Я протянула руку к массивной входной двери, чувствуя холод улицы, проникавший в щели. Камень не отпускал меня, тащил назад, к матери, как я ни боролась.

— Доктор Портный, Нерисса не послушает никого — и меньше всего меня. Я даже не знала ее здоровой, она была чокнутой, сколько я себя помню.

— Правильно говорить «вирусопораженная», — поправил он с улыбкой. — Вы ведь понимаете — эти несчастные не виноваты в том, что стали жертвами некровируса. Никто по доброй воле не согласился бы, чтобы его мозг постепенно разъедали болезнетворные споры, пока бред окончательно не вытеснит последние остатки рассудка.

Я знала. Отлично знала. Когда-то, лет за семьдесят до рождения Нериссы, прежде чем некровирус появился и начал распространяться по всей планете, душевнобольные еще могли излечиться. Но в наше время — нет. У моей матери не было ни единого шанса.

Не желая продолжать этот разговор, я толкнула входную дверь, впустив внутрь уличный шум и запахи из закусочной через дорогу. Расстилавшуюся у подножия гранитных ступеней Дерлет-стрит заполнял поток рейсовок и пешеходов. Пар, поднимавшийся из вытяжных труб в тротуаре и из клапанов тележек, с которых торговали едой вразнос, повисал над крышей приюта зловещим облаком. Под ногами еле ощутимо чувствовался гул Движителя — там, под землей, в самом сердце Лавкрафта, запертый в ловушку эфир без остановки вращал громадные шестерни, давая городу пар, а вместе с ним и жизнь.

Портный, однако, ждал ответа — я чувствовала себя как в Академии перед неумолимым преподавателем, урока которого не выучила.

— Как бы там ни было, — вздохнула я примирительно, — она не в себе. Ничем не могу вам помочь, доктор Портный.

Я шагнула на улицу, но он удержал меня. В его хватке чувствовалась сила, но не было того отчаяния, с каким цеплялись за меня пальцы Нериссы. Словно у автомата в литейной, поднимающего новую порцию проката.

— Мисс Грейсон, скоро ваш день рождения.

Страх. К горлу подступил комок. Я сглотнула.

— Да.

— И как вы себя чувствуете? Сны? Какие-нибудь физические проявления?

Я напряглась, и его пальцы стиснули мою руку сильнее — не вырвешься.

— Нет.

Портный нахмурился. Я уставилась на свои туфли. Моих глаз он увидеть не должен — не должен увидеть лжи в них.

— Аойфе, — произнес он наконец, — вам следует принять окончательное решение относительно вашей матери до своего дня рождения. Урегулируйте все с городскими властями, пока вы в состоянии этим заниматься. Пациенты, о которых некому позаботиться, могут оказаться в непростом положении. Приют Кристобель, знаете ли, исследовательское учреждение…

Для большинства студентов Академии слово «исследовательский» звучало как музыка, но я почувствовала подступающую тошноту. Освященная веками триада «гипотеза — эксперимент — теория» не имела ничего общего с тем, что происходило здесь. Электричество. Полная изоляция от мира. Подсвеченные галогенными лампами огромные резервуары с водой. Портному не обмануть меня притворной заботой — я знала, он хочет стать тем, кто победит вирус безумия, нащупает заветный ключик к задаче, перед которой спасовали все остальные. Я видела, в каком состоянии провозили некоторых пациентов по коридорам в колясках. Трясущиеся руки и ноги, обритые головы, пустые глаза. Вот что это были за «исследования».

Как ни сковывало меня безумие матери и как ни жаждала я сбросить это бремя, избавиться от него такой ценой я не желала.

Колокола на церкви Святого Оппенгеймера принялись отбивать пять часов. Я выдернула руку из пальцев Портного, но его глаза по-прежнему неотступно смотрели на меня из-за затуманенных уличными испарениями очков.

— Мне нужно идти, — сказала я, пытаясь унять выпрыгивающее из груди сердце.

— Что ж, приятного вечера, мисс Грейсон, — произнес он, хотя в его взгляде не было и тени доброжелательности.

Дверь захлопнулась с глухим стуком, будто упала могильная плита. Во всех приютах для умалишенных такие двери — они словно отрезают кусок тебя, и он остается там, внутри, даже если тебе самой пока позволено уйти.

