Вспышка сине-белого света, потом гром. Я чувствую остроту вспышки. Даже сквозь звон в моих ушах я слышу, как в лесу падает дерево. Еще одна вспышка — снова грохот. Такое ощущение, будто из моих легких вышел весь воздух. Деревья вокруг поляны зашумели. На меня падает первая градина. Начинает медленно падать хиноки-кедр.

— Град! — кричит один из нас. — Храм! — Я даже не знаю, кто из нас сказал это. Промокшие до костей, с ушибами от градин, ослепленные яростью, мы бежим к храму — нам во что бы то ни стало надо найти убежище.

Новая вспышка молнии освещает храм. От пруда с горячей водой поднимается струйка пара, когда в него падает очередная градина. Мы бежим под своды храма.

В храме нет внутренней комнаты — это лишь стена и два кипарисовых столба, поддерживающие крытую щепой крышу. Я думаю, когда-то здесь был обтесанный камень, или деревянная табличка, или статуя. Теперь под крышей стоим только мы, дрожащие, в промокших шелках. Кожа моего компаньона светится при вспышках молнии, а губы кажутся синими.

А потом вдруг я, к своему собственному удивлению, начинаю смеяться и кричать, чувствуя себя сумасшедшим из-за грозы. Мое тело напряжено, я возбужден. Я чувствую, словно меня омывает дикостью. На мгновение я вспоминаю сказки о том, как лисий дух вселялся в человека, и думаю, не вселилась ли в меня эта мертвая самочка? Я не понимаю, что меня так веселит, но я начинаю смеяться еще сильнее.

Потому что, даже несмотря на то, что лиса мертва (и, несмотря на смех, я чувствую, как по моему лицу текут слезы горя), я жив. И в этот самый момент мне кажется, что я забывал об этом долгие годы.

Служанки, которых я оставила в деревне, бегут к моей карете, когда она подъезжает к веранде у моих комнат.

— Госпожа! — пронзительно кричат служанки, их голоса дрожат. — Он пропал! Он заблудился в лесу! Наверное, он умер!

— Перестаньте! — кричит на них Онага и выбирается из кареты. — Вы расстраиваете мою госпожу.

Я выхожу из кареты. Холодный ветер хлещет дождем в мое лицо. Я задыхаюсь. Онага вырывает из рук одной женщины бумажный зонтик и держит его надо мной. Мерцающий свет лампы выхватывает из темноты двух нарисованных на его поверхности мандариновых уток. Мне кажется, что они на меня смотрят.

Мы поднимаемся по лестнице на веранду, как стая обеспокоенных гусей. Каждому есть что сказать; каждый говорит это на свой манер, повторяя по нескольку раз. Как хорошо зайти внутрь и задвинуть за собой ширму.

Возможно, я смогла бы предотвратить все это, если бы осталась с ним. Я знаю, что это неправда: рок определяет все. Я лишь кусок крашеного шелка, прополощенный в речной воде и высушенный на ветру. Все мое — мой цвет, мой рисунок, движения ветра, ласкающего меня, — определено чем-то извне.

Дождь очень холодный. В моей комнате под потолком висит паутина.

Это была плохая, несчастливая ночь. Предсказатель предупредил моих служанок, что мы должны бодрствовать и молиться. Я не знала почему — жизнь людей окружена столькими непонятными правилами и табу, — но теперь я женщина и должна делать то, что делали все люди, даже если это казалось мне бессмысленным.

Я хотела принести сына к себе в комнаты, но какой смысл будить его лишь для того, чтобы отвлечься от своих страхов?

Йошифуджи и мой брат не вернулись оттуда, куда они ушли. Но все их слуги вернулись раньше днем, после того, как проводили их до места пикника. Из того, что говорили слуги, я поняла, что они выходили в реальный мир, далеко за пределы нашей магии. И это очень беспокоило меня: что будет, если заклинание не удержит его? А вдруг что-то случится с Йошифуджи? Вдруг он поранится и не вернется домой?

— Почему ты кричишь, маленький жукоед? — Дедушка сидел возле меня и небрежно флиртовал с Джозей. — Ты ведь уже слышала гром.

