— Вы, мальчики, такие странные, — ответила Мура, обернувшись и взглянув Мите в глаза, отчего у него сразу сладко защемило сердце. — Конечно, для твоей мамы мы маленькие. Но даже если бы мы были уже совсем-совсем взрослые, разве нам не нужна была бы елка? Разве без елки и без подарков бывает настоящий праздник? Кстати, Митя, ты не знаешь, какая-нибудь музыка завтра будет?
— Мама обычно сама играет на пианино.
— Если будут танцы, обещай, что будешь танцевать только со мной. Слышишь — обещай!
Митя покраснел.
— Ты знаешь, Мура, я, наверное, не очень умею…
— Плохо. Образованный человек должен уметь танцевать.
Мите всегда казалось, что образованный человек должен уметь что-то другое, но он не посмел спорить. Мура положила ему на плечо свою прекрасную нежную руку и продолжила:
— Ладно, это не страшно. Я сейчас тебя научу. Будем танцевать вальс. Он танцуется на три такта, и, пока нет музыки, можно считать про себя: «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!» Ногами надо делать вот такие движения, смотри, я тебе показываю! Когда ты будешь делать шаг вперед, я одновременно шаг назад. А руки давай сюда — вот так, одну и другую… Эх, ты, кавалер!
Митя чувствовал, что жаром наливаются не только его щеки, но даже и уши, а может быть, и затылок под волосами… Но все равно поддерживать в танце Муру и кружить ее на счет «раз-два-три» — это было волшебное ощущение.
— Так, теперь поворот, — командовала Мура. — Не наступай мне на ноги, медведь! Какой ты неловкий, Митя! Ну же, раз, два, три, это так просто…
Мама и тетя Соня заглянули в дверь комнаты.
— Господи, совсем взрослые! — вздохнула матушка. — И когда успели вырасти?
Вечером за чаем матушка и тетя Соня обсуждали свои дела. А Митя молча сидел над своим стаканом и украдкой рассматривал лицо Муры и ее блестевшие в лучах лампы волосы, перевязанные голубой лентой.
«Интересно, а если попросить у Муры эту ленту на память, она очень рассердится?» — думал Митя.
— Да уж, положение мое хуже губернаторского, — жаловалась между тем тетя Соня. — Ты же знаешь, дорогая, муж покойник мне ничего, кроме своих долгов, не оставил; имение его родовое заложено и перезаложено и скоро пойдет за долги. Уже и торги после Крещенья назначены. Так что я с детьми скоро по миру пойду милостыньку Христа ради просить…
— Соня, милая, это же ужас! Может быть, возьмешь у меня денег? У меня есть немного, — предлагала матушка.
— Немного меня не спасет, хотя за помощь спасибо. Буду на господа уповать. Что уж поделаешь, значит, судьба такая. За Володьку-то я спокойна — он скоро окончит кадетский корпус, потом юнкерское училище, получит офицерский чин, казенную квартиру, жалованье какое-никакое. Это не золотые горы, но все же кусок хлеба… А вот Мурочка… Через пару-тройку лет встанет вопрос о ее замужестве. А приданого нет. И не будет. Значит, хорошую партию девочке не сделать… И что — выходить бесприданницей за богатого старика или идти к кому в содержанки? Ее даже гувернанткой ни в одну семью не возьмут, образование-то у Муры домашнее, в благородный пансион и то послать не на что… Вот за кого у меня сердце болит — за Муру… Не о таком будущем я для нее мечтала…
Господи, о каких же глупостях рассуждает тетя Соня! Приданое, хорошая партия… Да Митя с радостью бы женился на Муре хоть сейчас. Но сейчас этого, наверное, нельзя — нужно хотя бы окончить гимназию. А потом Митя приедет к тете Соне и попросит руки ее дочери. И ни о каком приданом даже не заикнется, вот еще глупости — приданое…
Сочельник тянулся мучительно долго. Митя, Володя и Мура поочередно подскакивали к окнам, пытаясь рассмотреть сквозь морозные узоры — не взошла ли уже первая звезда. В дом к Колычевым прибывали гости — агроном с супругой, молодой холостой учитель из церковноприходской школы, священник отец Константин со своей дородной супругой и двумя застенчивыми конопатыми поповнами… Наконец матушка распахнула двери, ведущие в парадные покои.
