Но все подобные вопросы возникнут перед мистером Эбенезером позже, в ночной тиши. А сейчас официальный прием, устроенный в честь ее высочества принцессы, продолжается.

Прием протекал гладко. Девушка «держалась», делая честь воспитательным талантам мисс Гвендолен-экономки и мистера Збенезера Гиппа. Больше неуместных возгласов их высочество Мо­ника не издавала и вела себя за завтраком воспитанно и мило.

Она не накинулась, что, возможно, сделала бы любая другая «туземка», на угощения. Она ничего не отведала из самых соблаз­нительных, расставленных на столах закусок. Её не поразили и не обескуражили ни загадочные запахи, ни вычурность тортов и пудин­гов, доведенных изощренным в своем искусстве поваром до преде­лов кулинарной фантазии. Хрусталь бокалов и графинов, эффект­ные бутыли шампанского «Моэ де Кардан Помери», «Мумм», коньяка «Фомбо», вин и ликеров, тончайшие закуски, креветки и анчоусы, черная икра и куриная печенка, салаты и заливное из поро­сенка, дичь, индийские сладости могли украсить самый пышный банкет в Виндзоре. Но этого Моника не знала, и нужно отдать должное её кратковременному воспитанию — на все аппетитные яства и напитки она смотрела высокомерно, пренебрежительно, от­топырив свою пухлую губку. А ей безумно хотелось съесть целиком всю какую-то удивительно соблазнительную на вид, цвет, запак рыбину, занимавшую целое блюдо, или попробовать гранатового цвета жидкость в высоком ослепительном бокале. Изящно оттопы­рив наманикюренный мизинчик, девушка держала в руке китай­скую чашечку с чаем, всем своим воздушным обликом говоря, что принцессы, даже и азиатские, питаются одним цветочным некта­ром.

Однако в конце завтрака произошло нечто переполошившее мистера Эбенезера и не понравившееся кое-кому из гостей. Все шло хорошо. Все изволили насыщать-ся. Перезванивали хрустальные бокалы. И тут «чертова принцесса выкинула коленце». Так по крайней мере выразился про себя мистер Эбенезер.

О ней почти забыли. Она немного приелась всем этим высоко­поставленным персонам, ублажавшим свои желудки. И когда гене­рал Анри Гуро с бокалом венгерского «Токая» в руке и с полным ртом заговорил о своей миссии на Среднем Востоке — высокой мис­сии белого человека, он меньше всего рассчитывал на внимательно­го и понятливого слушателя в лице девочки, какой он почитал Мо­нику.

Генерал вешал на всю гостиную: он надеется на своем благо­родном пути миротворца встретить отзывчивость и благодарность в среде племен, уставших от битв и кровопролития.

—  Думаю, — закончил он возвышенную тираду, — нетрудно вдол­бить азиатам преимущества благ европейской цивилизации.

Вздернув свои почти белые на темном от египетского и персид­ского загара лбу брови, сэр Томпсон пробурчал:

—  Мой генерал, желаю успехов. Но позвольте,— продолжал он странным, полным    иронической    снисходительности тоном.— Вот небольшой, но острый анекдотец. Из азиатской жизни, так сказать. Есть здесь, в пешаверских   горах, князь, князек вернее.   Зовут его Уллах-ар-Рахим. Меня познакомил с ним во время охоты на анти­лоп здешний вождь Пир Карам-шах. Рахим удивительно красив. Тип европейца. Полон высокомерия. Единственное, что в нем выда­ст туземца,— ни один фрак не подходит к его мускулистой перво­бытной орангутаиговской фигуре. Портные замучились. Что только не делали, как только не перекраивали, а фрак все топорщился. Почему, спросите вы? Да потому, что Уллах-ар-Рахим остается по натуре азиатом. Именно он завлек британского офицера к себе в становище, подсунул ему соблазнительную танцовщицу и тут же подстрекнул зоологический фанатизм ревнителей мусульманства. Офицера отправили на тот свет, да еще таким способом... позволь­те не рассказывать здесь, за столом. Здесь, в горах, гнездо шерш­ней. Добрые три четверти наших союзников и «братьев» вообще убийцы. Азиаты! Мерила их нравственных оценок в корне чужды христианским. Нам же приходится опираться па правящие классы, развратные, косные, продажные.

—  Ференги сидят на  людях, как   волки на трупе, — вспыхнула внезапно Моника. Голос её прозвучал невозмутимо, прозрачно, на всю огромную столовую.

