Первые упоминания о Гомере в дешифровках «Веноны» были крайне туманными. Из них нельзя было заключить не только что он являлся сотрудником английского посольства, но даже узнать, какой страны он гражданин — Америки или Англии. Первоначально в круг подозреваемых, число которых превысило семь тысяч человек, вошли практически все, кто мог иметь доступ к трансатлантическим коммуникациям.

К апрелю 1951 года список подозреваемых сжался до девяти, а в середине апреля появился открытый текст еще одного шифрсообщения, который содержал сведения о том, что в 1944 году Гомер дважды ездил из Вашингтона в Нью-Йорк, чтобы навестить там свою беременную жену. Выяснилось, что так поступал только Дональд Маклин, ставший к тому времени заведующим американским отделом Форин Офис.

Для организации побега Маклина у советской разведки в запасе было несколько недель, так как из-за решения не использовать дешифровки «Веноны» в суде МИ-5 пришлось искать иные доказательства его противозаконной деятельности. История бегства Маклина запутана множеством различных версий. Но все они сходятся в одном: предупреждение об опасности разоблачения Маклин получил от Филби, который пришел к выводу, что того начнут допрашивать в понедельник 28 мая 1951 года. Вечером 25 мая, в пятницу, Маклин отправился в путешествие, которое закончилось для него благополучным прибытием в Москву.

Маклин представлял огромную ценность для КГБ, поскольку имел доступ ко всем самым секретным документам Форин Офис. В том числе и к так называемым «синим папкам»: в них были одеты документы, содержавшие радиошпионские данные. В середине 30-х годов именно из «синих папок» Маклин сумел извлечь подтверждение того, что англичанам не удалось добиться вскрытия советских шифрсистем. Он подробно информировал Москву о том, как обстояли дела у специалистов ПШКШ, читавших шифрпереписку других стран. Хотя англичане упорно продолжают утверждать, что они никогда не пытались шпионить за дружественными странами в мирное время, по сообщениям Маклина, в «синих папках» нередко встречались шпионские данные, почерпнутые из американских и французских шифртелеграмм.

Маклин смог не только подтвердить, что советские шифры оставались стойкими, но и помочь сделать тщетными все попытки их вскрыть. В 1936 году его своевременное предупреждение лишило операцию, предпринятую ПШКШ, всякого шанса на успех. В ПШКШ разработали сложный план, согласно которому в английском парламенте было инспирировано обсуждение вопроса о политике СССР. Министр иностранных дел Англии, зная о реальной цели вопросов, заданных ему на заседании парламента, давал на них необычно пространные и откровенные ответы. Криптоаналитики из ПШКШ надеялись перехватить шифртелеграмму, в которой советское посольство в Лондоне, как ожидалось, передаст в Москву дословное изложение этого парламентского обсуждения. Путем сравнения ее открытого текста с шифрованным в ПШКШ хотели вскрыть советский шифр, введенный сразу после нападения на «Аркос». Но благодаря сведениям, сообщенным Маклином, советским шифровальщикам были даны строгие указания впредь тщательно перефразировать все доклады об английских правительственных заявлениях. Хитроумная операция ПШКШ была сорвана.

Среди информаторов Маклина числился Оливер Стрейчи (Соня), эксперт Форин Офис по кодам и шифрам. В годы Второй мировой войны Стрейчи занимался чтением шифровок Абвера. Причем настолько успешно, что в признание его заслуг этот источник радиошпионских данных в ЦПС сокращенно именовался ИСОС — источник секретной [информации] Оливера Стрейчи. Дешифровальщики в Москве несомненно были заинтригованы сообщениями Маклина о работе Стрейчи в ЦПС и упоминанием о «шифровальной машине, которая полностью исключает возможность вскрытия шифра и освобождает от необходимости использовать коды».

