— Если месье не будет возражать…
Метрдотель метнулся к старику и склонился у него над ухом. Тот слегка выпрямился, посмотрел в сторону Сноу и кивнул. Метрдотель жестом пригласил Ричарда за столик и любезно отодвинул стул.
— Добрый вечер, месье, разрешите представиться — Ричард Сноу, — присаживаясь, произнес Ричи.
— Вечер добрый, молодой человек, вечер добрый. Располагайтесь. Барон фон Гофф, — немного дребезжащим голосом ответил старик.
— Очень приятно.
Ричи набрал на панели меню свой выбор и сделал заказ. На небольшом табло засветилась надпись: «Заказ принят. Ожидание — 10 минут». В это время из центральной части столика выдвинулся заказ, сделанный его визави — стакан сока манго, бокал красного вина, большая тарелка с павэ, овощами и картошкой, блюдечко десерта и саморазогревающаяся чашка чая.
— Приятного аппетита, барон!
— Спасибо.
Барон пододвинул поднос, выпростал приборы из салфетки и принялся обстоятельно есть.
Ричард старался незаметно оглядеть всех посетителей общей столовой. В основном это были пожилые люди, но высветилось и несколько относительно молодых лиц.
Из центра стола поднялся заказ: большой бокал белого вина сотерн, бутылочка «перье», тарелка с еще дымящимся мраморным новозеландским антрекотом и масляной золотой спаржей, блюдечко с теплой хрустящей французской булочкой и вазочка с ванильным мороженым.
Уже перейдя к десерту, Ричард позволил себе задать вопрос барону:
— Извините, барон, но каков здесь распорядок дня, а то я впервые попал в клинику и, честно говоря, даже не знаю, как себя вести…
— Молодой человек, во-первых, не надо огорчаться, что вы попали в клинику — не забывайте, что это одно из лучших медицинских учреждений на планете, во-вторых, никаких особенных выкрутасов в распорядке дня клиники нет. Если вам не назначен специальный режим, то подъем в восемь, завтрак с девяти до десяти, с десяти до часа дня либо процедуры, либо свободное время. У кого как. С часа до двух обед, а до четырех — тихий час, либо прогулки по парку. В четыре полдник, потом процедуры, с семи до девяти — ужин, потом свободное время и в половине одиннадцатого — баиньки, отбой!
— Спасибо, барон. А как здесь с развлечениями?
— Есть небольшой кинотеатр, спортивная площадка, тренажерный зал, тир, бассейн, сауна, несколько джакузи, с шести до десяти работает лобби-бар, но спиртное — только по разрешению лечащего врача. В баре есть караоке, большая фонотека. Да, чуть не забыл — за западным крылом клиники разбито небольшое поле для гольфа. Но сейчас уже… — барон взглянул на свой биоадаптивный «Лонжин», — почти девять, так что из развлечений только бар и кинотеатр, для остального поздно, молодой человек.
— Не хочу быть навязчивым, не позволите угостить вас чем-нибудь в баре?
— С удовольствием, мистер Сноу, — произнес, вставая и бросая на стол салфетку, барон. — Если не возражаете, мы прямо сейчас перейдем в лобби-бар.
Внимательно слушая оказавшегося словоохотливым барона фон Гоффа, Ричи старался незаметно присмотреться ко всем посетителям бара. К его удивлению, после ужина большая часть пациентов переместилась в лобби-бар и, разделившись на группы по два-три человека, тихо общались между собой. Благодаря тому, что барон находился здесь уже второй раз, то есть был старожилом, через сорок минут Сноу в общих чертах знал краткую историю всех присутствующих в баре пациентов.
Вдруг часть светильников в баре померкла, и раздался негромкий мелодичный сигнал.
— Эх-хе!.. — невольно вырвалось у барона. — Сигнал к отбою! Благодарю вас, мистер Сноу, за приятный вечер. Весьма рад нашему знакомству. Всего вам доброго, до завтра…
— Спасибо, барон. До свидания, — Сноу пожал старческую пятнистую руку и долго смотрел вслед удаляющейся сгорбленной фигуре. Сам он быстрым шагом направился в свою палату, быстро разделся и нырнул в кровать, пульт управления которой позволял предположить, что она являет собой чудо трансформенной техники.
Еще минут тридцать из коридора доносились шаги, негромкий перезвон медицинских инструментов, приглушенные голоса медсестер и врачей, но постепенно все затихло в ватном покое особой больничной тишины, пропитанной запахами лекарств и легкой тревоги.