— Я боюсь! — Мое сердце билось так гулко, что я едва могла расслышать, о чем шептались мои служанки. — Мне просто очень тревожно сегодня. Мой муж вышел за пределы… «За пределы магии», — хотела сказать я, но не договорила.

— Он промок, он и твой брат. Но это хорошо для них обоих. Если бы они оставались внутри, они были бы сухими, как все разумные люди.

Я не поняла тогда, о чем он говорил. Энергия в воздухе заставляла маленькие волоски на моих руках вставать дыбом, я хотела бегать по комнатам, кричать и бросаться вещами. Но, конечно же, это было бы неправильно, поэтому я снова села и стала читать стихи, мечтая взять в руки маленький сияющий шар, который подарил мне Дедушка, и изо всей силы кинуть его о стену!

Я только что вернулась в свой дом дождливой ночью. Лампы горят в саду и освещают его каким-то нереальным светом. Сад выглядит так, словно принадлежит мертвым.

Снова удар грома.

Огромные градины прорывают ширмы и со стуком катятся по полу, подгоняемые ледяным ветром, как будто кого-то ищут.

В конюшне заржала лошадь. Она испугалась грозы и металась по стойлу до тех пор, пока не сломала ногу. Ее ржание продолжалось до тех пор, пока ее не убили.

Вдруг где-то совсем рядом залаяла собака. На кого?

Мне приснился ужасный сон, наполненный болью и кровью. Злобные существа с огромным количеством ног, с блестящими глазами пожирали мою плоть, а потом оторвали руку. Я вырвалась в реальность, чтобы убежать от их острых зубов, и увидела золотые глаза в темноте своей спальни. И тогда поняла, что все еще сплю.

Конечно, это всего лишь размышления.

Гроза продолжалась еще какое-то время. Град перестал, но начался ливень, ледяной ветер хлестал нам в лицо. Мы стояли рядом, прижавшись друг к другу, и смотрели на дождь.

Как будто в доказательство того, что мозг онемел так же, как и руки, я никак не могу перестать думать о мертвой лисе. Я прищуриваюсь и пытаюсь рассмотреть ее тело сквозь пелену дождя и темноту. Но не вижу, как ни стараюсь. Я даже не могу вспомнить, где именно на поляне это произошло. Или на самом деле она не умерла и убежала? Нет, я помню ее открытый глаз в грязи, разорванное горло… Она не могла выжить!

Дождь понемногу успокаивается. Мне кажется, что брат моей жены готов упасть в обморок от холода.

— Идем, — говорю я, выпуская облака пара в холодный воздух. — Давай согреемся в источнике.

Мы идем к маленькому бассейну. Упавшее дерево лежит рядом с ним, но ветки свешиваются в воду, от которой исходит пар, наполняя воздух хвойным ароматом. Я снимаю мокрые шелковые платья, которые прилипли ко мне, как будто не желают со мной расставаться, и аккуратно складываю их на камень. Потом нам снова придется это надеть, и одежда будет такой же мокрой и холодной, как сейчас. Но я не хочу об этом думать. Мне достаточно знать, что скоро я окунусь в потрясающе теплую воду.

Погружение в воду похоже на погружение в полыхающий огнем ад. Постепенно я привыкаю к воде, опускаюсь ниже, по плечи, и сажусь на камень. Брат осторожно смотрит на меня все это время, потом шагает в воду и лишь немного вздрагивает, когда садится на камень. Потом вздыхает, отдаваясь теплу.

Некоторое время мы не говорим ни слова. Бассейн очень маленький, будто каменная чаша. Сначала я стараюсь не дотрагиваться до него ногами — это было бы невежливо, — но потом сдаюсь и позволяю нашим ногам соприкоснуться. Они лежат рядом, как спящие щенки. Я откидываю голову назад, на ветку упавшего дерева. Струи пара ударяют мне в лицо. Капли собираются на щеках, на веках. Я смотрю наверх и вижу первые робко мерцающие звезды. Скоро их заливает свет луны, небо оказывается подернуто серебристой дымкой.

Я говорю:

— А-а-а! Поэзия, — разочарованно протягивает брат моей жены.