«Венона» причинила ущерб советской разведке даже в такой далекой стране, как Австралия: были раскрыты два наиболее важных советских агента в австралийском министерстве иностранных дел. Правда, и тут не обошлось без предательства. В 1954 году в Канберре попросил убежища резидент КГБ полковник Владимир Михайлович Петров. До своего назначения в Австралию в 1952 году Петров долгое время руководил шифровальным подразделением КГБ, обслуживавшим легальные резидентуры за границей. Вместе с ним осталась в Австралии и его жена Евдокия, имевшая звание капитана и исполнявшая обязанности шифровальщицы при муже.

Два обстоятельства привели к измене Петрова. Во-первых, последние несколько месяцев в советском посольстве царило острое беспокойство — там боялись, что контршпионская служба Австралии готовится совершить на него налет. Петрову приказали подыскать подходящие места для тайников, в которые в случае налета можно было бы спрятать наиболее секретные документы. Однако предложенные им тайники Москва сочла небезопасными. Он и его жена были обвинены в халатности и неблагонадежности. Петров стал опасаться, что их, как скомпрометировавших себя работников, отзовут в Москву, и неизвестно, что с ними потом может произойти.

Во-вторых, незадолго до побега Петров начал разработку Михаила Бялогусского, обосновавшегося в Австралии эмигранта из России, который в беседах с Петровым открыто выражал симпатию к Советскому Союзу. Петров получил разрешение из Москвы завербовать его в качестве местного агента КГБ. Однако Бялогусский, на самом деле работавший на австралийскую контршпионскую службу, планировал то же самое в отношении Петрова. И когда Петров намекнул, что в посольстве у него не все благополучно, Бялогусский без обиняков сказал, что лучшим выходом для Петрова было бы навсегда остаться в Австралии. Сказано — сделано.

Конечно, Петров и сам по себе являлся исключительно богатой добычей для западных спецслужб. Но его готовность сотрудничать с ними возросла еще больше, когда сорвалась попытка вывоза миссис Петровой обратно в СССР, предпринятая КГБ. Евдокию удалось вызволить в последний момент перед тем, как самолет с ней должен был вылететь из Канберры. После побега Петров активно использовался австралийцами, американцами и англичанами как инструктор и консультант, служа для них источником ценных сведений и о советской разведывательной сети в Австралии, и об организации шифрсвязи в КГБ.

Просеивая горы бумаг с дешифровками «Веноны» в поисках информации о Гомере, ЦПС удалось напасть на след еще одного советского агента. Анализ перехвата показал, что этот агент обладал доступом к информации о секретных ядерных экспериментах, а также имел сестру, учившуюся в американском университете на Восточном побережье США. Это сузило круг подозреваемых, и вскоре советский агент был идентифицирован. Им оказался немецкий иммигрант по имени Клаус Фукс, уехавший из Германии в Англию перед Второй мировой войной. Чтобы скрыть действительный источник сведений о Фуксе от противника, одному из сотрудников службы безопасности английского ядерного центра, где работал Фукс, дали задание заняться им вплотную. Безо всякой ссылки на «Венону» этому сотруднику удалось убедить Фукса чистосердечно признаться во всем.

Надо сказать, что эта версия разоблачения Фукса находится в явном противоречии с историей, рассказанной одним из советских связников Фукса А. Феклисовым. По его мнению, поимка Фукса стала следствием следующих событий, произошедших в конце 40-х годов.

Неожиданно быстрое появление в СССР атомного оружия заставило правительственные круги США предположить, что информация о нем была выкрадена советскими агентами из лаборатории в Лос-Аламосе и что следовало немедленно взять в активную разработку всех сколько-нибудь подозрительных лиц из числа работавших или приезжавших туда на работу. Тщательному повторному анализу были подвергнуты старые дела и компрометирующие материалы на таких лиц.

В 1948 году пришла очередь дела Фукса, которое было заведено на него в основном по следующим трем причинам: во-первых, в студенческие годы Фукс участвовал в работе Коммунистической партии Германии; во-вторых, в кругу друзей доброжелательно высказывался о СССР; в-третьих, вместе со своей сестрой Кристель упоминался в секретных документах, которые Гузенко захватил с собой в 1945 году для передачи американцам.