В настоящем мире землетрясения не было. Деревья шумели на ветру, холодном и резком, но земля под ногами оставалась твердой. В доме Йошифуджи было шумно и людно.

Все комнаты зданий были наполнены ярким светом. Факелы освещали веранды, дым от них подымался высоко в воздух. Ширмы были отодвинуты, и я могла видеть, что происходило в комнатах.

В нашем волшебном мире был больший порядок, чем здесь. В реальном мире люди были повсюду, их было так же много, как воробьев на рисовом поле. Казалось, в их движении нет порядка, в какой-то момент даже женщины смешались с толпой слуг. Я никого не узнавала. Любая моя попытка выделить кого-то из толпы — по платью, запаху духов или волосам — заканчивалась неудачей: люди текли мощным беспрерывным потоком.

Шум был просто невыносимым. Тарелки звенели в руках священнослужителей; одна группка людей издавала монотонное гудение. Я думаю, это была песня, но даже сейчас мне трудно понять смысл такой музыки, если это вообще можно назвать музыкой.

Я была возбуждена, напугана и околдована этим грохотом и красками.

Из комнаты вышел человек, окруженный облаком благовоний. Он выглядел взволнованным. Через некоторое время я узнала в нем главного слугу Йошифуджи (хотя люди всегда казались мне одинаковыми; даже сейчас мне трудно узнать их, пока я не услышу их голос). Я думаю, это он вызвал всех этих монахов, которые сейчас ходили по саду и пели.

Внезапный звон тарелок заставил меня подпрыгнуть. На мгновение я стала видна, но, к счастью, внимание людей на веранде было поглощено чем-то другим.

Священнослужитель вышел на веранду. Он был одет в платье шафранового и белого цвета со странным длинным капюшоном. Прислужники столпились вокруг него, а слуги Йошифуджи — вокруг них. Прислужники несли тарелки, обтянутые кожей барабаны и колокольчики. Как я поняла, целью их пения было призвать Будду. Они просили его помочь им найти Кая-но Йошифуджи.

Холодок пробежал по моему позвоночнику. Почему я раньше не подумала об этом? Конечно же, они станут искать его. Они будут ходить по саду и найдут его под сторожкой, или увидят его между мирами, когда он идет охотиться с Братом. И если не найдут, то будут продолжать искать. И они призовут своего бога в помощь, как кролики под лунным камнем призывали своего, когда хотели убежать от нас.

Священнослужитель, шатаясь, спустился по лестнице, как будто его тянули на веревке. Его движения казались такими ненатуральными, что, если бы я тогда была женщиной, я бы рассмеялась, несмотря на весь свой страх. Но я также чувствовала, что в нем происходит что-то настоящее, как жар поднимается от углей, которые кажутся потухшими. Не знаю, что это было, но я задрожала, испугавшись за свою жизнь и за жизнь Йошифуджи.

Священнослужитель неуверенно шагнул в мою сторону. Один шаг, другой. Он знал, где я была, или его кто-то ко мне вел. Я спряталась глубже в кусты. И вдруг то, что двигалось внутри него, вспыхнуло ярким светом: это был Будда. Он был так же реален, как лисицы Инари. Люди призвали его, и он пришел. И теперь священнослужитель шел ко мне неуклюжими шагами, словно его тянули ко мне невидимые нити.

Но с какой стати Будде беспокоиться о нас с Йошифуджи? Он был великим богом (если он им был; я никогда не разбиралась в теологии), который учил, что беспокойство о материальном — лишь пустая трата времени; а я была всего лишь лисой, которая влюбилась в мужчину. Священнослужитель подошел ближе, и огонь Будды вспыхнул у моего лица: Бог обратил на меня свое внимание. Мои глаза словно пронзило острой огненной стрелой. Я чувствовала, как наш волшебный дом сотрясается от магического землетрясения.

Я знала, что это не сработает — я почти сгорала заживо под огненным взглядом Будды, — но я закрыла глаза и начала из последних сил творить магию: я ничто, я маленькая и простая, я ни при чем, я неважна, меня здесь нет, меня здесь нет, нет.