Я зашагала по улице, прикрыв рот и нос шарфом — холодный воздух обжигал легкие. Каждый раз, покидая приют, я чувствовала себя, как приговоренный, получивший временную отсрочку. До следующей недели — если, конечно, к маме все еще будут пускать посетителей. Я почти бежала, и колючий ветер понемногу выдувал из меня злость и страх, принося успокоение, снова превращая меня в обычную девушку, спешащую на рейсовку. Остановка была всего в трех кварталах, на углу Дерлет-стрит и Оуквуд-стрит, но после пяти по Белой линии, которая шла до Академии, рейсовки ходили только раз в час.

Очередная, стоило мне подойти, как раз с ревом тронулась, выпустив облако пара, словно рассерженный дракон. Я топнула ногой и в сердцах выругалась. Две Звездные сестры, проходившие мимо, обожгли меня взглядами и сотворили знамение Ока, приложив два пальца ко лбу. Я отвернулась. Последовательницам Древних меня не сглазить, не перебить проклятие, которое уже неумолимо тикает у меня в крови.

Накинув шарф на голову, я двинулась по улице пешком в надежде рано или поздно поймать рейсовку, идущую на окраину города. В мозгу у меня не переставая крутились слова Портного, смешиваясь с образами из сна Нериссы. Голова раскалывалась, отзываясь пульсирующей болью на каждый удар сердца, а ведь мне сегодня еще заниматься — с утра экзамен. Перспектива, что и говорить, вырисовывалась безрадостная.

Я прошла несколько кварталов, все больше и больше погружаясь в депрессию, когда с другой стороны улицы до меня донесся голос.

— Аойфе? Аойфе, подожди!

Проворная фигура метнулась наперерез потоку транспорта, проскочив прямо перед велоколяской торговца жареным арахисом. Моего знания немецкого вполне хватило, чтобы понять смысл его энергичной тирады. А вот Кэлвин Долтон посещал уроки не так прилежно.

— Успел все-таки! — тяжело дыша, произнес он, останавливаясь рядом. Щеки его горели от мороза. — Думал уж, не догоню. Иду, вижу — ты…

— Что ты вообще делаешь в Старом городе? — не без удивления спросила я.

Кэл покачал свертком с эмблемой писчебумажного магазина через дорогу.

— Перья, тушь — больше нигде в городе приличной не найти. Завтра чертеж сдавать — забыла, что ли?

— Не забыла, конечно. Мой уже готов.

Невелика ложь — по сравнению с тем, что я сказала Портному о своих снах. Наброски я действительно уже сделала, но нужно было еще перенести их на чистовик, вписать технические спецификации, все обсчитать — это мне только предстояло. Совсем из головы вылетело. Нерисса поглощала мои мысли, как Древние поглощали звезды в своем путешествии сквозь вселенные.

— Я так и думал, — кивнул Кэл. Он уже не задыхался. — Тоже на рейсовку не успела?

— Угу. Прямо из-под носа ушла. — Я опять начала злиться. Если бы Портный меня не задержал…

— В столовой одни объедки останутся, — вздохнул Кэл.

Тощий, как ученик трубочиста, ел он, тем не менее за троих. Мы дружили с первого дня в Академии, и мысли его, если только он не был погружен в какой-нибудь комикс или не пытался выпытать, как бы ему завоевать внимание Сесилии, моей соседки по комнате, всегда крутились вокруг еды. Опоздать к ужину было для него трагедией едва ли не меньшей, чем перевод из Школы Движителей в Драматическую. Мне же сегодня вечером все равно кусок бы в горло не полез.

Мы дошли уже до конца Дерлет-стрит и оказались у реки. Медленно текущая ржаво-охристая вода Эребуса словно кипела от ледяной шуги. Протянувшийся вдоль берега крытый торговый пассаж, залитый призрачным голубым светом эфира, наполняли поздние туристы и посетители магазинов. Оживленный гомон галереи притягивал Кэла словно магнитом, маня обещанием грошовых удовольствий.

С другой стороны пряталась в темноте мостовая Данвич-лейн, на которой горел один-единственный древний масляный фонарь — перед пабом «Джек и Ворон». Над ней высился великолепный Граничный мост, воздвигнутый Джозефом Строуссом около тридцати лет назад. На полевой практике в начале года второкурсникам — в том числе и мне с Кэлом — нужно было воссоздать в чертежах грандиозную металлическую конструкцию. После этого считалось, что мы готовы разрабатывать проекты самостоятельно. Тому, кто не справился с заданием, наносил визит глава Школы и мягко предлагал подумать, стоит ли связывать свое будущее с профессией инженера. До этого экзамена со мной учились еще три девочки, теперь же осталась одна я.