Холод наконец убил паука. Он лежит у него на ладони, пучок лапок и бледная оболочка тела, такая легкая, что малейшее дуновение ветерка качает ее на ладонях сына. Мы с сыном смотрим на нее.

Я никому не позволял трогать паучиху, и она соткала паутину, такую легкую и яркую, как шелк, с тонкими узорами. Она жила, наплодила паучков и умерла. Мне кажется, что это была хорошая, достойная жизнь.

Позже ночью я пишу стихотворение в ответ на стих моего сына:

Я снова стану сильным.

Когда я вернулась в наш волшебный дом, Джозей сидела у низкого письменного столика и что-то писала. Ее кисть быстро двигалась по молочно-белой бумаге, переплетенной в блокнот. Когда она увидела меня, она уронила кисть, встала из-за столика и подбежала ко мне.

— Моя госпожа, вы выглядите обеспокоенной. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да… Нет, — рассеянно ответила я. — Что ты пишешь, Джозей?

Она покраснела:

— Так, ничего особенного. Всего лишь стихотворение, и то не очень хорошее.

— Ты пишешь стихи?

— Это не важно, моя госпожа. Вы чем-то расстроены?

Я взяла ее руки в свои:

— Я ухожу, Джозей.

Она открыла рот, но долго не могла ничего сказать.

— Но вы только что вернулись! Вы не должны уходить так скоро: это слишком опасно. Вы не знаете, что вы можете найти, или…

— Джозей. — Я встала на колени и потянула ее за руки. Мы сели на голый пол. В комнате уже почти ничего не осталось: низкий столик, железный сундук и печка. — Я знаю. Но ты же пришла за мной, когда я была в лесу, даже несмотря на то, что это было опасно. Ведь так?

Она отвернулась.

— Это совсем другое, моя госпожа. Вы заблудились, и я знала, что должна вас найти.

— Нет, это то же самое. Нам нужен Кая-но Йошифуджи. — Не желая разрушать ее представления о том мире, в котором она жила, какими бы они ни были, я ничего больше не стала говорить. Я не сказала ей, что без него мы перестанем существовать. — Он мой муж. Я найду Каннон и объясню ей, почему она должна вернуть мне его.

— Я не думаю, что храм до сих пор… — Она не договорила.

— Я иду в храм в горах, — сказала я. — Снаружи.

Я отпустила ее руки и встала, отряхивая пыль с платьев. Когда магия была сильна, в моем доме не было пыли.

— Я не знаю, когда вернусь, Джозей.

— Вам понадобится еда и одежда. И башмаки, — сказала она автоматически. — Но моя госпожа… — Ее глаза наполнились слезами. — Пожалуйста, не делайте этого. Снаружи слишком много вещей, которые могут вам навредить. Там животные, вы можете поскользнуться и упасть, вас может настичь снежная буря, и вы замерзнете или…

— Я должна.

Она молча сняла с меня мои шелковые одежды и надела теплые стеганые платья и плащ. Собрала мои волосы в хвост, заткнула его за воротник, надела широкополую соломенную шляпу мне на голову и завязала ее лентами на подбородке. Это были простые одежды, не те, к которым я привыкла.

— Что будет со мной без вас? — прошептала Джозей. — Со всем этим? — Она обвела рукой комнату.

Я дотронулась до ее лица. Ее слезы были холодными, как капли дождя.

— Кто-то должен присматривать за всем этим, пока меня не будет. Пожалуйста, дождись меня. — Я боялась, что дом исчезнет, если в нем никого не будет. Но больше всего я боялась, что исчезнет Джозей. Я не могла смотреть на нее.

— Я не думаю, что смогу… — Ее губы дрожали.

— Ты должна. — Шар, который мне когда-то подарил Дедушка, был у меня в рукаве. Я вытащила его и вложила ей в руки. Он сиял, как маленькая луна.

— Но…

Я накрыла шарик ее второй рукой.

— Сохрани его для меня, пока я не вернусь, Джозей. Дождись меня. Пожалуйста.

Она помолчала.

— Я постараюсь, — наконец сказала она.

Мои щеки были мокрыми и холодными от слез, когда я надела башмаки и вышла на улицу. Джозей держалась за столб на веранде. Дом и столб были словно в тумане. По крайней мере, я надеялась, что это туман.