И вдруг он как будто потерял меня из виду и прошел мимо. Священнослужитель и его помощники тоже прошли мимо меня, по дорожке, выходящей из сада.

Будда заметил меня, но ему было все равно. Возможно, для него мы все — лисы, люди — были лишь иллюзией в этой огромной вселенной. Дом все еще сотрясался от толчков — последствие внимания Будды.

— Жена? — Голос донесся до меня сквозь слои миров, до моих лисьих ушей, до человеческих ушей. Йошифуджи вернулся. Стены покрылись рябью и изменили форму. — Жена, где ты?

Голос был ближе.

— Нет! — Мой крик был воем лисы. — Не входи…

— У тебя странный голос. Ты заболела? — Он был напуган. Я чувствовала страх в его голосе, чувствовала его всем своим существом. Мои платья душили меня. Я попыталась снять их. Дрожащими пальцами я вцепилась в пояс, который держал их вместе.

Свет вспыхивал и гас: мои зрачки менялись.

— Нет! — крикнула я снова. Это прозвучало как лай.

Бумажная дверь порвалась, легко, словно осенняя паутина.

— Кицунэ!

Кицунэ — лиса. Все, это был конец: он видел меня такой, какой я была на самом деле. Он никогда раньше не называл меня так, хотя я знала, что это слово вертелось у него в голове. Я видела его. Его образ то расплывался, то снова становился четким в моих меняющихся глазах. Он упал на колени около меня.

Я не знала, кем я была сейчас: женщиной или лисой. Я огрызнулась на него за то, что он видел меня такой, попыталась укусить его за руки, которые он ко мне протягивал. Кем я была?

— Оставь меня! — прошипела я сквозь стиснутые зубы.

— Жена… — выдохнул он. Я почувствовала его желание: оно волнами исходило от него. Чего он мог хотеть? Я не знала, но все равно ответила. Я была возбуждена, у меня кружилась голова от всех этих изменений, от его запаха.

Его руки на шерсти, на коже. Я провела когтями по его щеке и смотрела, как выступает кровь. Его кровь. Она пахла остро и сладко. Я вцепилась ему в горло, смертельный укус, но мои женские губы лишь нежно прижались к коже на его шее. Я чувствовала, как бежит кровь по его венам, чувствовала вкус крови, которая стекала у него по лицу.

Он прижал меня к себе. Я извивалась под его поцелуями, я хотела ударить его. Он разделся и взял меня.

Я стояла на лапах, хвост закручен кверху; у меня не было хвоста, я стояла на четвереньках, на руках и коленях; он был сзади, его руки были во мне, глубоко в мягкой плоти. Я царапала когтями землю. Я слышала странные хныкающие звуки. Кто это был: он или я? Я — женщина или я — лиса? С кем он занимался любовью? Мы были мокрыми и липкими из-за крови, капающей с его лица.

Я не знала, что он делал, как он видел это. Я знаю только то, что чувствовала я. Это была боль. Я менялась, потерянная между двумя мирами. Меня бросало в жар от слепящего глаза света.

Я помню, что в конце мы оба кричали, как жертва, умирающая в зубах хищника.

Я стала собой: полуобнаженной женщиной в разорванных одеждах.

Я снова могла себя контролировать. Мы были в моих комнатах. Полы были чистые. Постель сухой и теплой. Из-за ширмы доносился голос Джозей: она отдавала приказания о починке порванных во время землетрясения ширм. Рядом с кроватью, за занавесками, быстро и тихо двигались служанки, собирая нашу разбросанную одежду, помешивая угли в печке. Я видела его, как ускользающую тень: он спал на земле на куче грязных, пропахших потом и сексом и промокших от крови платьев.

Когда он проснулся, он ничего не помнил об этой ночи. Казалось, он даже не заметил царапин на лице. И он никогда больше не называл меня Кицунэ, лисой.

Это мое стихотворение или я просто вспомнил чье-то?

Брата часто не было дома. Начались дожди, мы раскопали все наши тайники и съели запасы. Брат охотился и приносил нам еду (маленькие клецки со сладкой начинкой на самом деле были наполовину съеденным зайцем, бобы — обгрызенными грудками ласточек).