В дневнике отца говорилось о Веяльном камне, и я определенно не хотела бы с ним познакомиться. Во всяком случае, не сейчас.

— Если бы ты хотел убить меня, — сказала я, задирая подбородок, чтобы встретить взгляд Тремейна, — ты бы сделал это сразу же, как только я попала в кольцо. Или бросил бы меня этим трупососам. Раз нет, значит, я нужна тебе живой. Для чего-то.

Оставалось только надеяться, что уготованное мне не хуже пожирания жуткими тварями, скалящимися из тумана.

— Верно, — ответил Тремейн. От его веселья не осталось и следа. — Ты, должно быть, считаешь себя очень умной, Аойфе?

Я сжала зубы:

— Стараюсь.

Тонкие черты Тремейна на секунду исказились от гнева. Это была первая эмоция, которую я увидела на его лице.

— Не выношу умных, — злобно бросил он. — Идем. Я кое-что тебе покажу.

Он сделал несколько шагов, но я даже не шелохнулась. Он поднял руки.

— Я говорю правду, ты, презренное существо. Клянусь серебром. Идем, пока я не потащил тебя за то воронье гнездо, которое у тебя вместо волос.

Я широко раскрыла глаза. Даже когда я еще была не студенткой Академии, а всего лишь разнесчастной сиротой, со мной так не разговаривали — кто в силу воспитания, кто из страха перед моей болезнью.

— Где другие? — выпалила вдруг я. Этот вопрос не давал мне покоя со вчерашнего дня. — В записях отца говорится о Народе, не об одном его представителе. И служанка видела вас целые полчища. — Я уперла руку с отставленным локтем в бедро, стараясь подражать Дину — кого еще я могла копировать, восставая против Тремейна?

Бледное лицо передо мной усмехалось, но ноздри раздувались, как паруса в непогоду.

— И что же?

— Что же? Куда делись остальные?

— Ты задаешь слишком много вопросов, — негромко произнес Тремейн, но его голос был словно таящийся под покровом темноты кинжал. — Особенно для того, кому не понравятся ответы.

— Для чего ты привел меня сюда? — продолжала давить я. — Почему тебе нужна я, а не мой отец?

— Он нужен мне! — взорвался Тремейн, надвигаясь на меня, выше на целую голову, с пылающими глазами.

Я застыла от ужаса, похолодев, не чувствуя собственного тела, но не позволяя страху прогнать меня прочь. Я не стану убегать от Тремейна, не доставлю ему такого удовольствия.

— Он был бы для меня во сто крат предпочтительнее, — добавил Тремейн сквозь зубы. Ноздри и все тело у него подрагивали от сдерживаемой ярости. — Думаешь, мне бы понадобилась хнычущая девчонка, будь у меня под рукой будущий Блюститель Врат со всеми его талантами? Вот уж нет. Но никого кроме тебя, Аойфе, просто не осталось, так что чем быстрее ты это уяснишь, тем благополучней будет твое возвращение домой.

— Я хочу вернуть своего брата, — так же стиснув зубы, ответила я.

— А я хочу, чтобы небо растворилось и пролилось дождем из чистого зеленого абсента, — хмыкнул он. — Сегодня нам обоим суждено остаться неудовлетворенными.

Его рука рванулась вперед с быстротой ловушек Грейстоуна и сомкнулась на моем плече. В первый раз он применил ко мне открытое насилие, но не могу сказать, что я была шокирована. Он дернул меня за собой.

— Пойдешь сама, или мне придется тебя тащить?

Я подняла голову, отведя взгляд, чтобы не видеть больше этих горящих угольками глаз. Лицом к лицу с Тремейном я точно бы не выдержала. Мы прошагали немало: небо стало молочно-белым, и сквозь облака проглядывали — но только проглядывали — розовые отсветы закатного солнца. Зима, кажется, уже вступала в свои права, воздух дышал резким холодом, и я свободной рукой поплотнее запахнула куртку Тремейна.

— Скажи, где остальные, — прошептала я, — тогда я пойду с тобой.

Какую-то секунду внутри Тремейна шла борьба. Он прикрыл глаза — ресницы у него были длинными и прозрачными. Не знай я, что он такое, я сочла бы его несравненным красавцем. А так он напомнил мне отвратительного попрыгунчика — существо, за очаровательным обликом которого скрывается ненасытное чудовище.

