— Вот это да! — наконец выдохнула Света.

— Забалдеть, — сказала Катя, застывшая как истукан. — Царский подарок.

— Кому? — поинтересовалась старушка.

— Вероятно, Димитрию Петровичу, — пояснил Лампадов.

Скрипки возносились под небеса и падали в пропасть.

— Вы слышите ложечки? — спросила Света.

— Какие ложечки? — не сообразил Васенька.

— Там. В оркестре, — пояснила Света.

Действительно, бились в трепете ложечки.

— Что, собственно, дают? — наконец сказала бабка, натруженно прислушиваясь.

— А-а? — спросила Катя, приложив ладонь к уху.

— Бабушку интересует, вероятно, что играют? — прокричал Лампадов.

— Щедрин — Бизе, — проорала в ответ Катя, — «Кармен».

— Все-таки это довольно нахально, — вдруг сказала бабка. — Щедрин — Бизе…

— Чего? — не расслышала сквозь оркестр Катя.

— Бабушка удивляется, почему Щедрин — Бизе?.. — проорал Лампадов, и жилы на шее у него вздулись. — Почему не просто Бизе?..

— А Бах — Бузони? — проорала в ответ Катя.

— Что вы разорались? — недовольно сказала Света. — И сделайте все-таки потише. Это невозможно.

Катя сделала потише.

— Бузони-музони… — вдруг неожиданно сказал Васенька, — а Мити все нету…

И покраснел.

На столе — модель «Синдрома».

— Поразительная вещь, — сказал Митя пожилой женщине. — Уникальная.

Она сидела в середине темной комнаты, от пола до потолка забитой какими-то поблескивающими экспонатами. Громоздились разломанные пианолы, книги, опять медяшки оркестрантов, — а вверху очень яркая горит электрическая лампочка.

Митя неподалеку с оберточными газетами в руках.

— И вы говорите, что хотите передать это в дар музею?

— Хочу передать, — сказал Митя твердо. — В дар.

— Безвозмездно, говорите?

— Абсолютно безвозмездно, — подтвердил Митя. — Я в принципе против частных коллекций. А вы?

— Да, пожалуй…

— Я не сравниваю, конечно, — но вы могли бы хранить дома подлинного Леонардо?

— Нет. Не могла бы…

— Вот видите, — сказал Митя удовлетворенно. — Мы не варвары. Не гуммы.

— Ну да.

— К тому же агрегат действующий… — обнадежил Митя. — У вас водопровод далеко?

— Нет.

— Поди сюда, милый… — позвал Митя, и от стены отделился худой парень в синем халате. Сквозь сильно увеличивающие очки глаза его глядели почти безумно.

— Тяни фал, — сказал сурово. — К водопроводу. И на кран надень. Потом жди команды. Понял?

— Понял, — сказал парень и пошел с фалом.

— Готов? — крикнул Митя.

— Готов!

— Пуск! — крикнул Митя.

— Чего?

— Я говорю, кран открывай. Воду пускай. Смикитил?

— Смикитил.

Митя нажал педаль. Модель заурчала. Опять красный шарик вздуваться стал. Перед лицом зачарованной женщины.

— Перекрывай гидравлику.

— Понял, — крикнул парень, и аппарат затих.

— Ну, репарда у вас, конечно, нету… — сказал Митя грустно.

— Нету, — подтвердила женщина.

— Заколочку одолжите, — попросил Митя.

Она вынула заколку. Митя ткнул заколкой в шарик. Он с грохотом разлетелся. Все шло как по нотам.

— Это фантастика! — сказала женщина потрясенно.

Парень мигал огромными глазами сквозь очки.

Между тем день рождения Мити пребывал в довольно странном состоянии: он как бы уже и начался, но в то же время никуда не сдвинулся.

Гости неопределенно слонялись по квартире. Гостей прибавилось. Был тут и второй Митин коллега с женой. Подошел третий. Коллеги сгрудились вокруг стола с закусками, друг на друга не глядели, томились. Меланхолически перебирал клавиши Гоша Струйских — красивый седоватый мужчина, журналист-международник — старый друг дома.

Катины приятели все так же сидели на стульях вдоль стены. — Может быть, мы пойдем уже?.. — тихо спросил один из приятелей Катю.

— Тебе чего — не сидится?

— Сидится, — ответил приятель и замолчал.

— Может, есть хочешь? — опять спросила Катя.

— Да, — сказал приятель, по совсем не тот, которого Катя спрашивала.

