С минуту было тихо. Кучера повернулся и увидел, что Карбан закрыл глаза и подложил руки под голову. Через секунду он уснет и проснется точно двадцать минут первого, когда им надо будет заканчивать дежурство. Но Карбану вдруг расхотелось спать. Он закрыл глаза от солнечного света, а в голове его роились мысли, навеянные разговором с Кучерой. Они вызывали в душе горечь и печаль.

Он понимал, что его собственная жизнь — это сплошная цепь разочарований. Жена не жила с ним, дети умерли... Нет, лучше не вспоминать. Как только он возвращался к событиям, оставившим след в его жизни, то всегда испытывал жгучую боль. Жена приезжала к нему иногда, чтобы привести в порядок квартиру, оставалась на два-три дня, но потом вновь возвращалась в Кралупы, где у нее был дом и где жила ее больная мать. В последний раз они сидели рядом, как два дальних родственника, которые едва знакомы и поэтому им нечего сказать друг другу. Они добросовестно пытались преодолеть разделявшую их отчужденность, но оба чувствовали тщетность этих попыток. Их ничто не связывало, может быть, только воспоминание об умерших детях. Жена говорила, что она уже многие годы больна, но никогда не рассказывала, что это за болезнь. Может, это была просто отговорка, чтобы не жить с ним на границе, чтобы не покидать свой дом и старую мать, которая нуждалась в уходе? А он и не настаивал, чтобы она жила с ним, привык к одиночеству. Когда она уезжала, ему становилось легче. Внутренняя напряженность, от которой он не мог избавиться в присутствии жены, после ее отъезда сразу исчезала. Он любил спокойствие, тихий холостяцкий дом. Он готовил себе то, чего ему хотелось, а если не было желания возиться у плиты, шел обедать в трактир. Он смирился со своим положением. Только воспоминание о детях продолжало причинять боль. Если бы они были живы, все было бы иначе. За Олинку он боролся больше всего. Она умерла в четыре года от тяжелой лейкемии. Двое ее братьев умерли, не прожив и года. Что за проклятие преследовало его семью?

— Что поделаешь! — проговорил он вслух. Уловив, что Кучера повернулся к нему с немым вопросом, Карбан начал говорить с плохо скрываемым волнением: — В молодости человек планирует, как будет жить, как все устроит, но потом случается что-то непредвиденное и все планы идут прахом. Я всегда хотел иметь большую, дружную семью, но из этого, как видишь, ничего не получилось. Некоторые быстро смиряются со своей судьбой, а я не могу, хотя ничего другого мне не остается.

Вокруг них жужжали мухи, снизу все еще доносилась музыка, а над ними простиралось голубое безоблачное небо.

— Если ты ее любишь, женись на ней, — сказал через некоторое время Карбан. — Не бойся, любовь сглаживает многие шероховатости. Вам хорошо, вы знаете друг друга, а я вот женился по объявлению, даже толком не познакомившись со своей будущей женой. Не было времени. Вот наш брак и не состоялся. Мы до сих пор чужие, как тогда в Кралупах, когда встретились впервые.

Кучера молчал. Он чувствовал, что старший таможен-пик расстроен, но не знал, как его утешить.

— Знаешь что? — сонно протянул Карбан. — Сбегай-ка за своей рыженькой. Карабин оставь здесь, чтобы люди не говорили, будто ты на службе гуляешь с девчонкой. Приведи ее сюда, и посидите где-нибудь на склоне на солнышке. Пусть загорит немножко, а то бледная, как призрак. Ну а я пока вздремну.

Кучера вскочил, поблагодарил начальника и помчался вниз. Марихен его, разумеется, не ждала. Как он и предполагал, она крутилась около плиты. На ней была темная юбка и белая блузка. Он ворвался в дом столь стремительно, что Марихен даже испугалась:

— Что случилось?

— Не хочешь выйти со мной на улицу часика на два? Там так хорошо! У начальника сегодня приступ великодушия.

— Ты есть не хочешь? Я уже все приготовила.

—- Нет, я после дежурства зайду. Ты не забыла, что пригласила меня на сегодня? А теперь бросай все и пойдем на склон.

