Очнулась я лежащей на чем-то комковатом и не слишком мягком. Морозный воздух обжигал обнаженную кожу от шеи до… Вспыхнув, я попыталась свести вместе разодранную блузку. Не хватало еще уподобиться Стефани Фалаччи, которую Сесилия и ее подружки безжалостно осмеивали за то, что та носила нижнюю сорочку и панталоны. Мой стиранный-перестиранный бюстгальтер был нисколько не лучше.

— Спокойно! — раздался голос Дина, когда я дернулась. — Спокойно, девочка! Не шевелись — мне нужно промыть рану.

Я никак не могла сфокусировать зрение — как будто я все еще смотрела сотнями глаз, как будто я все еще была связана с шогготом.

— Она умрет? — блуждающей эфирной волной прорвался в мое сознание голос Кэла.

— Нет, если ты заткнешься и дашь мне разобраться с ядом у нее в крови, — огрызнулся Дин.

Скрипнула кожа, и я увидела, как он вытаскивает из кармана куртки плоскую серебряную фляжку. Отвинтив пробку, он торопливо глотнул из фляжки, а потом слегка наклонил ее над моим плечом.

— Не шевелись, Аойфе. Как бы ни было больно. Поняла меня?

— Курим, мистер Харрисон… — Моя речь звучала, как у накачанных лекарствами тяжелых пациентов в отделении Нериссы, а чувствовала я себя, наверное, вдвое хуже. Слова склеивались вместе, язык во рту едва ворочался. — Еще и пьем… В чем же вы тогда не сильны? — Я услышала чье-то хихиканье, и не сразу поняла, что это я сама.

— В конкурсах красоты никогда особо не блистал, — коротко откликнулся Дин. — Кэл, держи ее за плечи.

— Я ближе не подойду. — Кэл отчаянно затряс головой, так что перед глазами у меня расплылась золотистая полоска. — Если на меня попадет кровь…

— Слушай, ты… — Негромкий голос Дина скрежетнул сталью, словно шестеренки в телах прокторских воронов. — Или ты ее друг и поможешь ей протянуть до того, как мы найдем настоящую помощь, или ты просто мелкий желтый лупоглазый червяк, который может катиться на все четыре стороны прямо сейчас.

— Ты не понимаешь! — воскликнул Кэл. — Кровь… если только…

Рука Дина дернула его вниз, и голос Кэла оборвался вскриком. Звука падения не последовало, и до меня, наконец, дошло, что я лежу на старом, перепрелом сене. Темная масса сверху, в которой проглядывал клочок неба, оказалась прогнившей крышей.

— Держи ее, — повторил Дин. — Если будет дергаться, кровь только сильнее пойдет.

Он наклонил фляжку над укусом шоггота. Боль была внезапной и яростной; на секунду мне показалось, что я вновь в Лавкрафте, что меня поймали на пути в Аркхем и бросили в Очиститель. С воплем я забилась в руках Кэла.

— Отлично, — произнес Дин. — Вот так, это обеззаразит рану и не даст яду распространяться дальше.

Даже если бы меня охватывал огонь, а жидкость во фляжке была водой, — плевать я хотела. Я желала только одного — чтобы боль прекратилась. Мне прижигали раны прежде, на занятиях по механообработке, но это было еще хуже, хуже всего на свете. Словно лед тек в моих жилах, медленно убивая, протягивая холодные пальцы к сердцу…

— Она станет зараженной? — настойчиво повторил Кэл, когда я повалилась обратно на сено. — Изменится?

Свет и звуки то пропадали, то наплывали снова. Больше всего мне хотелось вернуться в тот призрачный, изменчивый мир, в который меня унес яд шоггота. Там по крайней мере не было больно.

— Я тебе доктор, что ли, ковбой? — огрызнулся Дин. — Откуда мне, черт возьми, знать?

Кэл отпустил меня и отодвинулся подальше.

— Я просто подумал… ты вроде в этом разбираешься. Во всяких там вирусотварях.

Дин фыркнул:

— Стараюсь держаться от них подальше, как и любой разодетый франт из Академии. Хочу дожить хотя бы до двадцати.

Кэл начал говорить что-то еще, но в этот момент я перегнулась на сторону, почувствовав, что содержимое желудка просится наружу. Там было почти пусто, вырвало меня в основном желчью, но спазмы долго не прекращались, так что от напряжения свело спину. Дин придерживал мне волосы, убрав их за воротник. Наконец, вся в холодном поту, дрожа, я обмякла на сене.

