Донесшийся слабый голос вывел его из задумчивости. Гентшель встал и пошел к Маковецу. Удивительно, как этот человек все еще жил.

— Чего тебе, друг?

— Прошли наши?

— Прошли! — ответил Гентшель, высовываясь из открытого окна.

— Сколько раз ты вот так ждал схватки с врагом? — спросил Маковец. Голос его неожиданно зазвучал чисто и довольно сильно, будто ему сделали тонизирующую инъекцию.

— В сложных ситуациях, как сейчас, многие думают, что следующая минута будет последней. Они обычно находятся в таком нервном возбуждении, что ничего не замечают вокруг, а потом словно пробуждаются от тяжелого сна и осознают, что живы. Вот так и рождаются заново по пятьдесят раз.

Снаружи стояла тишина. Белая пелена беззвучно обтекала дом.

Маковец закрыл глаза. Он не чувствовал страха перед смертью, вообще ничего не чувствовал. Но почему же они не идут? Почему заставляют его так долго ждать?

Перед его мысленным взором появилось знакомое лицо, он почувствовал нежное прикосновение губ, приятный запах волос. Потом бледное красивое лицо исчезло и вместо него перед Маковецем предстал капитан Поржизек со злыми глазами: «Четарж Маковец, четкое выполнение предписания А-1-1 обязательно для каждого солдата!» «Она поцеловала меня!» — дерзко воскликнул он. Поржизек засмеялся... Кто-то будил его: «Вставай, пора на работу». Он вскочил с постели и взглянул на будильник. Мать крутилась у плиты. Он вышел на улицу. Было холодное зимнее утро. В его потертом портфеле лежал завтрак... «Дурак! — кричал каменщик Салайка. — Почему ты оставил мешок цемента на улице?» «Я уже не каменщик, Салайка! Пан капитан, я знаю предписание А-1-1 как свои пять пальцев!..»

— Я не трус! — проговорил Маковец вслух.

— Да, ты не трус! — отозвался Гентшель.

Кто-то засмеялся. Этот смех походил на ураган, вобравший в себя все звуки разбушевавшейся летней грозы...

— Ты смеешься надо мной?

— Я молчу!

— Почему же они не идут? И придут ли вообще? — В этом вопросе звучал страх — Маковец боялся не дождаться.

— Мы не сдадимся. Но пасаран!

— Но пасаран! — прошептал Маковец.

Со стороны шоссе послышался топот сапог, шелест упавших листьев.

— Уже идут! — сказал Гентшель, выскочил во двор и не целясь застрочил из пулемета.

Он поливал короткими очередями шоссе, переезд и железнодорожное полотно. Вытащил пустой магазин, вставил новый, последний. Опять воцарилась тишина. Звуки шагов замерли. Вдруг Гентшель услышал глухой удар где-то в доме. Он заглянул в дверной проем. Маковец лежал лицом вниз — он застрелился. Рука его свисала с подушки, на полу валялся пистолет. Гентшель подскочил к дивану и подобрал пистолет. Откуда-то с луга донеслись слова команды. Гентшель снова открыл огонь короткими очередями. Он стрелял до тех пор, пока не израсходовал весь магазин, потом положил пулемет на землю и, метнув в сторону железнодорожной насыпи две гранаты, пробежал по двору, соскользнул по насыпи и прыгнул в топь...

Час спустя у станции остановился бронеавтомобиль с чехословацкими опознавательными знаками. Он ехал впереди колонны грузовых автомобилей с солдатами.

— Пан поручик, здесь шел бой! — доложил четарж своему командиру.

— В помещении два мертвых таможенника, — добавил второй, осмотревший дом.

— Четарж Рихтер, останьтесь на станции со своими людьми и выясните, что здесь произошло. А мы едем дальше, на Шлукнов!

Колонна машин исчезла в тумане, а четарж принялся составлять донесение в штаб полка.

Глухой гул, доносившийся из долины, подобно отдаленным раскатам грома, неожиданно стих. Белая пелена тумана закрыла завалы. Видимость сразу сократилась до нескольких метров.

— Черта с два вы теперь здесь что-нибудь увидите, — проговорил Юречка спокойно. — Забирайте- пулемет и пошли!

— Подожду немного.

— Неужели вам мало той станции?

— Кто тебя держит? Все таможенники ушли.

— Нет, приятель, не все. Наши еще ждут наверху. Они пойдут последними. Граница меняется, нужен строгий контроль на каждом участке новой демаркационной линии.

