Это просто отзвуки. И не все они возникли, когда образовался мир, хотя считается, что десять из них были с самого начала. Их порождали боль, мечты или вмешательство существ, подобных мне.

Проще говоря, это остатки игр, побочные эффекты упражнений в чарах, колдовстве или магии. Однажды возникнув, они оказываются очень прочными, и рассеять их нелегко. Они продолжают жить. Они, как эхо, глохнут понемногу, но никогда не затихают до конца. Они такие же стойкие, как память.

И мы попали в один из таких отзвуков.

Во времена моего затянувшегося детства эти разбросанные по миру владения эха охранялись ольховыми людьми, отгонявшими неосторожных, готовых вступить в небыль. Позднее они стали местами паломничества, и охрана мест, называемых теперь пустотами, из которых часто возвещались пророчества, перешла к более строгим хозяевам: жрецам и правителям, извлекавшим из них выгоду.

Вот и несчастные Дельфы — обнищавшая дыра в скалах, с храмами, разграбленными набегами всевозможных племен, — почти наверняка были остатками такой полости.

Я предпочитал называть их нижними путями. И боялся их. Эти места были непредсказуемы, как непредсказуемы были породившие их головы. Чаще всего молодые и умные, но порой и безумные. Когда-нибудь в грядущие времена их секреты откроются при раскопках. Но меня подобные предприятия не особенно прельщали.

Однако сейчас я заинтересовался, и не только потому, что Ясон и его спутники молча сидели посреди такого «нижнего пути», но и потому, что в нем отчетливо пахло нарочитым созданием.

Тайрон упомянул мастерские. Остров был сплошь усеян мастерскими Мастера. Не открываются ли они в самую большую из известных мне стран эха, в эхо целого острова, острова Крит? И не был ли пляж, на котором мы устроились, одним из таких входов, как и сам огромный лабиринт дворца Ак-Гноссос? Эта мысль будит воображение.

Не ошибся ли я в своих догадках и кто именно создал это место? Кто обратил этот длинный узкий островок в лабиринт отзвуков? И если все это лишь эхо, где же сам остров?

Нас с Ниив ночью посетил медовый дух. Медовый запах и медовые чары, стихия, которая наверняка не принадлежала к созданиям Мастера. Не ее ли мучительные грезы сотворили эту прожорливую мечту?

Меня трясло от скачущих мыслей. Я не замечал мрачно нахмурившихся невежд и видел только понимающие улыбки Тайрона и Талиенца.

— Где-то, — заключил я, — на пути с Альбы к гавани Акротири мы перешли из знакомого мира в мир эха, что теперь окружает нас.

— На Корсике! — воскликнул Тайрон. — Я чувствовал, что там что-то неладно. Именно там, теперь я уверен. Помните ту странную волну? Как море покачнулось, отбросив Арго на мол? Именно тогда! И не ты, и не я, Мерлин, свили нить этого волшебства.

— Сам Арго, — закончил я за него. Этот критянин был очень непрост.

— Сам Арго, — согласился Тайрон.

— К слову… Вот и он, — пробормотал Ясон, поднимаясь на ноги и указывая рукой на восходящее солнце. — Это ведь он?

Я подметил, как что-то мелькнуло в его глазах: пожалуй, не радость, а робость. Он смотрел на корабль, который называл своим, на маленькую точку в солнечном сиянии, но ему было не по себе.

Ниив шепнула:

— Полюбуйся на своего дружка, скотину, ублюдка! Ну, ну, ну…

— Что ты видишь? — спросил я ее. — Только глазами и чутьем. Больше ничего не надо.

— То же, что и ты. Он боится. И сам не знает чего. Вот оно! — Она вцепилась в мою ладонь и тихо злорадно бормотала: — Скоро мы увидим, как он свалится в вырытую им самим яму. Приятное зрелище!

Я оттолкнул ее от себя. Она застыла, с округлившимися глазами, подбоченившись, всей позой выдавая себя, и тут же опустила руки, обмякла, притворяясь, что ей все равно.

Я не замечал ее. Я видел только Ясона. Я повидал стихийных духов во многих обличиях, но те, что сейчас туманили ему разум, больше всего походили на мошкару, роящуюся в сумерках вокруг людей и скотины. Ярость и воспоминания, страх и пыл свивались вокруг него в эфирные испарения. Прошлое истекало из человека, считавшего его давно похороненным.

