель крестьян и захватывать их земли. Только их представители заседали в государственном совете и могли занимать высшие государственные должности. Борьба была настолько упорной, что Ульрика–Элеонора даже отказалась короновать своего мужа — наследного принца Фридриха Гессенского. Ей удалось оттеснить сторонников Карла Фридриха Гольштейн–Готторпского, которого прочили в короли. Главный сторонник Карла был схвачен по пути во Фредриксхальд и казнен. Без него сторонники Карла Фридриха остались без мудрого организатора и умелого интригана. Главная ставка войск в Норвегии по приказу Ульрики–Элеоноры раздала военную кассу офицерам, чтобы привлечь их в ряды сторонников гессенцев.
Она села на престол, но ценой таких невероятных уступок, что власть ее стала почти призрачной, принцип абсолютизма полностью исключался из государственной политики Швеции. Созванный ригсдаг — парламент, признавший Ульрику–Элеонору, сестру Карла XII, королевой, сломал всю старую государственную машину, распустил аппарат управления Карла XII и заменил новым государственным советом. А в 1719 году он принял и конституцию, на которой от власти короля остались одни лоскутки…
Правда, уже через год Ульрика–Элеонора добилась, чтобы ее супруга избрали королем Швеции под именем Фредерика Первого, но заплатила за это крайне тяжелую цену — отреклась от короны.
Теперь король шагу не мог ступить без решения государственного совета — не мог объявить войну, изменить статьи конституции, не мог назначить кого‑либо из своих сторонников на важные государственные должности. Пока еще Ульрика–Элеонора стояла у власти, она сохраняла многие свои привилегии. Она являлась дочерью короля и сестрой Карла XII, и ее престиж держался. Но едва королем, хотя и номинально, стал Фредерик Первый, власть совсем ушла из его рук. Он старался сохранить хотя бы часть королевских прерогатив и собирал все ресурсы для этого. Одной из главных задач он поставил признать одного из своих гессенских родственников престолонаследником — у них с Ульрикой–Элеонорой детей не было — и устранить с пути герцога Карла Фридриха. Но ему это не удалось. Личные интересы он ставил во главу угла, всеми способами устраняя конкурента, и, конечно, не стеснялся в выборе средств для этого. Его обвинили в государственной измене, и ценой больших уступок Фредерик Первый сохранил титул. Даже в государственном совете страны король стал только первым среди равных. Он имел два голоса вместо одного, как у каждого из членов совета. Шведская королевская власть потеряла всю силу.
В трудные эти годы многое зависело от короля, однако он оказался слабым и неискусным правителем.
Он не сумел даже наиболее достойным образом выйти из позорной для Швеции войны, развязанной Карлом XII. Смерть этого завоевателя сразу ослабила энергию страны и умалила ее престиж. Когда его не стало, уже и речи не могло идти о ведении войны до победного конца. Крайнее напряжение всех сил за относительно короткий срок вызвало в обществе такую усталость, которую не могли преодолеть никакие стимулы. Были еще шансы на некоторые успехи в окончании войны — в 1719 году произошел открытый разрыв между двумя союзниками — Англией–Ганновером с одной стороны и Россией — с другой. С помощью искусной дипломатии Швеция могла бы использовать противоречия в лагере противника, но король не сделал этого, потеряв последний шанс завоевать сильные позиции. Он не понял, что, натравливая русских на англичан и ганноверцев, мог бы использовать их вражду себе на пользу, в результате русские войска опустошили восточное побережье Швеции, а датчане вторглись в Норвегию. Король решил добиться сепаратного союза с Англией, и действительно, мир был заключен, и Англия обещала помощь Швеции. При посредничестве Англии и Франции мирный договор подписали и с Пруссией, правда, ценой больших уступок быстро набиравшей силу прусской военщине — Пруссии уступали южную часть Померании со Штеттином и островами Узедум и Воллин.
Пруссия могла торжествовать — она получила, наконец, выход к устью Одера, и хотя доступы к нему по–прежнему контролировались Швецией, эта страна ничего уже не могла сделать с растущей мощью Пруссии. Позорный мир был заключен и с Данией, Швеция опять стала платить пошлину за провоз товаров через Зундский пролив и обязалась не поддерживать герцогство Гольштейн–Готторпское, где Фредерик потерял всякое влияние.
Англичане не торопились поддерживать Швецию в ее борьбе с северным соседом. Им было выгоднее ослабить эти две страны. Мир 1721 года оказался таким позорным для Швеции, что Фредерика возненавидели все слои общества. Россия отняла у Швеции Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию и восточную Карелию с Выборгом. Ригсдаг в отместку за политику короля еще больше урезал власть короны. Теперь от нее почти ничего не осталось.
Что мог поделать король со своими двумя голосами против шестнадцати голосов членов государственного совета? Все его постановления и распоряжения подвергались суровой проверке, а его право вето строжайше контролировалось. Если король отказывался подписывать какое‑либо постановление совета, просто ставили печать с его подписью, факсимиле.
