Отец на картине был одет в элегантный костюм. Только серебрившиеся на висках темные волосы и морщинки в уголках пронзительных глаз выдавали в нем человека уже не первой молодости. Очки на цепочке, пятном выделявшиеся на простом зеленом шейном платке, и угловатые скулы сообщали ему строгий и недовольный вид, делая весьма похожим на одного из моих профессоров. Но в отличие от любого из них отец был еще и красив, хотя и несколько книжной красотой. Конрад походил на него — если не цветом волос, то чертами лица, и чем дальше, тем больше мне начинало казаться, что передо мной повзрослевшая и посуровевшая копия моего брата. Я поскорее отступила назад, к портрету Торнтона, в далекое, безопасное прошлое.

Сама я нисколько не была похожа на отца. Глаза те же, но на этом сходство и заканчивалось. Открытие оказалось тяжелым, и эту тяжесть невозможно было стряхнуть. Я так хотела расспросить Арчибальда о Нериссе, обо всем, что у них произошло, так хотела, чтобы он вернулся и ответил на мои вопросы. Вот только этого не будет — желания не сбываются просто сами собой, по мановению волшебной палочки.

Спеша в главный холл, я едва не врезалась в Бетину с подносом. Та отпрянула, и выплеснувшаяся овсянка с тостом плюхнулись на потертую ковровую дорожку.

— Звезда и камень! Прошу простить, мисс. — Опустившись на колени, она принялась оттирать пятна, оставленные кашей и чаем, уголком своего фартука.

— Я сама виновата, — ответила я, нагибаясь за тостом. Он был из черствой корки и отдавал плесенью. — Ты выбралась из кухни, — вдруг сообразила я.

— Не могла же я оставить молодую хозяйку без завтрака! — фыркнула Бетина. — В холодильном шкафу кое-что еще отыскалось, да и в погребе тоже. Потом, день все-таки, вас здесь трое. Может, эти тени и не сунутся сюда, чтобы… ну вы знаете, о чем я, мисс.

Вздрогнув, она принялась тереть ковер еще сильнее.

— Очень мило с твоей стороны, — проговорила я, вставая и оглаживая свое новое платье. Шелк был холодным и скользким — все равно что оболочка козодоя, скрывающая его истинный облик. — А ты не могла бы отнести мой завтрак в библиотеку?

Бетина сморщила носик:

— Нет уж, увольте, мисс. От этой комнаты у меня мурашки через всю спину. Я оставлю в мармитнице, если вам придет мысль покушать. — Из своей удобной позиции она ущипнула меня под коленкой. — Вам нужно лучше есть, мисс, а то будущему мужу и взглянуть не на что будет — ни с переда, ни с кормы. Мистеру Харрисону, например.

От деловитого тона, с которым все было произнесено, я потеряла дар речи.

— Я… мне… — запинаясь, пробормотала я, шарахнувшись от девушки. — Тебя это совершенно не касается, Бетина.

— Как скажете, мисс.

В холле я отыскала свою школьную сумку там, куда Кэл швырнул ее, когда мы буквально ворвались в Грейстоун. Порывшись в ней — почти все внутри было отсыревшим и грязным, — я достала набор инструментов и устремилась обратно в библиотеку. Как и прежде, двери сами собой разъехались в стороны, стоило мне приблизиться. Мороз так и продрал по коже, разливаясь в крови разрядами электричества и ледяным эфиром.

Услышав донесшееся из малой гостиной ругательство, я с облегчением повернула назад и вновь двинулась по коридору с портретами. Я еще недостаточно набралась храбрости для повторного визита в библиотеку.

В гостиной Кэл, неловко, словно новорожденный теленок, вытянув перед камином длинные руки и ноги, пытался зажечь скрученную бумагу под трухлявыми поленьями, но та лишь шипела и трещала. Некоторое время я наблюдала, как он с красным лицом, бормоча проклятия, бьется над не желающим разгораться пламенем.

— Я думала, ты уже на полпути домой, — произнесла я наконец, заставив его подскочить.

— Аойфе! — Он уставился на меня и осматривал с ног до головы в течение добрых нескольких секунд. Глаза его потемнели. — Ты выглядишь… другой. Это ведь не твои вещи.

— От формы практически ничего не осталось, — объяснила я. — Платье я нашла в шкафу.