К берегу приближался не корабль, а волна. Она становилась все выше, пена водопадом стекала с гордого носа, медленно поднимавшегося над водой.

Арго всплывал подобно левиафану. Он разбил гребень волны, нарисованные глаза следили за нами, в то время как киль коснулся земли и пропахал галечный берег между нами, рассыпавшимися перед его внезапным, ошеломляющим появлением.

Гнев и жалость стекали с его бортов так же зримо и ощутимо, как струи воды. Ясон шагнул вперед, грубо отшвырнув меня с дороги. Он отвечал на зов. Я на миг решился подслушать и услышал жесткий хриплый голос корабля, скорбно призывающий его к себе. Остальные были отвергнуты, и Ясон один поднялся на палубу и вошел в Дух корабля.

Вскоре он появился снова, пепельно-бледный, дрожащий, в отвратительном настроении, и окликнул нас:

— Остальные здесь. Промокли, но живы. Пора отчаливать. Столкните эту прогнившую развалюху с отмели.

Мы сделали, как он велел, грубой силой и с помощью оказавшихся под рукой канатов стащив корабль в океан. Едва все оказались на борту, Арго развернулся, нацелившись в неизвестность, поймав ощутимое лишь для него течение. Он пересек море и наконец вошел в русло реки.

Теперь мы взялись за весла и вывели корабль из нижнего мира прямо посреди острова.

Потом, вынырнув из мрака, как из сновидения, мы увидели, что окружены горами. Ярко светило солнце. Многоцветный город раскинулся на берегах реки. В воздухе витало не только благоухание с вплетающимися в него запахами дубленой кожи, но и звуки. Звуки жизни. Шум городской суеты, выкрики любопытных, собравшихся веселой толпой подивиться на наше судно, на наш Арго, стучавший и гремевший о причал, пока Рубобост и греческие моряки искали причальные канаты, чтобы успокоить корабль.

— То-то, — одобрительно заметил Урта, оглядываясь по сторонам. — Наконец приличный город. Вот это я понимаю.

В самом деле, было чем полюбоваться. По течению мимо нас проплывали баржи, и с их высокой палубы на нас с любопытством пялились моряки; лодочки поменьше проходили на веслах не под барабанный бой, а под мерные звуки бронзовых рожков. На причалах были сложены узкогорлые пифосы. Волы тащили плетеные повозки, нагруженные плодами. В загоны с блеянием входили козы с темной шерстью. Где-то вдали, за выкрашенными лиловой и розовой краской домиками, шло празднество. Звон тамбуринов прерывался торжественным уханьем больших барабанов и визгом рожков. Порой слышались крики веселья. Порой стоны. Порой вопли.

На склонах вспыхивали искорки, и мы, присмотревшись, различили шествие детей, одетых в белые туники, с маленькими, отражающими свет щитами в руках. Они поднимались по извилистой тропе все ближе к небу.

— Где эта поганая дыра? — вдруг возопил Ясон. Он был явно не в себе. — Куда мы попали? Кто-нибудь знает?

Тайрон, обернувшись к нему, крикнул:

— Да. Домой!

— К кому домой?

— Ко мне домой, — зычно проревел критянин, усмехаясь хмурому Ясону.

— Ты здесь родился? В этом прекрасном городе? — спросил Урта. Если сравнить с грязным, звенящим кузнечными молотами и копотью хаосом Тауровинды, ему было чем восхищаться.

— Прямо здесь, — ответил Тайрон, указывая в гущу домов. — На Пчелиной улице.

Когда смысл названия дошел до утэнов Урты, они разразились хохотом. И тут же стали предлагать возможные названия для улиц родного городка: все они звучали не столь изысканно.

Тайрон их не слушал. Он засмотрелся вдаль, упиваясь цветами и звуками, потом покосился на меня:

— Почти ничего не изменилось. Вот бы узнать, долго ли меня не было.

— Узнать нетрудно.

Пока Ясон улаживал вопросы портового сбора с городскими чиновниками, едва ли не одновременно с нами подоспевшими к причалу, мы с Тайроном собрались в город. Шум праздника становился громче, крики веселья пронзительнее. Я спросил спутника, что они могут праздновать, и тот слегка замялся: