Что-то в самой глубине всех пьес Караджале было не по нутру его эпохе. Так случилось и с его драмой «Напасть». Прежде всего театральные рецензенты заговорили об аморальности автора, который позволил себе показать на сцене историю одного убийства. Затем стали указывать на то, что герои драмы — не румынские крестьяне: Анка, Драгомир, Ион лишь переодеты в крестьянскую одежду. Театральные критики, как и офицеры-каратели, о которых писала София Надежде, не верили, что у румынских крестьян такая же тонкая душевная организация, как у городских людей. А эти рассуждения в конце концов навели критиков на мысль, что автор заимствовал свой сюжет у какого-нибудь иностранного автора. У кого именно? Назывались самые разные имена, но чаще других упоминался Толстой. Многие были убеждены, что «Напасть» — плагиат по «Власти тьмы».

Странное и произвольное утверждение! Караджале, безусловно, испытал на себе влияние великих русских реалистов, чьи произведения он знал и ценил очень высоко. Но, разумеется, не может быть и речи о каком-нибудь механическом подражании или заимствовании.

Конечно, у Караджале нашлись и защитники. На сцену снова выступил Доброджану Геря. Он пригласил читателей представить себе, что произойдет, если подойти к «Гамлету» с теми методами, которые применяют критики «Напасти». Им придется сказать, что и «Гамлет» аморальная, к тому же еще и алогичная пьеса. Вот, например, сцена, в которой Офелия сходит с ума. Наши критики могут возразить: почему Офелия должна лишиться рассудка — ведь столько девушек в ее положении перенесли бы это спокойно?

Впрочем, много лет после написания статьи Геря в защиту «Напасти» тонкий и остроумный знаток литературы Г. Калинеску провел интересную параллель между «Гамлетом» и «Напастью». «Анка все же не совсем обычное существо, — писал Калинеску. — Женщина, которая из-за желания отомстить за смерть мужа, способна выйти замуж за убийцу, жить с ним десять лет, чтобы потом отправить его на каторгу за другое убийство, которое он не совершал, — чудовище. Это женский Гамлет». Ведь и принц датский посвятил свою жизнь поискам доказательств, изобличающих убийц, и мести за совершенное когда-то преступление. Но можно провести параллель и между Анкой и Медеей. Самая важная душевная черта Анки — это ее страсть к справедливости и убеждение, что она должна покарать убийцу. И поскольку правосудие далеко от справедливости, а слепой механизм официального, суда часто карает невиновного, Анка, не колеблясь, использует этот механизм и заставляет его служить правде вопреки его природе.

Словом, как видите, о караджалевской драме можно спорить и писать по-разному.

Но пролитые по этому поводу чернила автору не помогли. Драма успеха не имела и быстро сошла со сцены. Этот провал подействовал очень тяжело на драматурга. Период 1879–1890 годов, когда Караджале создал лучшие румынские комедии и написал первую современную драму, можно считать законченным. После «Напасти» он перестал писать пьесы. Подводя итоги своей драматургической деятельности, Караджале мог констатировать, что она принесла ему множество огорчений и очень мало радостей. Он не оставил мечту о театре, продолжал и дальше придумывать новые сюжеты, однако на протяжении следующих двух десятилетий он не довел до конца ни один из своих драматургических проектов.

Свою литературную деятельность Караджале продолжал в других жанрах. Его манит новая форма, новый материал. Но история «Напасти» еще не закончена. Пройдут годы, и как раз эта пьеса сыграет большую роль в той напасти, которую придется перенести самому автору.

В год опубликования и постановки «Напасти» Караджале писал Петре Миссиру:

Похоже на то, что Караджале ничего больше не ждет. Напрасными оказались все его предыдущие попытки выйти из бедности. Что же еще можно предпринять? Караджале отвечает самому себе: покинуть страну.

Так возник первый проект добровольной эмиграции, о котором тотчас пронюхали газеты и даже сообщили широкой публике, выражая лицемерное сожаление, что «наш уважаемый автор» собирается покинуть родину.

Куда же собрался Караджале?

В те годы Трансильвания была австро-венгерской провинцией. И Караджале строил планы уехать на постоянное местожительство в трансильванский город Сибиу, крупный центр румынской культуры. Писатель надеялся, что сумеет получить там место преподавателя французского языка в румынской просветительской организации «Астра». Хотя Караджале закончил всего лишь пять классов, французским языком он впоследствии овладел лучше, чем многие из тех, кто долгие годы жил во Франции. Он доказал это своим переводом пьесы «Побежденный Рим». И продолжал доказывать в кругу знакомых и друзей.

Однажды Караджале встретил в одном дамском салоне Н. Петрашку — издателя роскошного еженедельника, посвященного эстетике и критике, и, слушая его нарочитые французские разговоры, вдруг обратился к хозяйке дома: «Сударыня, этот господин не знает французского языка, сейчас я вам это докажу». И, взяв с книжной полки «Кандида», он предложил, чтобы хозяйка продиктовала ему и снобу, считающему нужным говорить только по-французски, страницу текста. Н. Петрашку не принял вызова и обиженно покинул салон. В другой раз, когда Делавранча принял точно такой же вызов Караджале, победителем этого школьного состязания оказался самоучка, нигде не учившийся французскому языку.

Планы покинуть родину были в известной мере вызовом официальному обществу. Люди, задающие тон в Бухаресте, опротивели Караджале. Он не желал больше терпеть обиды молча и безропотно. Он понимал, что литературные произведения никогда не принесут ему материальной обеспеченности. А работа в газетах требовала полной отдачи сил и идейных компромиссов.

К тому времени, о котором идет здесь речь, Караджале уже отдалился и от «Жунимя» и окончательно испортил свои отношения с Титу Майореску. Не только в своих статьях об Эминеску, но и в двух публичных лекциях Караджале нападал на «великого мандарина» румынской литературы. Он обвинил Майореску в том, что тот не помог Эминеску при жизни и бесцеремонно распорядился его литературным наследством после смерти поэта.

Впрочем, существует мнение, что Караджале был не прав. Мы не будем вдаваться в эту полемику, нас интересует другое: жизнь Караджале, его одиночество, которое стало особенно ощутимым, конечно, после того, как он порвал с «Жунимя».

Дальше дела пошли еще хуже. Разочарования подстерегали Караджале на каждом шагу. Так, он дважды представлял свои произведения на соискание академических премий и оба раза они были отвергнуты.

Об этом стоит рассказать подробнее.

Это было 14 апреля 1891 года. Двадцать три академика, среди которых и такие, кто не оставил никаких следов в истории румынской культуры, кроме упоминания об их присутствии на заседаниях академии, собрались, чтобы обсудить присуждение литературных премий. Докладчиком был Богдан Петричейку Хаждеу — поэт, драматург, историк и филолог, всесторонне образованный и талантливый человек, который, однако, к тому времени стал мистиком и занялся спиритизмом. По мнению докладчика, произведения Караджале, представленные академии (однотомник «Театр» с четырьмя караджалевскими комедиями и отдельно — драма «Напасть»), не заслуживают премии, так как их автор не «создатель типов, а фотограф», к тому же он избирает для фотографирования только «плохие типы». Следующим выступил Георге Сион, автор очень посредственной пьесы, уже получившей, однако, премию академии. «Театр» Караджале не вызвал в душе Г. Сиона никакого отклика, и он, как говорится в протоколе заседания, присоединился к мнению докладчика. Один-единственный оратор — Якоб Негруцци пытался защитить Караджале, заявив, что в обществе имеются не только хорошие, но и плохие люди, и что «художник вправе сам выбирать типы для своих сочинений». Выступление Негруцци не изменило атмосферу заседания, тем более что после него сразу же попросил слова Димитрие Стурза.