— Ну вот, — проговорил Дин. — Рвота — хороший признак. Значит, организм пытается избавиться от вируса.

Я не стала говорить ему, что уже слишком поздно, что дремлющие споры некровируса таятся в моей крови с самого рождения, что через какие-нибудь недели они сами разродятся и постепенно, неумолимо поглотят мой разум. Я могла обманывать себя в обычном состоянии, но не сейчас.

Дин обхватил меня и вновь поднял, крепко прижав к груди. Опять накатила дурнота, пустой желудок словно оборвался, и в голове зашумело.

— Если ее рвет, возможно, шанс есть, — бросил Дин Кэлу. — Нужно доставить ее в особняк и остановить кровотечение. Потом дадим пропотеть, и все само выйдет. Главное — хороший уход.

— А говорил, не разбираешься в некровирусе. — От слов Кэла на меня вновь повеяло холодом, хотя близость Дина обжигала не хуже огня, жаркими стрелами впиваясь в кожу — как укусы мороза, когда выйдешь в метель без перчаток.

Пока он нес меня к особняку, симптомы отравления вернулись вновь. Кожа вдруг стала настолько чувствительной, что даже колючие школьные чулки причиняли неимоверные страдания.

— Сделай хоть что-нибудь, — умоляюще прошептала я, но он только крепче прижал меня к себе, взбираясь по крутой тропинке. Голые ветви деревьев сплетались в размытый полог у нас над головами, и мне казалось, что это костяные руки и пальцы с остатками сочащейся влагой плоти в обрывках савана протягиваются ко мне. Со стоном я спрятала лицо на груди у Дина. Когда он был рядом, боль отступала.

— Держись, Аойфе. — Голос Кэла прорывался иглами сквозь успокаивающее присутствие Дина. — Держись, мы почти на месте.

— Нет… — промычала я, вцепляясь в футболку Дина. В крови у меня пылал огонь, яд горел в ней, как нефть на поверхности Эребуса. — Хватит. Я больше не могу…

— Нет, можешь, — задыхаясь, произнес Дин. — Ты можешь, Аойфе. Еще немного.

Он сжал меня в объятиях, и только поэтому мне удалось удержаться от слез. Медленно мы продолжали карабкаться вверх, сквозь туман — к рассвету.

В первый раз я увидела Грейстоун словно в полудреме, в колышущейся серой дымке на грани между явью и сном. Туман рассеивался, скользя пальцами по изъеденным ржавчиной железным прутьям двойных ворот. От внешнего мира дом отгораживали замшелые каменные стены. Сидевшая на позеленевшем медном навершии черная ворона раскрыла клюв и испустила громкое «карр».

Особняк, хищно когтивший гранитную плоть утеса, стоял на самом его краю, откуда открывался вид на долину Мискатоника и скученный, сонный Аркхем. Со скошенных фронтонов и филигранно-тонких двойных башенок сурово смотрели на нас немигающие голубоватые глаза-окна из толстого свинцового стекла.

Грейстоун был похож на скелет. Черные шпили вздымались вверх над провисшей черепичной крышей. Надстройки и пристройки расходились лабиринтами от четырех крыльев крестообразного главного здания, кирпичные стены которого испещряли пятна плюща и мха, складывавшиеся в моем воспаленном воображении в странные знаки и символы. Алюминиевые стоки и желоба, тянувшиеся сеткой кровеносных сосудов, блестели в лучах восходящего солнца, словно ртуть.

Я застонала. Грейстоун предстал передо мной древним спящим чудовищем, которое, пробудившись, могло оказаться страшно голодным.

— Открой дверь, — скомандовал Дин, и я услышала прихрамывающие шаги Кэла по гравийной дорожке.

— Мы не можем вот так врываться в чужой дом, — пробормотал он. — А вдруг мистер Грейсон начнет стрелять по непрошеным гостям?

— Слушай, ковбой, я пока еще ни одного клиента не потерял и не собираюсь начинать отсчет с такой прелестной девушки, как мисс Аойфе. Ей нужен покой, перевязка и, может быть, глоток виски — у меня во фляжке сухо. Доковыляешь ты до этой чертовой двери или так и будешь стоять и препираться?

— Знаешь, мы бы скорей нашли общий язык, если бы ты перестал отдавать приказы направо и налево, как в какой-нибудь военной постановке, — пробурчал Кэл. — Для жулика ты слишком любишь командовать.