Было утро, когда я начала свое путешествие. Снег падал с тех пор, как я оставила Шикуджо. Маленькие снежинки жалили меня, когда попадали на кожу. Я шла по дорожке, которая вела через разрушенные ворота в горы. Она была довольно узкой, потому что по ней редко кто ходил зимой. Пятнистая собака бежала впереди, насторожив уши.

Я встретила только одного человека — крестьянина в соломенной шляпе и накидке. Он шел навстречу и вел быка на веревке, привязанной к кольцу в его носу. Я стояла и смотрела, как они приближаются. Моя собака гавкнула на них два раза, потом легла на землю. Мои ноги замерзли, поэтому я шагнула к собаке, надеясь хоть немного согреться о ее мех. Мужчина остановился в нескольких шагах от меня. Тропинка была слишком узкой: одному из нас нужно было уступить.

— Ну? — сказал крестьянин не грубо. Спина быка была покрыта снежинками, словно маленькими звездами. Пар вырывался из его ноздрей. Казалось, даже собака была напугана размерами животного, но быку не было до нас никакого дела. Он был словно Будда, возвысившийся над тщетой происходящего.

— Мне сказали, что эта тропинка ведет к храму Каннон. Вы не знаете, где он? — спросила я мужчину.

Мужчина сплюнул на снег:

— Вы выбрали неподходящее время для паломничества. Маленькие снежинки означают, что будет холодная ночь. Настолько холодная, что заморозит слезы у вас на глазах. А вы не доберетесь до храма к ночи.

— Вы знаете, как туда добраться? — спросила я.

— Да, хотя сам я там никогда не был. Скоро будет развилка. Оставьте приношение у камня, идите вверх по тропинке и слушайте звук журчащей воды. Там водопад, который никогда не замерзает.

— Это далеко? — спросила я.

— Дальше, чем вы сможете сегодня пройти. — Он пристально посмотрел на меня. — Может, вы захотите остаться сегодня ночью со мной и с моей женой? У нас по крайней мере тепло. А завтра погода, возможно, станет лучше. Хотя я сомневаюсь.

— Вы очень добры, но мне нужно идти.

— Ах, эти ваши паломничества! — Он махнул рукой. — Желаю вам удачи. Если вы не найдете, где остановиться на ночь, то выройте яму в снегу и выложите ее еловыми ветками. Они не дадут вам замерзнуть.

Он шагнул в сторону и потянул за собой быка, пока тот не оказался по живот в снегу.

— Удачи, — снова сказал он, когда мы с собакой прошли мимо. Только потом я поняла, что не знала, кого именно видел крестьянин, когда говорил со мной.

Некоторое время идти было легко — бык примял снег. Я шла к двум горам, иногда натыкаясь на случайные следы, которые вели к крестьянским домам. Чем ближе я подходила к лесу, который покрывал горы, тем труднее мне было различить тропинку. Наконец она стала совсем узкой, с едва заметными, припорошенными свежим снегом следами. Псу не очень нравилось идти первым — ему приходилось протаптывать для меня тропинку, поэтому скоро он отстал и пошел позади меня. Какое-то время платья и плащ согревали меня, но потом поднялся холодный ветер, который пронизывал до костей. Колючие снежинки хлестали по лицу и рукам. У меня все время текло из носу. Когда я дотрагивалась до своего лица, оно было холодным и гладким, как будто вырезанным из нефрита. Мои ноги онемели в деревянных башмаках и уже не болели.

Но я продолжала идти вперед. Я спрятала руки в рукава, прижав их к себе. Ветер сорвал с головы шляпу, и я не смогла быстро вытащить онемевшие руки из рукавов, чтобы поймать ее. После этого ветер трепал мои волосы, они падали мне на лицо, лезли в глаза.

Вперед и вперед. Я дошла до леса, где тропинка резко заворачивала в сторону и шла между соснами. Ветер вдруг стих, хотя, казалось, будто воздух еще был заряжен его энергией. Верхушки деревьев тихонько поскрипывали. В лесу снег едва доходил мне до колен. Кое-где земля была совсем голой, покрытой лишь иголками и листьями. Мне стало трудно различать следы на тропинке, поэтому я просто стала высматривать углубления в снегу. В просвете между ветвями деревьев я видела небо. Там, где землю не прикрывали ветви, возвышались сугробы снега, доходившие мне до груди.