Словечко «сколько» сорвалось у Нупгун Церена алчно и жад­но. В голосе его даже зазвенел металл. Пир Карам-шах мотнул головой:

— Вопрос о размерах субсидии разрешится в специальных пе­реговорах с господином Далай Ламой, в личных переговорах.

— Кто кладёт золото на солнце, к тому ещё приходит золото. Потревожьте золото лондонского банка, тогда  и золото Лхассы зазвенит... И ещё об оружии. У наших воинов, сражающихся про­тив  китайских захватчиков  в Сиккиме, не  хватает  патронов.  А здесь, в Бадахшане, нам понадобится  много-много оружия, ибо если, как вы затеваете, нам придется начинать войну против Со­ветов сейчас же, и тогда на нас, на Тибет, кинется свора китайских головорезов из Ганьсу и Синцзяна с востока. Что им до ваших договоров — лишь бы пограбить... Сколько же денег получит Ти­бет, в случае...

Нупгун Церен говорил быстро, живо. Лысина его переливалась всеми оттенками ярких красок, от пурпура до лилового. «Человек завистлив. Глаза его завидущи! Как ему не попасть в сети жад­ности!»

Недовольно Пир Карам-шах сказал:

— Вопросы финансирования и оснащения оружием воинских частей — это компетенция главного штаба в Дакке. Формирование вооруженной армии на северных   границах   Индии не может оста­ваться вне внимания Лондона.

Лысина Нупгун Церена угрожающе посинела, почти почернела.

— Все происходящее в мире предрешено судьбой. Глупые ус­матривают таинственные причины божественного начала. Но бо­гам не до нас, ничтожных. Будь   внимателен, не то он съест твою голову.

— Кто съест?

— Такова присказка. Сердцевина вопроса обнаружилась. Орех разбит, и мы ощутили ядро на вкус. Вы, англичане, разукрасили свою лавку, именуемую Бадахшано-Тибетом, но значит ли, что в ней бойко пойдет торговля. Велика овца, да не верблюд.

— Нелепость! — Горло вождя вождей сдавило. Он говорил с трудом. Он не терпел, когда всякие там туземцы осмеливались уличать его во лжи. Бешенство подступало к горлу. Гурки тревож­но зашевелились. Доктор Бадма вдруг посуровел и посмотрел на Сахиба Джеляла.

Нупгун Церен продолжал хладнокровно говорить ровным, рав­нодушным тоном, который полностью противоречил нервной напряженности его слов:

— Бадахшано-Тибетская империя — всего-навсего старый осёл в новой попоне. Старая британская политика захвата и ограбления в чёрной фашистской накидке, вытканной ткачами-чиновниками с Даунинг-стрит. На смирного осла двое садятся. Лег-со! Но нет таких узлов, которые не поддаются распутыванию. Благодарение мудрым бодисатвам, соизволившим указать нам и просветить нас насчет наших грехов и заблуждений и направить нашу устремлен­ность к совершенству! Кровь и гной, грязь и скверна, содержащие­ся в теле гнусной, противоестественной Тибетско-Бадахшанской империи, выступили наружу, потекли и вызывают отвращение у всех.

— Вы берете огромную ответственность! — воскликнул  вождь вождей.— Вы не можете в такой час, в такой момент брать на себя ответственность решать.

— Нарезайте советы ломтями, пусть ест кто хочет. Мы сыты. Неужели великий Далай Лама послал нас по дорогам протяжен­ностью в сорок пять дней пути, подверг нашу жизнь опасностям, заставил испытать столько превратностей, если бы он нас не упол­номочил решать и постановлять? Если можно уладить, улаживай, если нет, надевай свою шубу на плечи и возвращайся. О, парамита! Знаете, что такое «парамита»? Достижение покоя посредством добрых  подаяний, кончающееся  совершенным мудрым знанием! Нет, Бадахшано-Тибетская империя не для нас! Что может объ­единить поклонников светлого учения гения Будды с невежествен­ными мистиками-мусульманами, идолопоклонниками индуистамн? Слово об империи чепуха! Фашизм, европейский ли, мусульман­ский ли, не для нас. Поднимать большой, слишком большой ка­мень — значит ударить. Большой камень не для нас. Мы знаем теперь. Лег-со!

Он тихо шлепнул в свои округлые жирные ладошки. И как ни тихо прозвучал в зале шлепок, его услышали. В открытую дверь вместе с закрученными вихрем снежинками ввалились гурьбой мохнатые от своих меховых шапок и тулупов тибетцы. Они бухну­лись головами прямо в красно-оранжевый парадный палас и за­мерли. Они ждали приказаний.

— Распорядитесь, достопочтенный доктор Бадма, — важно ска­зал Нупгун Церен. — Я посол самого великого Далай Ламы Три­надцатого. Прошу — распорядитесь. Пусть седлают верховых жи­вотных, пусть грузят наши вещи на яков-кутасов.

Доктор Бадма быстро проговорил что-то, и тибетцы лохматыми шарами выкатились наружу.

— Вы решили? — спросил вождь вождей.

— Да, я, просвещенный советом тысячи будд, решил.

— Но вы не уедете так... — Пир Карам-шах все еще не терял надежды продолжить переговоры. — Близится ночь, перевалы обледенели, вас подстерегают трудности почти невероятные.

— Не страшно, ибо я поклоняюсь отвращающему все опасно­сти непобедимо-му, возвышенному достоинству «Сита тарапата».

Он начал подыматься, кряхтя и саля. Гулам Шо подскочил к нему и, поддерживай его под локоть, заговорил просительным то­ном по-тибетски… Нулгун Церен не ответил и, переваливаясь похожий на красного неуклюжего медведя без ног, поплелся к выхо­ду. Царь подхватил овчинную шубу и накинул ему на плечи... Они исчезли в пелене вихрящихся сонмов белых драконов, оставив за сабой резкие, но приятные запахи курительных свечей. За ти­бетцами вышел доктор Бадма. Пир Карам-шах не шевельнулся.

— Он не доедет, — пробормотал он и поглядел на своих гурков. Они сидели, мрачно уставившись взглядом в пламя костра в камине, грубо слепленном из кам-ня и глины.

— О, — воскликнул  Молиар,  схватив  ядовито-желтую   шапку, забытую  Нупгун  Цереиом.— Господин   поклонник  идолов   может застудить плешь. Господин язычник получил изнеженное воспита­ние. Как бы не занемог!

И он поспешно выбежал вслед за всеми.

                                                                       Ворона  черной  вылупилась из  

                                                                   яйца, чер­ной и вырастет.

                                                                                             Самарканди

Чудесный солнечный день сменился в долине Мастуджа бур­ною промозглой ночью. До самого рассвета бесновалась метель, а утром на девственно белом снегу повсюду по горным откосам отпечатались цепочки следов — копытцев. Ночной снегопад согнал с хребтов архаров. Пир Карам-шах не устоял и позволил Гулам у Шо увести себя в горы и заняться царственной забавой — охотой. Вождь вождей давно, оказывается, мечтал пополнить свою лон­донскую коллекцию охотничьих трофеев круто закрученными ро­гами красавца горного барана.

Совершенно равнодушный к стрельбе и погоне за дичью, Сахиб Джелял ехать па охоту отказался. Он направился в конюшню присмотреть за конями, отдать рас-поряжения конюхам.

По двору среди валунов прогуливался со скучающим видом штабс-капитан. Он тоже поплёлся в конюшню и сразу же показал себя знатоком лошадей. Он осмотрел каракового жеребца Сахиба Джелила и отдал должное отличной форме, в которой он нахо­дился.

— Удивительно! На вашем коне ничуть не сказались ни гиндукушские перевалы, ни проклятые костоломные овринги, ни ледяные броды!

Похвалив коня за то, что он преотлично служит своему хозяину Сахибу, а Сахиба за то, что он бережет такого преданного слугу, как его караковый жеребец, Вяземский без всякого Перехода добавил:

— Кашгарские купцы-торгашн как с цепи сорвались. Заключа­ют с англо-индус-скими торговыми фирмами, и особенно с торго­выми домами касты ходжа, одну сделку за другой.

Он закурил папиросу и через открытые ворота конюшни по­смотрел на темную полоску — следы копыт охотничьего карава­на, — убегающую вдаль и ввысь.

— Спекулянты-толстосумы  нюхом чуют фантастические бары­ши. Строят расчёты на открытие в не столь отдаленном будущем автомобильной дороги из Индии в Сшщзян до Кашгара. Вчера я проезжал по участку Гильгит — Сринагар. Работы идут вовсю. Туда согнали горцев, заставляют работать под дулами винтовок. Видел также дорожников на тропе от Ташкургана до кашгарской равнины. Делают черновую разметку с теодолитами. Так десять дней тяжелейшего пути, Есть ещё путь от Кашгара на Мискар — четыре дня мучений. От Мискара через Гпльгит до Кашмира вьюч­ные  караваны идут семь дней. От Ташкургана до Читрала — одиннадцать дней. Зимой все дороги или совсем непроходимы или превращаются в ад... И всюду ведутся работы. Да, господин Са­хиб, ничего не скажешь — англичане из кожи лезут, не жалеют ни средств, ни людей. Могилы на каждом шагу.