Она передвинула кастрюли на край плиты, добавила дров и закрыла дверцу. Потом в течение нескольких минут вымыла посуду, подмела кухню и постелила скатерть на стол. Работала она быстро и ловко, и Кучера одобрительно наблюдал за ней. Закончив дела, Марихен устроилась у зеркала и стала причесываться. Она подняла руки, и блузка обтянула ее стройную грудь. Кучера обнял ее.

— Подожди! Пусти меня! Я же так никогда не причешусь!

Он хотел поцеловать ее, по губы его наткнулись на шпильки, которые Марихен держала в зубах. Она засмеялась.

— Перестань! — строго прикрикнула она, когда его руки слишком осмелели. Собрав волосы в узел, она критически осмотрела себя в зеркале.

— Что это ты так смотришь? Мне ты нравишься, очень нравишься!

Она наморщила лоб, словно напряженно думала о чем-то, потом улыбнулась ему и исчезла в соседней комнате. Таможенник осмотрел кухню. На окнах стояли горшочки с бегониями, на старом диване, аккуратно прикрытом покрывалом, лежала подушка ручной вышивки, в шкафу блестела чистотой посуда. Вдруг ему представилось, как он вместе с Марихен входит в магазин матери, а та поднимает близорукие глаза и спрашивает, что им угодно. «Мама, это моя невеста, Марушка», — объяснит он. А потом они отправятся гулять по Праге, а вечером пойдут в театр или на танцы...

Марихен вышла из комнаты. На ней был темный костюм, губы она слегка подкрасила. Кучера смотрел на нее с открытым ртом: никогда она не казалась ему такой прекрасной.

— Что ты на меня так уставился?

Чаще всего он видел ее в старом свитере и темном шерстяном платке. Минуту назад в простой белой блузке и старой юбке она показалась ему очень красивой, но теперь...

— Марушка! Марушка моя! — Он обнял ее и прижал к себе. — Милая моя, — воскликнул он, — ты самая красивая девушка в мире!

— Худая, бледная, веснушчатая...

Он легонько прикоснулся губами к ее губам. Она не противилась. Затем по-детски, не открывая губ, сама поцеловала его и обняла за шею. Веер темных ресниц на мгновение прикрыл ее карие глаза. Кучера пылко прижал ее к себе, но девушка резко отпрянула и пошла к зеркалу. Неужели он испугал ее своим нетерпением?

— Почему ты меня боишься? — тихо спросил он.

— Я тебя не боюсь.

— Я хочу жениться на тебе и сегодня скажу об этом твоему отцу.

Марихен остановилась как вкопанная. Он заметил, что она слегка покраснела, словно услышала нечто неприятное.

— Да ты меня и не знаешь толком, — заметила она.

— Я знаю тебя уже сто лет!

— Ты с ума сошел! — воскликнула она, улыбнувшись своему отражению в зеркале.

— Почему?

— Потому что ты не понимаешь, что говоришь.

— Сегодня я сказал Карбану, что женюсь на тебе.

Марихен бросила на него вопросительный взгляд, но потом улыбнулась, и ему стало легче.

— Я бываю противная, вредная, со мной тебе будет трудно...

— Я тоже психом бываю, честное слово. Мама говорила, что у меня в голове не все в порядке, что у меня одного шарика не хватает... Я просто псих в квадрате!

— Люблю психов в квадрате, — заявила она, — нет ничего скучнее, чем человек, нормальный во всех отношениях.

Они вдруг оба рассмеялись. Он обнял ее и прижал к себе:

— У меня будет прекрасная ненормальная жена!

— Взбалмошная!

— Отлично! Я буду боготворить ее, на руках носить...

Она прижалась к нему:

— Хорошо запомни то, что сейчас сказал.

— На всю жизнь?

— Да, на всю жизнь.

На улице они все время встречали знакомых Марихен. Девушка здоровалась с каждым и без тени смущения отвечала на вопросы. Кучера был немного недоволен тем, что их задерживают, но при этом ему льстило, что их видят вместе. Он с гордостью поглядывал на шедшую рядом с ним девушку. Ее маленькая ручка крепко сжимала его пальцы.

— Ты уже выздоровела, Марихен? — спрашивали любопытные.

— Спасибо, выздоровела.

— А то отец очень скучал, ходил сам не свой. Береги себя, ты еще слабенькая, воспаление легких — это не шутка.

Она согласно кивала и торопилась поскорее пройти деревню. Наконец они вышли на окраину и по полевой дороге направились вверх, к лесу.