— Сейчас жвачки дам, — пообещала Катя. — Струйских привез, с экватора.

Струйских перебирал клавиши, и, казалось, ему нравилось. Зажевали жвачку.

Тогда бабушка спросила:

— Это что?

— Это жвачка, — объяснила Катя.

— Дай пожевать, — приниженно попросила бабка.

И Катя дала. И сослуживцам дала. Только Струйских не взял. Не хотел. Жевали.

Тут звонок раздался.

— Слава тебе, господи! — сказала Света.

Пошла в прихожую.

Собака залаяла. Все оживились.

За дверью стоял Онаний Ильич Грибанов с супругой.

— Это мы, — сказал он громко.

Митя оживленно шагал по предвечерней улице. «Синдрома» с ним не было. Только пакет с шариками. Настроение поправилось.

— Гражданин конструктор! — закричали сзади, и Митя на всякий случай обернулся.

Размахивая руками, вытаращив увеличенные за очками глаза, за ним гнался парень из музея. Митя втянул голову в плечи и бросился бежать. Бежали по-спортивному. Споро. Потом дыхание у Мити начало сдавать. Пучеглазый чуть на него не налетел.

— Тебе чего? — спросил Митя.

— Вас просят вернуться… — задыхаясь, сказал парень.

— Вот, — сказал Митя решительно и показал кукиш…

— Гражданин конструктор! — опять сказал парень, догнав его вновь.

— Дар есть дар, — сказал Митя грубо. — Мое дело подарить. Ваше дело — дальше думать…

— Я хочу сказать… — начал парень, но Митя перебил:

— Подарки не отдарки. Соленая печать — назад не ворочать.

— Да не в этом дело… — пытался вклиниться парень.

— А в чем? — спросил Митя с вызовом.

— Вас сфотографировать требуют. На стенд. Фотография в экспозицию пойдет…

— О, мама дорогая… — грустно сказал Митя.

Но ему опять полегчало.

День рождения, в общем-то, катился. Уже бутерброды жевали. Пить, правда, не пили, но уже ели.

Говорил теперь Гоша Струйских, говорил негромко, но все слушали:

— Аллопатин, гомеопатии… Все хорошо, конечно. Все, в общем… мало… А вот полюбуйтесь-ка, Тибет… Дичь, скажете, юрты, кибитки, китайцы, нанайцы, — а медицина феноменальная… И глубоко интеллигентная… Нирвана. Полное отсутствие всяких эмоций… И все секреты у монахов. Древние книги, черная магия… Шутки-шутки, а это еще человечество посмотрит, где черненькие, а где беленькие… Вы нас черненькими полюбите… Ха-ха-ха!.. — Гоша поперхнулся бутербродом и закашлялся.

Катя несколько раз стукнула его по спине.

— Вот так в дыхалку заскочит, и каюк, — сказала Катя.

— Чего заскочит? — поинтересовался Гоша.

— А чего хочешь, — объяснила Катя. — И никаких монахов.

— Катя, не мешай, ради бога, — строго сказала Света. — Ну-ну, Гоша.

— Вопрос в том, как до них добраться…

— До кого? — вклинилась Катя.

— До монахов, — объяснил Струйских. — Больному Гималаи не одолеть, а монахи вниз спускаются редко…

— А вы как же? — опять спросила Катя. — Через Гималаи?

— Да, — сказал Струйских. — На вертолете.

— А вертолет откуда?

— Падишах дал.

— А падишах откуда?

— Мы с ним в теннис играем…

— Ясненько, — сказала Катя.

Между тем у бабкиного кресла тоже текла беседа. Светская. Бабка давала объяснения к фотографиям, которых развешано было видимо-невидимо — за креслами, от пола до потолка.

— …Это я в «Весне священной»…

Фотографии рассматривал Онаний Ильич с супругой. И Серафим Лампадов был рядом. На всякий случай.

— А рядом, вот, полюбуйтесь, Фокин… Танцовщик был не без полета, но человек тяжелый… Немирович, пожалуйста… Одевался всегда прекрасно… Он ничего был… Славный. Нет-нет, это не я. Но мы похожи были. Нас частенько путали. Это актриса Корша Катенька Полевицкая читает стихи Блока на смерть Веры Федоровны Комиссаржевской… А это, — это позднее уже… Это Митя… Димитрий Петрович… Вот под этой кадочкой… — бабка показала кадку под окном, — перед войной…