Елка, стоявшая в гостиной, испускала запах хвои и невероятное сияние. Сотни колышащихся от сквозняка огоньков разноцветных свечек делали ее словно живой.
— Как красиво! — восторженно выдохнула Мура.
— С Рождеством, — тихо сказал Митя ей на ухо.
— И тебя с Рождеством! — звонко ответила Мура и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала Митю в щеку.
Он немножко застеснялся — все-таки это все видели, но сама мысль о том, что Мура его поцеловала, наполняла Митино сердце восторгом.
Мама села за пианино и заиграла вальс Штрауса.
— И раз, два, три! — скомандовала Мура, положив Мите на плечо свои тонкие пальчики…
Глава 6
Ноябрь 1906 г.
— Мура? — Митя не мог поверить собственным глазам и задавал, как все растерявшиеся люди, совершенно дурацкие вопросы. — Неужели это вы? Вы живете в Москве?
— Я не живу в Москве. Я приехала сюда совсем недавно и пока остановилась в меблированных номерах на Арбате.
— Вы позволите проводить вас?
— Конечно, позволю. Митя, а с чего это вдруг мы заговорили на «вы»? Помнится, мы ведь были на «ты». Неужели с тех пор что-нибудь изменилось?
Мура жила в номерах «Столица» в длинном, изуродованном бесконечными перестройками здании за рестораном «Прага». Митя из вежливости еще раз предложил взять извозчика, Мура отказалась, и он не стал настаивать. С Остоженки до Арбатских ворот хороший извозчик долетел бы за пять минут, и пришлось бы проститься, так толком ни о чем и не поговорив. Не набиваться же в гости к Муре в такое позднее время… А так сразу расстаться с неожиданно нашедшейся Мурой было обидно — Митя ни разу не видел ее с того самого Рождества. Встретить в чужой Москве приятельницу детских лет вообще было удачей, а то, что встретилась именно Мура, казалось сказкой.
Они не спеша пошли по заснеженному Пречистенскому бульвару, наперебой задавая друг другу вопросы. Мура расстроилась, узнав, что Митина мама давно умерла, а имение стоит заброшенное, ветшает и разрушается помаленьку.
— Знаешь, Митя, я всегда вспоминала то Рождество, как сказку. Это был лучший праздник в моей жизни… Да, собственно говоря, никаких праздников в моей жизни больше и не было, тот был последним. В ту зиму, в конце января, продали за долги наше имение (Венево, помнишь его?), мы с мамой остались без крыши над головой. Нас Христа ради приютили дальние родственники, но чужой хлеб очень горек, Митя. Пока мама была жива, я как-то терпела их капризы и попреки. Но когда она умерла, я заявила, что не желаю больше быть приживалкой, и ушла. Ушла в никуда, в белый свет на милость божию. Перебивалась случайными заработками, чуть ли не голодала… Впрочем, не нужно сейчас об этом. В моей жизни все так безрадостно, я давно уже не живу, а выживаю, и рассказывать мне не о чем. Я так рада тебя видеть, что просто не хочу осквернять этот вечер своим нытьем. Давай говорить о тебе. Ты стал таким красавцем. Женат? Нет? Даже странно, куда же смотрят невесты?.. Ты служишь? Я вижу, у тебя фуражка форменная. Судебное ведомство? Внушает уважение…
Пречистенский бульвар кончился быстро, и перешли Арбатскую площадь. Ресторан «Прага», а с ним и меблированные номера «Столица» неотвратимо надвигались, и вот-вот нужно будет сказать Муре: «До свидания. Очень рад был тебя видеть. Всего тебе доброго!»
Чтобы оттянуть момент расставания, Дмитрий остановился у ресторана и стал рассказывать Муре об этом модном заведении:
— Знаешь, это очень респектабельное место. В этом году ресторан полностью перестроили. Хозяин «Праги» господин Тарарыкин — человек оборотистый, пригласил великолепного архитектора. Может быть, ты слышала о таком — Лев Кекушев? Запомни это имя, он себя еще покажет. Сейчас его неуважительно называют модернистом, но со временем его творения наверняка будут признаны памятниками нашей эпохи. Может быть, зайдем в ресторан? Посмотришь интерьер, закажем ужин в кабинет и еще поговорим обо всем… Я так рад нашей встрече, ей-богу, мне совсем не хочется сейчас прощаться с тобой.