— Думаешь, так можно? — Он поворошил в камине кочергой. — Я слышал, надевать чужое — плохая примета.

Я коснулась гребня в своих волосах.

— Интересно, что бы сказали в Академии, узнай они, что ты придаешь значение подобным суевериям? И вообще платье мне нравится, а то, о чем ты говоришь, — глупые байки.

— Глупые, глупые. Платье, конечно, яркое, красное. Как флаг Багровой Гвардии. — Он зажег очередную спичку и выругался, когда пламя обожгло ему пальцы.

— Я в библиотеке, если что, — вздохнула я. — И на будущее — девушкам не очень нравится, когда их наряд сравнивают с символом всеобщего врага.

— Аойфе, я хотел извиниться… — заторопился он, но сам себя прервал и, набрав в грудь побольше воздуха и сделав серьезное лицо, поднялся: — Извини за то, что наговорил тебе вчера. Я вовсе не считаю тебя наивной.

— Но насчет Конрада, значит, все равно думаешь, что я не права?

Нужно просто принять извинения Кэла, и пусть все будет по-прежнему. Вчерашняя размолвка до сих пор отзывалась болью у меня в груди, но и брата я предать не могла. Даже на словах.

— Давай не будем ссориться, — попросил Кэл. — Просто договоримся, что выходим завтра. Его здесь нет, Аойфе.

Я выпрямилась. Длинный подол скользнул по ногам; в этом платье я чувствовала себя старше и выше ростом.

— Значит, нужно выяснить, где он.

— Аойфе, будь разумной… — начал он, но я не стала слушать, повернулась и ушла. Мы с Кэлом дружили с того дня, когда оба остались без пары на ознакомительной экскурсии по Школе Движителей, но в последнее время спорили друг с другом по любому поводу, и каждый наш разговор оборачивался конфликтом — будто между слов таилась царапающая, с острыми краями злость.

Выбор между единственным другом и семьей дался нелегко — я чувствовала, словно что-то тошнотворное никак не уляжется внутри меня. Без Кэла я останусь совсем одна.

Чтобы отвлечься от мыслей, принимавших совсем уж мрачное направление, я решительно зашагала в библиотеку. Через двери я пронеслась так, как будто ничего пугающего за ними и не было. Конрад просил меня починить часы: механизмы и математика помогут мне забыть о своих проблемах.

Часы ждали в дальнем конце длинной и высокой комнаты, стрелки их беспорядочно дергались, словно крысиный хвост. Опустившись на колени, я открыла дверцу и вгляделась в хитросплетение острозубых шестеренок.

— Я починю вас, — шепнула я. — Только позвольте мне.

Секунду ничего не происходило, потом шестерни завертелись быстрее, стрелки заметались по циферблату щупальцами шоггота.

— Я ничего не испорчу, — пообещала я. — Прошу вас. Я должна это сделать.

Может, это и есть первый признак безумия — разговаривать с неодушевленным механизмом? Наверное, все-таки нет. Вот если бы они мне ответили…

Я медленно протянула руку к корпусу, хотя при той скорости, с которой вращались шестерни, рисковала лишиться половины пальцев, попади они между зубьями.

— Конрад просил меня, — прошептала я. — Я должна их починить. Я должна починить вас.

Часы начали бить. По кончикам пальцев словно пробежали разряды, звон отдавался в ушах. В груди факелом заполыхало пламя, все тело объяло лихорадочным жаром, и под шелком платья меня бросило в пот. Будто электрическим током пронзило плечо, ощущение распространялось все дальше и дальше, бой часов сливался в один сплошной гул, разрывающий голову.

— Прекратите! — завопила я.

Так же внезапно, как пришли в неистовство при моем приближении, теперь все до единой шестеренки резко замерли. Вниз посыпалась тончайшая стружка, снятая вошедшими в клинч зубьями.

Секунду я медлила. Сама идея, что механизм остановился по моему приказу, даже в нынешнем состоянии казалась мне нелепой. Однако шестерни не двигались с места, словно выжидая, и я полезла в корпус, остро ощущая порез на большом пальце и ссадины на костяшках. Внутренности часов хищно скалились металлическими зубьями, кромки и выступы частей механизма цеплялись за кожу — каждый раз я нервно выдыхала. Если бы часы пошли снова, я лишилась бы пальцев, но Конрад оставил мне задание, и я не видела другого способа выполнить его.