Кутуб никогда не отличался хорошим здоровьем. У него было слабое сердце, впалый живот и пояснично-крестцовый радикулит. После того как в тридцатилетием возрасте он перенес пневмонию, проблемы с бронхами беспокоили его постоянно. В тюрьме у него случилось два сердечных приступа и отек легких, что, возможно, являлось результатом пыток или туберкулеза. В мае 1955 года его перевели в тюремную больницу, где он оставался в течение последующих десяти лет. Большую часть времени Кутуб писал простые, глубоко личные комментарии под названием «В тени Корана». Этот восьмитомный труд поставил его рядом с самыми значительными исламскими мыслителями. Но его политические представления изменились.

Некоторые заключенные из числа «братьев» устроили забастовку и отказались выходить из камер. По ним немедленно открыли огонь. Двадцать три человека были убиты и сорок шесть ранены. Кутуб находился в тюремной больнице, когда туда привезли пострадавших. Потрясенный и испуганный Кутуб задался вопросом, как его единоверцы мусульмане могли вести себя так жестоко по отношению друг к другу.

Кутуб пришел к радикальному заключению: служа Насеру, тюремщики отреклись от Аллаха. Поэтому они не были мусульманами в полном смысле слова. По мнению Кутуба, они отлучили сами себя от исламского общества. В арабском языке нашлось для этого точное слово — такфир[13]. Хотя виновато не слово, а принцип отлучения, сформулированный, чтобы оправдать кровопролитие внутри ислама на протяжении всей его истории. В тюремной больнице этот принцип возродился.

Через семью и друзей Кутуб сумел постепенно передать на волю манифест под названием «Вехи» («Маалим фи аль-Тарик»), В течение многих лет этот манифест, написанный в форме длинных посланий брату и сестрам, также бывшим убежденными фундаменталистами, распространялся подпольно. Язык писем был понятным и выстраданным. Их издали в 1964 году, а затем пять раз переиздавали, прежде чем книгу запретили. Любого, у кого находили это издание, могли обвинить в заговоре. По своим кровавым последствиям вдохновенный апокалипсический труд Кутуба мог сравниться только с «Общественным договором» Руссо и «Что делать?» Ленина.

«Человечество сегодня находится на краю пропасти», — утверждает Кутуб в начале. Человечеству угрожает не только ядерная война, но и утрата ценностей. Запад потерял жизненную силу, а марксизм потерпел неудачу. «На этом критическом и роковом перекрестке должен быть осуществлен поворот к исламу и мусульманскому обществу». Но прежде чем ислам сможет себя проявить в полную силу, он должен восстановить себя изнутри.

Кутуб делит мир на два лагеря: ислам и джахилию. Кутуб использует этот термин, чтобы заклеймить всю современную жизнь: поведение, мораль, искусство, литературу, законы, даже большую часть из того, что пришло из исламской культуры. Только полное отрицание рационализма и западных ценностей вызывает слабую надежду на искупление ислама. Он ставит последователей перед выбором: чистый изначальный ислам или гибель всего человечества.

«Мусульманское общество давно прекратило существование», — не унимался Кутуб. Оно «рухнуло под грузом ложных законов и учений, которые даже отдаленно не связаны с исламским вероучением». «Человечество нельзя спасти, если мусульмане не вернут славу своего раннего и самого чистого учения». «Мы должны начать движение исламского возрождения во всякой мусульманской стране, — пишет он, — чтобы явить пример, который в конечном счете приведет ислам к мировому господству». «Должен быть авангард, готовый отправиться вперед с этими намерениями, — объявлял Кутуб. — Я написал «Вехи» для этого авангарда, который, я считаю, должен действительно воплотить эти идеалы». Эти слова отозвались эхом в ушах многих поколений молодых мусульман, жаждущих сыграть свою роль в истории.

В 1964 году президент Ирака Абдул Салам Ареф лично обратился к Насеру с просьбой предоставить Кутубу свободу, обещая, в свою очередь, пригласить его в Ирак и назначить на важный правительственный пост. Кутуб заколебался. Как только он возвратился на виллу в Хельван — немедленно организовал новый заговор.

На воле Кутуб сумел быстро восстановить секретный отдел братства. Правительство Саудовской Аравии тайно снабжало его группу деньгами и оружием, но в его организации уже было немало агентов правительства. Два человека назвали Саида главой очередного заговора. Спустя всего шесть месяцев после освобождения тайная полиция вновь арестовала Кутуба на морском курорте к востоку от Александрии.

Суд над Саидом Кутубом и его сорока двумя последователями открылся 19 апреля 1966 года и продолжался почти три месяца. «Мусульманину настало время отдать жизнь, чтобы положить начало исламскому движению», — вызывающе заявил Кутуб в начале процесса. Он с горечью признавал, что новый антиколониальный Египет породил более жестокий режим, чем предшествующий. Судьи не прилагали особых усилий, чтобы казаться беспристрастными; во время процесса главный судья нередко превращался в обвинителя, а зрители криками приветствовали этот очевидный фарс. Единственным реальным свидетельством обвинения против Кутуба была книга «Вехи». Он встретил смертный приговор с благодарностью. «Слава Аллаху! — объявил он. — Я совершал джихад в течение пятнадцати лет, пока не заслужил это страдание».

Насер недооценивал твердость своего противника. Когда демонстранты заполнили каирские улицы, протестуя против исполнения приговора, Насер понял, что Кутуб более опасен для него мертвый, чем живой. Он послал в тюрьму Садата, которого Кутуб встретил, облаченный в традиционную красную одежду приговоренного к смерти. Садат обещал, что если Кутуб обратится с апелляцией, то Насер в очередной раз проявит милосердие. Тот был готов снова предложить Кутубу пост министра просвещения. Но последний отказался. Тогда его сестра Хамида, также находившаяся в тюрьме, обратилась к нему с мольбой. «Исламское движение нуждается в вас, — упрашивала она брата. — Пишите ваши послания!» Кутуб ответил: «Мои слова станут сильнее, если меня убьют». На рассвете 29 августа 1966 года, после молитвы, Саид Кутуб был повешен. Правительство отказалось отдать его тело семье, опасаясь, что могила станет святыней для его последователей. Угроза исламского фундаментализма, казалось, сошла на нет. Но авангард Кутуба уже услышал призыв.

Айман аль-Завахири, человек, способный повести авангард Кутуба, вырос в тихом пригороде для среднего класса под названием Маади, пятью милями южнее Каира. Трудно представить, что это место могло стать колыбелью революции. В начале XX столетия консорциум египетских финансистов еврейского происхождения, намереваясь создать на восточном берегу Нила, среди бедуинских сел и плантаций гуавы, своего рода английскую провинцию, начал продавать подряды на застройку участков. Большие виллы стояли ровными рядами. Заказчики задавали все параметры, от высоты заборов до цвета ставней. Подобно основателю Грили Натану Микеру, создатели Маади мечтали об утопическом уголке, который был бы не просто чистым и безопасным, но, не в пример современному миру, весь проникнут духом толерантности и свободы. Они сажали эвкалипты, чтобы отпугивать мух и москитов, и разводили сады, чтобы воздух наполнялся ароматами роз, жасминов и бугенвиллей. Многие из первых поселенцев были британскими офицерами и государственными служащими. Их жены создали клуб садоводов и литературный салон. В городке обосновались и еврейские семейства, которые к концу Второй мировой войны составляли почти треть населения. После войны Маади превратился в поселение беженцев из Европы, американских бизнесменов, миссионеров, а также египтян, говоривших за обедом по-французски и следивших за матчами по крикету.

Центром этого сообщества был спортивный клуб Маади. Основанный в то время, когда британцы оккупировали Египет, он отличался от других клубов тем, что принимал в свои ряды египтян. Деловое сообщество часто проводило время на поле для гольфа, или отправлялось к пирамидам, или путешествовало по берегам Нила. Послеобеденный чай британцам подавали в павильон. Среди аристократов, загорающих возле водоема, неслышно скользили нубийские официанты со стаканами «Нескафе». Длинноногие фламинго пробирались сквозь лилии в садовом пруду. Сточки зрении основателей Маади, спортивный клуб был идеальным образом Египта — утонченным, светским, этнически разнообразным, но укладывающимся в британские представления о классах.