— Земля Шипов стала бесплодна, — выдавил наконец Тремейн. — Иные из Народа сгинули, иные бежали, многие просто тихо угасли. Я сильнее других, и я все еще здесь. Вот ответ, и другого твоя умная головка не получит. А теперь идем, — снова рванув меня за руку, прорычал он сквозь заостренные зубы.

Я все равно не смогла бы сама вернуться в Грейстоун, поэтому мне ничего не оставалось, кроме как последовать за Тремейном.

— Ты сделаешь то, что я велю, и я отвечу на один твой вопрос, — бросил он, когда мы, миновав сосны, оказались среди зарослей низкого вереска, цеплявшегося за ноги. — Таковы условия сделки. Соглашайся. Или можешь отказаться, я верну тебя домой и больше не побеспокою.

Повисло секундное молчание. Как поступили бы на моем месте Дин или Конрад? Стиснули бы зубы и сделали то, что должно.

— Думаю, выбора у меня нет, — проговорила я, двинувшись дальше по торфянистой почве.

Тремейн остановился и взглянул на меня. Вытянув ладонь, он коснулся моего плеча. По руке немедленно побежали иголочки, будто я отлежала ее во сне.

— Выбор есть всегда, Аойфе. Хотя часто это выбор между пастью зверя и верной смертью. Такова жизнь, и я не могу ее изменить.

И все же, по мне, говорить тут было не о чем. Я не собиралась колебаться ни секунды. Тремейн знал ответ, в котором я так отчаянно нуждалась. Какая-то малость отделяла меня от того, чтобы найти брата. Я сделала глубокий вдох.

— Я согласна. Показывай мне то, что хотел.

— Сюда, — указал он. — Они уже близко — там, за холмом.

Тремейн был неразговорчив, а его манеры не вызывали у меня ни малейшего желания завести беседу самой, так что, идя через верещатник, я занимала себя тем, что пыталась в деталях запомнить свое путешествие по Земле Шипов.

Вдали шелестели голубыми листьями деревья в рощице на вершинах пологих холмов, затянутых сплошным ковром вереска — только кое-где проглядывали каменные осыпи. Небо медленно тускнело, словно догорающая масляная лампа. Все здесь даже пахло иначе, и запахи слишком подавляли. Горы, которые я видела еще из ведьмина кольца, теперь разросшиеся, надвинувшиеся, немного походили на Беркширские там, дома, но это были не они. Земля Шипов выглядела такой же чуждой, как поверхность Луны. По-другому дул ветер, по-другому загибалась линия горизонта. Мир был красив, но холодной, пугающей красотой, слепившей глаза — словно солнечное затмение, если смотреть на него чуть дольше, чем следует.

— Почти пришли, — сказал Тремейн, прерывая наш утомительный переход сквозь заросли. — Сейчас будет поющая роща. — Сняв с шеи свои окуляры, он протянул их мне. — Деревья мук поют там воспоминания прежних путников, затуманивая чувства новых, поэтому надень вот это.

— Как такое возможно? — недоверчиво спросила я. — Это же просто деревья.

— В этих «просто деревьях» обитают дриады, и их силы достанет, чтобы завлечь тебя к себе и удерживать до конца времен. Хочешь пустить здесь корни навечно, дитя?

Схватив очки, я нацепила их на себя. Они были слишком большими и больно давили на скулы, но через голубые линзы я увидела все совсем по-другому.

Деревья оказались живыми, они тянули ко мне руки и пальцы с легким голодным интересом. Даже ветер имел свою форму, струясь смеющимся ручейком из каких-то крохотных созданий с острыми клыками.

— Голубой — верный цвет, — проговорил Тремейн. Цвет истины. Оставь окуляры себе — пригодятся, если рискнешь отправиться сюда в одиночку.

— Вот уж ни за что, — пробормотала я. — Можешь не беспокоиться.

— Это ты сейчас так говоришь, — вполголоса заметил Тремейн.

Ветви сплетались арками у нас над головами. На умирающей древесине разрастались грибы и плющ. Дриада, проползшая головой вниз по стволу, выглядела изнуренной, ее похожая на кору кожа и волосы со вплетенными лианами казались сухими и безжизненными.

— Какое-то здесь все гнетущее, — произнесла я негромко, словно заговори я вслух, и хрупкое равновесие этого мрачного места нарушится окончательно.