Все посмотрели на неё, ничего не поняв. Она оставалась спо­койной, и её припухлые розовые губки улыбались простодушно и мило. Гости еще не пришли в себя, а Моника с душевной непосред­ственностью возмущалась:

—  Когда мы ехали по горам, там место Нараг называется, мне сделалось очень страшно. Вдруг раздалось: «бабах-бабах». Я по­думала — землетрясение. Падали камни — вот такие!   Я легла на землю и зажала уши. Думала, мир кончился. Я да-же плакала, так боялась. Там виллаж — не знаю, как по английски, — там виллаж Миромшах. Всюду лежат люди — мужчины, женщины, дети в крови, израненные, мёртвые. Под горами кирпичей — там все дома развалились — плакали, звали на помощь. Настоящее землетрясе­ние. Однако мне сказали: все это от железных птиц, от аэро... аэро­план... — Она смущенно посмотрела на мистера Эбенезера взгля­дом нерадивой ученицы.— А бросать бомбы с железных птиц по­слал тот самый Пир Карам-шах, о котором, сэр, вы говорили,— опять с той же простодушной улыбкой посмотрела она на сэра Безиля Томпсона, у которого вдруг задергалась щека.— Этот Пир Карам-шах,— мне рассказали женщины в кишлаке, — за месяц до того приезжал туда и приказал мужчинам кишлака Миромшах за­писаться солдатами в полк и идти войной на Кабул, помогать во­доносу Бачаи Сакао захватить трон... Но мужчины Миромшаха гордые. Они не захотели служить у инглизов и убивать братьев по крови. Вот тогда по приказу Пир Карам-шаха прилетели желез­ные птицы. Женщины ужасно кричали, когда хоронили своих мерт­вецов на кладбище Миромшаха.

У Моники задрожали губы и выступили слезы на глазах. Она твердила словно в забытьи:

—  Волки на трупах! Волки на трупах!

Никто её не остановил: все молчали, замерев, держа в руках вилки с насаженными на них кусочками жаркого... так неожидан­но заговорила девушка.

Передернувшись, сэр Безпль Томпсон со звоном положил вилку на тарелку и, забавно таращась на мистера Эбенезера, не слишком любезно процедил сквозь зубы:

—  Когда господин    сатана предостерегает:    «Здесь ужасно...», каждая «уэнч» — чертова баба — обязательно сунет туда свои гла­за. Оставьте! — последнее восклицание адресовалось мистеру Эбенезеру, который   делал    многозначительные   угрожающие    знаки Монике.— Она    не виновата.   Для нежной   девицы    война всегда страшна.

Он налил себе содовой в бокал и принялся поддразнивать почти ласково:

—  Язычок у вас подвешен хорошо, ваше высочество. Сожалею, что на вашу долю выпали тяжелые испытания. Да, в силу вашего высокого   происхождения, вы призваны    к большой деятельности. Вам нельзя быть овцой... э... овечкой!

—  О, какое благородство чувств! — защебетала мадам Гуро.— Я довольна.    Ваше,    мадемуазель,    происхождение    сказывается. Анри, напомню — её высочество по материнской линии из рода ка­валера д'Арвье ла Гар — старинная арден-нская семья. Не сомнейаюсь, что ваш юный возраст, моя девочка, не помешает вам помо­гать нам — представителям европейской цивилизации — реформи­ровать мир азиатской дикости.

—  М-мм! — промычал господин генерал Гуро.— Просто потря­сающе. Правнучка известного нашего французского путешествен­ника — исследователя  Аравии сама оказалась, так сказать,  вос­точной принцессой... Сказка!

«Но проклятая наша дикарка не унималась»,— брюзжал позже в бунгало мистер Эбенезер.

Все так же мило Моника проговорила:

—  Я оттуда.. из самой дикости... из азиатской виллаж — по-на­шему, из кишлака. И, уж конечно, я не сумею  переделывать наш мир на ваш манер.

О мистере Эбенезере его близкие друзья — как ни странно, он их имел — отзывались: «Дубовый джентльмен с дьявольски вспыль­чивой натурой». Но сам мистер Эбенезер знал предрасположен­ность своего организма к апоплексии. Коньяк, который он пил и за себя и за сэра Безиля — тот не притронулся к спиртному,— вызвал сильный прилив крови к голове и странное покалывание в области печени. Мистеру Эбенезеру пришлось собрать всю свою англосак­сонскую выдержку, чтобы не вспылить. Но с наслаждением он за­драл бы юбки болтливой принцессе и высек бы её самыми плебей­скими розгами! Не посмотрел бы, что она царская дочь, азиатское её высочество. Смеет чумазая дикарка говорить вещи, от которых стреляет в виски и ноет под ложечкой...