Эта идея пришла Рупу в голову, когда он попытался есть манную кашу. Более твердая пища была пока ему не по зубам.

Даже на второе утро после того, как его отделал Дейл Муди, десны оставались распухшими и кровоточили. А после посещения дантиста в придачу и жутко болели. Нос тоже распух, вернее, все лицо, от уха до уха. Увидь его родные дети, они бы в ужасе убежали прочь.

Руп сам приготовил себе кашу. Еще вечером того дня, когда у него состоялся «разговор» с Муди, он позвонил горничной и сказал, что та может взять на несколько дней отпуск. Не хотелось, чтобы кто-то увидел его с побитым лицом, даже горничная.

Стараясь говорить как можно более естественно, он по телефону попросил секретаршу отменить запланированные на ближайшие дни дела, в том числе многочасовую съемку рекламного ролика и ланч для ведущих бизнесменов города, который должен был состояться в особняке губернатора. Он также настоял на том, чтобы жена задержалась на взморье еще на неделю.

В общем, Руп Кольер ушел в подполье.

Осторожно поглощая ложку за ложкой манную кашу, он обдумывал сложившееся положение. Как же ему поступить? Можно изобразить из себя жертву, которая доползла до своего логова и будет прятаться там до тех пор, пока не примет нормальный вид, что, по словам этого хлыща-доктора, займет не меньше двух месяцев.

Или же можно попытаться извлечь из случившегося максимальную выгоду.

Именно так и решил действовать Руп Кольер после целого дня добровольного заточения.

Сейчас он выглядел жутко, но именно этот контраст с его обычной лощеной внешностью произведет желаемый эффект и позволит добиться задуманного, решил он.

Покупатели и телезрители, которые привыкли видеть его безупречно одетым и холеным, будут потрясены и возмущены его нынешним обликом, а главное, проникнутся сочувствием к его страданиям. Ведь жертвам насилия принято сочувствовать. Такие люди всегда привлекали внимание окружающих, и когда рассказывали о том, что с ними стряслось, их слушали и им верили. Вместо того чтобы прятать следы побоев, он выставит их на всеобщее обозрение. Сделает свое изуродованное лицо причиной громкого дела.

Возбужденный открывшейся перспективой, Руп выбросил остатки каши в бачок для пищевых отходов и взялся за поиски визитки, которую еще совсем недавно хотел выбросить или порвать на клочки. К счастью, он не успел сделать ни того, ни другого. Визитка отыскалась в кармане пиджака. Набрав указанный в ней номер, он услышал ответ уже после второго гудка.

– Слушаю вас.

– Мистер ван Дарбин? Это говорит Руп Кольер.

Поначалу недовольный и сонный голос журналиста мгновенно сделался бодрым.

– Знаете, я по-прежнему не готов купить у вас машину.

– Вообще-то, я мог бы сделать вам скидку, но сейчас я звоню по другому поводу.

– Что вам от меня надо?

– Я много думал о нашем с вами разговоре.

– Неужели?

– Наш разговор напомнил мне о некоторых дву-смысленностях, связанных с делом об убийстве Сьюзен Листон. Кое-какие подробности, которые я без нашей с вами беседы вряд ли бы вспомнил. Они неожиданно всплыли в моей памяти, и теперь я не могу не думать о них. Особенно в свете… э-э-э… – Кольер не договорил, чувствуя, что закинул наживку, на которую эта акула пера не может не клюнуть.

– В свете чего?

– Вы узнаете это, когда мы с вами встретимся. Вы свободны?

Через двадцать минут репортер газеты «АйСпай» уже звонил в дверь.

– Боже праведный! – воскликнул он, увидев Кольера.

Именно на такую реакцию Руп и рассчитывал. Если циничный и беспринципный журналист из мерзкого таблоида так отреагировал на его внешность, то что уж говорить об обычном законопослушном гражданине, потенциальном покупателе, который заглянет в его автосалон.

Руп впустил ван Дарбина и фотографа в дом, пообещав, что даст возможность сфотографировать себя после того, как поговорит с ван Дарбином. Фотографа, неряшливого молодого человека, он оставил с банкой холодной колы в прихожей, включив ему телевизор, после чего проводил ван Дарбина в кабинет, обставленный даже с большим техасским шиком, чем его кабинет в автосалоне.

