— Расскажи мне о матери. Я видел ее совсем недавно, но она была лишь призраком. Ты убил ее?

— Нет.

— Тогда кто ее убил?

— Время ее убило, — без промедления ответил Ясон. — И ты. И Кинос. И я. А также те места и времена, события и обстоятельства, где не было ни вас, ни меня. Она прожила долгую жизнь. Я был лишь волнением в ее груди, мгновенной вспышкой желания и тепла. Больше времени она уделила тому, кого ты зовешь Мерлином. Она была Мерлину сестрой — теперь я это знаю. И оба они старше лесов.

— Я не его сын.

— Нет, не его.

— У нее были дети от других мужчин?

— Я не догадался ее спросить.

— И все же! Выкладывай начистоту. Я — твой сын. Медея — моя мать. Была моей матерью. Я создан тобой. Я должен жить и в свое время умереть так, как и предопределено.

— Да, должен. А теперь у меня вопрос к тебе…

— Спрашивай.

— О жизни, которую тебе осталась прожить, о сроке, который больше отпущенного мне. По крайней мере, я на это надеюсь, хотя твои шрамы и несдержанность внушают мне опасения…

— Что с этой жизнью?

— Проживешь ты ее в гневе или без гнева, с любовью или с мечтой о мести? Я изменил твоей матери. Не отрицаю. Я дорого заплатил за это. Ты не знаешь, как дорого, потому что едва я заговорил с тобой, как из брюха у меня хлынула кровь, а кишки были выпущены наружу — твоим ножом. Все это уже не важно. Передо мной новые дороги, короткие дороги, но если я сумею теперь отыскать тех богов, что когда-то давали мне силу и решимость жить так, как только и стоит жить…

— Это как? — тут же спросил Тезокор.

— Жить сполна. Сполна! Сполна! До последней капли жизни.

Тезокор ударил кулаком по земле, но удар выражал восторг, а не гнев. Он снова встретил взгляд отца.

— Это по мне. Эта мысль мне нравится! Единственное, чего мне не хватало в жизни, с тех пор как я вынырнул из странного сна, где меня приносили в жертву и прятали… Единственное, чего мне недоставало, — это того, чем, по твоим словам, был щедро наделен мой брат: мечты и цели. Я действовал — мои шрамы тому доказательство. Сражался! Шрамы тому доказательство. Я ранил своего отца. Его шрамы тому доказательство. Мне всю жизнь не хватало отца. Но я не научился видеть в тебе отца. Только Ясона.

Ясон промолчал, и Тезокор, тихо вздохнув, продолжил:

— Но теперь я думаю, что хватит с меня и Ясона. Ты собрал мужчин и женщин, героев и полубогов, создал команду для своего маленького корабля. Ты — человек, просто человек, — укротил Геракла, Тезея и Аталанту. Ты добыл золотое руно! Я вырос на этих рассказах, и эти рассказы были всем, что осталось от тебя мне. Океан, реки, чудовища, скалы, сходящиеся с грохотом, и другие, расступающиеся и заманивающие в ловушку. И за всем этим не божество, дающее советы героям, но человек, видящий из всех путей лишь один: только вперед! Ты вернулся домой в Иолк, не сворачивая с этого пути. Ты отыскивал реки и проливы, ты тащил корабль по суше, знал себя и знал, куда идти. Ты помнил простую истину: что даже самый малый ручей приведет тебя к океану, а следуя вдоль берега океана, ты обязательно найдешь тот берег, откуда однажды отплыл.

Он помолчал немного, все разгребая пальцами землю. Потом тряхнул головой.

— Что же такое со мной сталось, если мне были недоступны эти простые, но так необходимые истины? Почему я — странник, как этот твой странный друг Мерлин?

— Ты тот, кто ты есть, потому что случилось то, что случилось. Я предал Медею ради другой женщины. В ярости она украла у меня сыновей и убила их. Или так я думал. На самом деле она забросила вас в будущее, но при этом истощила собственные силы. Ярость никогда не делает мудрых дураками — она делает дураками дураков. Мы с Медеей были дураками, хотя нельзя не признать за нами страсти. Почему дураками? Потому что никогда не говорили о любви. Она хотела детей. Она породила многих, оставила только двоих. Вот что я скажу тебе, Тезокор: я никогда не пойму и сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из людей мог понять, что творилось в ее уме, когда она в ярости бросила вас во Времени из ненависти ко мне.

Видели ли они меня, стоявшего в нескольких шагах? Их, казалось, поглотил собственный мир.

Были мгновения, когда я не взялся бы предсказать, дойдет ли у них до драки. Тезокор уж точно напрягся, как кот перед прыжком.

Потом медленно двое мужчин выпрямились. Я, оглянувшись, увидел Дедала, смотревшего на них с высоты. Проблеск света — и он быстро и разочарованно отвернулся.

Ясон отстегнул пояс с мечом и перекинул его через плечо. Так же поступил его сын. Они кивнули друг другу без улыбки. Подошли к ручью, присели и минуту сидели рядом, молча смотря вдаль.

Я оставил их вдвоем.

С громоподобным ревом земля снова преобразилась, но не к прежнему полупрозрачному видению Крита. То была восточная окраина владений Урты, и Нантосвельта бурно текла вспять, огибая выступ суши с юга на север. Войско Мертвых рассеялось по лесам — беспокойные духи на беспокойных конях дожидались случая перебраться в земли коритани, куда открыт доступ лишь Нерожденным. Здесь были сумерки. На склоне, против того места, где я стоял, горели костры. Мрачное пристанище возвышалось передо мной: узкий клиновидный проем в тяжелых дубовых бревнах. Из-под карниза смотрела оленья голова, широкие рога раскинулись на пять саженей по сторонам, но морда была не оленья — скалящегося волка.

За пристанищем у причала стоял мой Арго в своем истинном обличье: отчасти греческое, отчасти северное судно, крепкая дубовая обшивка, годная, как мы в том убедились, для борьбы с бурным океаном.

Дедал явно обратил накопленные им силы на подготовку своего воинства к переправе, заставил их бить по щитам, выкрикивать воинственные кличи тех времен, которым они принадлежали, обрушивать на дальний берег град камней из пращи. Я сомневался, что их деревянные стрелы могут перелететь поток.

Но самым страшным было другое: если они не сумеют переправиться, то повернут назад и довершат разорение земель Урты, начатое в прорыве на восток.

— Дедал! — прокричал я тогда. — Дедал!

Ответа я не услышал и вошел в пристанище.

Здесь было просторно и темно, как ночью. Блестящие щиты висели на плетеных перегородках, отражая тусклые лучи, пробивавшиеся под стрехами, и призрачные движения теней, двигавшихся по залу.

— Дедал!

Железо ударилось о щит раз, другой, и весь зал зазвенел. Когда звон утих, я ощутил присутствие человека.

— Кто ты? — спросил он, не показываясь на глаза.

— Я мальчик, построивший Арго. Это я смастерил первую лодочку. Когда ты снаряжал его на острове, в гавани под своей Мастерской, ты должен был познакомиться с Духом корабля. Все его капитаны оставили там свое эхо, и я тоже был там.

Но откуда знаю его я?

Дедал бродил по своему темному пристанищу. Серебристые щиты отражали блеск бронзы и смутно его лицо.

Он долго молчал. Потом заговорил так, словно услышал мой вопрос.

— Ты оставил в той лодочке игрушку. Фигурку человечка, память о первом капитане. Ты создал лодку и создал моряка.

Я не помнил. Но теперь мне все стало ясно. Конечно же! Маленькая фигурка — то, что греки называли колоссом. Жизнь в дереве или металле. Моя фигурка была неумело вырезана из дубового сучка, превосходно обстругана (так представлялось мне, прожившему тогда всего несколько лет), промаслена, ярко раскрашена, а потом спрятана в маленьком тайнике на корме простого челнока.

Теперь я понимал. Как будто проникновение в другой мир, «где больше правят чары, нежели познания мудрых», захлестнуло меня пониманием.

— Я тебя создал, — прошептал я, все еще пытаясь постичь, каким образом крошечная фигурка стала человеком, а затем — этим существом.

— С каждым разом, как меня отстраивали, я становился сильней, — ответил он, словно уловив мой вопрос. — Я оставался с Арго, пока не накопил силы, чтобы покинуть его и жить по-своему в новом мире. Я нашел остров, воплощение моей мечты, чтобы оттачивать свое мастерство. А после, когда я исследовал Срединную Землю и вел борьбу с нечистью, Арго вернулся, и я дал ему новую силу только для того, чтобы его заграбастал тот, кому следовало бы давно умереть — умереть так же, как женщине, что ушла недавно. Но это дело я пока оставлю до другого раза.