— Так тебе самое время вылезать отсюда.

— Не злите меня! — взорвался таможенник.

— Давай, давай покричи! Может, легче станет. В Испании, идя в атаку, мы иногда тоже кричали, чтобы отогнать страх.

— Почему вы надо мной смеетесь? — укоризненно проговорил парень. — Обращаетесь как с мальчишкой.

— Не сердись! Я только хочу, чтобы ты ушел отсюда, понимаешь? Ты уже не один, а это обязывает...

— Я знаю... Вы смотрите дальше, чем я. Я еще многого не понимаю. Политику, например... Я тоже был рабочим. Зарабатывал по восемьдесят крон в неделю — этих денег едва хватало на питание. Участвовал в демонстрациях, насмотрелся, как полицейские избивали нашего брата. Вы называете это классовой борьбой. Но почему именно вы, немцы, привели к власти Гитлера?

— Как-нибудь мы найдем время и побеседуем об этом.

— И почему немцы боролись против своих же в Испании?

— Знаешь, мы были там не одни. Там были представители и других национальностей, в том числе и чехи. Это называется интернациональной солидарностью. Когда-нибудь ты поймешь, что это такое. Извини, сейчас на подобные разговоры нет времени.

Таможенник с остервенением ударил ногой по деревянной обшивке дота, с минуту раздумывал, кусая губы, потом вышел наружу, но тут же вернулся. Склоны гор вдруг очистились от тумана, стало видно шоссе, другие доты, из которых поднимался дым, ряды противотанковых заграждении между колючей проволокой. Небо посветлело, сквозь туман вот-вот должны были пробиться солнечные лучи. Еще мгновение — и все вокруг озарится светом, засверкают пестрые краски осени.

Юречка смотрел через бойницу на шоссе, поднимавшееся вверх, к дотам. Снизу донесся неясный гул множества моторов машин, одолевавших крутой склон. Потом все стихло. Видно, остановились и ждут. Чего? Доты они займут без боя. Только из одной бойницы застрочит пулемет. Что это — безумие? Боже мой, разве можно разобраться в этом хаосе?

Он вспомнил о Ганке, которая уехала с родителями в Мельник. «Как только у тебя выдастся свободное время, обязательно приезжай ко мне». Свободное время! Граница теперь отодвинется внутрь страны. Они покидали старую границу не только с горечью, но и с яростью в сердце. Они не были побеждены, их просто предали. А измена мучает сильнее, чем горечь поражения. Она порождает мысли о сопротивлении. Они никогда не смирятся. Не могут смириться. Фашисты будут побеждены.

Неожиданно он осознал, что рассуждает так же, как Гентшель. А ведь совсем недавно он считал его безумцем, чудаком, с которым и говорить серьезно нельзя. Фашизм! Это не только колонны солдат в серой форме, которые через мгновение окажутся внизу, у завалов, это не только танки и орудия, пересекающие сейчас границу. Это тысячеглавый дракон. Когда же придет тот богатырь, который отрубит все эти головы?

Гентшель, наверное, знает. Едва пришел приказ оставить доты, как он появился среди таможенников. Юречку он нашел довольно просто. В то время как все готовились к отступлению, он завел его в этот дот, который еще не был разрушен. Паренек в зеленой форме с трудом отогнал одолевавшие его мысли. Ему нельзя здесь оставаться. Он ведь обещал Ганке...

— Ну, Гентшель, я пойду. Должен идти. Меня ждут...

— Прощай, друг!

— Что с вами станет?

— Не бойся, товарищи в Праге помогут.

— Вы мне обещали, что расскажете...

— О чем?

— Ну... о том, кто уничтожит фашистского дракона...

Снова донесся глухой рокот.

— Слышишь? Он уже ревет! — сказал Гентшель.

Внизу, у завалов, появился мотоцикл с коляской, на которой был укреплен пулемет. Через секунду из леса вынырнул бронетранспортер. Из него вылезло несколько человек. Вслед за ними выполз и танк.

— Вы же видите, что сопротивление бессмысленно! — в . который раз воскликнул Юречка.

— Ну давай, проваливай отсюда быстрее!

Таможенник вышел из дота и побежал по склону горы наверх. По пути он миновал еще один дот, из которого валил дым. Вскоре он был наверху, где проходила дорога. Отсюда Юречка мог видеть домик лесника, но товарищей там уже не было. Перед домиком стояла военная грузовая машина. Водитель менял переднее колесо.