Ван Дарбин взял со стола фотографию в серебряной рамке.

– Ваша жена?

– Да. Бывшая Мисс Техас.

Одобрительно присвистнув, ван Дарбин поставил фотографию на место, а сам опустился в кресло напротив стола и вытащил из нагрудного кармана куртки блокнот и карандаш.

– Как же выглядит теперь тот парень? – спросил он.

Кольер попытался изобразить подобие своей коронной улыбки, не зная, однако, насколько та ему удалась.

– Я не успел ударить его.

– Вы продали ему краденую тачку?

Руп подумал, что и этот тип, и тот самый врач ходили в одну и ту же школу комиков.

Шутки у них были однотипные и дурацкие.

– Хотелось бы, чтобы дело ограничилось только этим, – ответил Кольер, напустив на себя серьезный вид, и откинулся на спинку кресла. – В прошлый раз я был с вами не вполне откровенен, мистер ван Дарбин.

– Ваша супруга заняла на конкурсе красоты всего лишь второе место?

Если бы десны у Кольера сейчас не болели, он наверняка заскрежетал бы зубами. Боже, с каким удовольствием он раздавил бы этого мерзкого выскочку-репортера, раздавил, как таракана! Рупу стоило неимоверных усилий и дальше изображать из себя гостеприимного хозяина.

– Когда мы с вами разговаривали несколько дней назад, я пытался защитить честь полицейского управления Остина и добросовестных полицейских, которые в нем служат.

– То есть вы хотите сказать, что там служат и некоторые недобросовестныеполицейские? – фамильярно подмигнул ему ван Дарбин. – Позвольте мне угадать. Дейл Муди.

– Как вы уже знаете, я плотно работал вместе с ним по делу об убийстве Сьюзен Листон, и мы выяснили вину Алана Стрикленда. Однако…

– Я процветаю благодаря всяким «однако».

– …некоторая… э-э-э… тактика, применявшаяся во время расследования, несколько обескураживает. Скажу честно, я проявил тогда беспринципность. Сейчас мне стыдно, но тогда я был молодым и честолюбивым прокурорским работником и был уверен, что эта… э-э-э…

– Эта тактика?

– Да. Я не сомневался, что это обычная практика, часть повседневной полицейской работы. Возможно, не самый приятный ее аспект, однако оправданный, поскольку, в конце концов, полицейские имеют дело с преступающими закон личностями, всякими отбросами общества. Очень часто такие типы понимают лишь язык силы. Мне рассказывали…

– Кто именно рассказывал? Муди? Он единственный, кто рассказывал вам об этом?

– Верно. Он. Всякий раз, когда я спрашивал его, как он получил ту или иную информацию, то или иное свидетельство, он просто отмахивался от моих вопросов. Чем чаще я высказывал свое несогласие, тем жестче он становился. И тогда я сдался. Позволил ему вести расследование так, как он считал нужным. Я же сосредоточил усилия на том, что был в состоянии контролировать лично, то есть на подготовке дела к предстоящему суду.

– Вы сомневались в невиновности Алана Стрикленда? – прищурившись, посмотрел на него ван Дарбин. – Вы это хотите сказать?

– Нет. Я делал то, что от меня требовалось. Его судьба всецело зависела от мнения двенадцати присяжных, а не от меня.

– Тогда в чем же ваша вина, Руп? Зачем вы затеяли этот разговор?

– Мне кажется, Беллами Прайс разделяет мои сомнения в том, что Дейл Муди вел расследование законно и правильно. В своей книге она ставит под вопрос его компетентность и честность.

– Так же как и прокурорских работников.

– Она сделала на этом акцент исключительно для того, чтобы придать истории драматизм, подчеркнуть конфликт персонажей. По всей видимости, Дейл Муди оскорбился тем, как был выписан характер персонажа, в котором он узнал себя, потому как вскоре после нашего с вами разговора, мистер ван Дарбин, он неожиданно выполз из своего убежища.

Журналист мгновенно сделал соответствующий – вывод:

– О господи! Так это Дейл Муди вас так отделал?

– Да, он. Позавчера вечером. Набросился на меня с кулаками и избил так, что у меня не было сил дать ему отпор.