Терпеливо выждав целый час, Ричард набрал на МИППСе вызов Айво.
— Ну, что тебе? — невежливо отреагировал начальник научного отдела.
— Как что? — прошептал Ричард. — Я тебе что, теленка съел? Вводи в курс…
— Блин… Ричи, мы только что завершили сканирование мозга объекта, готовимся сделать полный мнемослепок. Не мешай!.. Как что-то прояснится — сообщу… — прошипел в ответ Айво.
— Ладно, ладно… — проворчал Ричи и обиженно замолк.
* * *
Айво присел на табурет-треногу, снял перчатки, маску и бросил их в пластиковое ведро. Профессор Моран и его ассистент пристально вглядывались в монитор: по нему бежали нескончаемые ряды цифр и символов. В центре операционной на специальном постаменте покоился цилиндрический кусок льда с впаянным палеокосмонавтом. Над ним растопырились различные сканеры, томографы, рентген-аппараты, нависли магнито-гравитационные ловушки и ультразвуковые излучатели. В самой операционной было невообразимо холодно — две медсестры сидели в углу, закутавшись в теплые парки и глубоко засунув руки в карманы.
— Невероятно! — наконец проговорил Моран. — Похоже на то, что мозг объекта не поврежден и сохранил информацию, смотрите! — обратился он к своему ассистенту, что-то показывая на графике.
— Да, профессор, думаю, вы правы…
— Сохранил информацию? — выпрямился Айво.
— Не могу утверждать это со стопроцентной уверенностью, но вероятность очень велика. Видите ли, структурная ткань паутинной оболочки…
Профессор сел на своего конька, но уже было понятно, что… Что?
Блумберг вызвал Сноу:
— Ричи, тут такое дело. Судя по всему, мозг не поврежден…
— Что значит «не поврежден»? Функционирует, что ли? — не понял Ричард.
— Нет не поврежден в том смысле, что значительная часть информации сохранилась и считана нами.
— Ну и что он там знает, этот объект? — оживился Сноу.
— Нет, Ричи, ты опять не понял… Мы не можем вот так запросто расшифровать то, что было «на уме» у объекта, это очень сложная и кропотливая работа не нескольких дней, а недель, а то и месяцев. И даже после этого мы не сможем с полной уверенностью сказать, что правильно истолковали все записанные нами мнемоотпечатки. В этой области очень большие допуски. Извини.
— Айво, а что в лучшем случае вы сможете определить? О чем он думал, что знал, что ел на завтрак?..
— Что он ел на завтрак, покажет вскрытие, — огрызнулся Айво. — А мы можем определить психоэмоциональный фон объекта…
— Айво, я вам, ученым, иногда поражаюсь! — в свою очередь начал закипать Ричи. — Какой может быть психоэмоциональный фон у человека… э-э-э… разумного существа в последние мгновения перед смертью, а?! Не надо быть Нильсом Бором, чтобы понять, какие это переживания! Я задаю тебе другой вопрос: можно ли с помощью аппаратуры профессора Морана, нашей КОНОКОМовской или какой другой «прочитать» память объекта?
— Мистер Сноу, — неожиданно включился в разговор профессор Моран. — Извините, я невольно слышу вашу беседу с мистером Блумбергом. Он вам все правильно объяснил. Я бы хотел только кое-что пояснить дополнительно. У нас пока нет аппаратуры, которая могла бы с высокой степенью точности прочитывать воспоминания людей, даже находящихся в добром здравии. Так называемое мнемоскопирование очень приблизительно и не может служить надежной точкой опоры в исследованиях. Но если с живыми объектами, которые, например, по тем или иным причинам потеряли память, врачам удается добиваться значительных положительных результатов (во многом, кстати, благодаря помощи и сотрудничеству самих пациентов), то исследования постжизненной памяти умерших ведутся не столь активно и совсем с другими результатами… к сожалению. Дело в том, что если в работе с активными живыми пациентами, кроме их свидетельств, мы оперируем такими понятиями, как нейроймпульсы, нейрохимия, электрическое напряжение коры головного мозга, его температура, биохимические процессы, которые находятся в динамике, то у неживых объектов этой динамики нет. Есть только застывшая данность, и с ней разбираться значительно сложнее — приходится делать слишком много допусков и предположений, которые мало на чем зиждутся и почти не проверяются. Все, что я могу обещать, так это то, что мы сделаем все возможное, чтобы попытаться расшифровать информацию, которой прижизненно обладал… э-э-э… объект.
