Она взвизгнула, споткнувшись, и я замер, а веревка как раз в этот миг размоталась окончательно и поползла от дерева, легко, как скрывающаяся в норе змея. Пронзительный Взгляд рухнула в реку. Голова ее скрылась под водой, руки торчали. Сквозь вьюгу я с трудом разбирал, что случилось, но челнок вдруг развернулся, намотав на себя веревку. Я увидел, как руки моей подружки ловят ее конец, потом она всплыла, словно нимфа из глубины, насквозь промокшая и орущая. Она ухватилась за борт челнока и повисла на нем, обратив ко мне бледное перепуганное лицо, а река, буря, ночь и невидимые руки снова уносили ее от меня, отдавая темноте и разлуке, оставляя мне только крик, прилетевший по ветру, — крик, в котором, казалось, звучало мое имя.

В таких простых снах, в такие холодные непримечательные ночи запускается ход великих историй, прокладываются дороги судьбы. Откуда мне было знать? Долго после той огромной потери я знал лишь звук собственного ужаса и заброшенности.

И вот теперь в Арго тоже чувствовались ужас и заброшенность. Он стал несчастным кораблем. Он жил с тайной, вросшей в дуб и березу его бортов. Тайной была вина. И, как дитя, он торопился признаться, но в то же время всеми силами хотел скрыть свою вину.

Я забился, выпутываясь из объятий Миеликки. Хозяйка Северных Земель посторонилась — чары общности нарушились. Ее рысь припала к земле и зашипела на меня: ее дыхание смердело. Миеликки шикнула на кошку, и та попятилась, приседая: встревоженная, недоверчивая, дикая.

Миеликки откинула покрывало, скрывавшее ее лицо. Впервые я увидел его открытым, если не считать, конечно, лица свирепой ведьмы, оберегавшей корабль.

Лицо поразительной красоты, и она рассматривала меня с любопытством и сочувствием. Взгляд был лукавым, как я и ожидал, но кожа — бледной, молочной белизны, лишь слегка тронутой румянцем. Лицо словно вылеплено из снега. Даже губы, полные и чувственные, были бескровны, хотя и полны жизни.

— Я иначе изваяна, — пояснила она, шутливо кивнув на выход из этой страны духа, за которым скалилась деревянная скульптура. — Те люди, которым понадобилась фигура покровительницы для корабля, изваяли меня в страхе, а не в любви.

— Да. Заметно.

— Я не самая сильная из покровителей Арго. До меня была богиня Греческой земли…

— Гера. Да.

— Одно из ее имен. Всего лишь одно из имен. И ее дочь Афина тоже. Она отбрасывает длинную тень сквозь время и на жизнь корабля. Она затонула вместе с Ясоном после того долгого странствия, после его смерти от отчаяния. Во всяком случае, часть ее. Малая часть, обломок жизни, осколок духа-защитника утонул в северном озере вместе с любимым своим капитаном. И у корабля, и у покровительницы имеются любимцы, и Ясон, несомненно, — первый среди них. Были и другие. До Ясона — человек по имени Акратон; до него, в грубые времена, жестокие времена, — муж огромной храбрости, великой ярости, звавшийся Аргео Коттус; до него — женщина с бледным лицом, но с сильной волей. Ее запомнили как Геан-анандору. Было много и между ними. Первым был ты — мальчик-капитан, вдохновенный строитель. Первый Мастер. Первый Мастер из многих.

Мастер. Опять это слово. Опять это слово.

— Арго в тревоге, — сказал я. — Он сильный корабль. Он не дал мне знать, что именно тревожит его.

— Ты мог бы применить свой дар, чтобы расколоть его борта, его оборону, как чайка раскалывает ракушку.

— Мог бы. Но не стану. Слишком дорого и слишком опасно для меня. Кроме того, я не хочу спрашивать о том, чего он не хочет мне сказать.

— Его настигло предательство, — тихо сказала Миеликки. — Минута жизни, когда он пошел против того, чему был научен, — изменил человеку, сделавшему его таким, каким он был: великим кораблем, с сердцевиной из лодочки, которую ты некогда смастерил из лозы и шкур.

— Кто он был?

— Не знаю. Этого он еще не готов открыть. Но он здесь, на Альбе, из-за того, что сделал тогда. И я уверена: он желает, чтобы ты снова отплыл с ним. Тебе не безопасно в Тауровинде. Никому не безопасно в Тауровинде. Ты все еще не там ищешь источник бед, которые скоро захлестнут землю.

Этот загадочный разговор бесил меня. Я попробовал проскользнуть в душу Миеликки и распутать ее мысли, но рысь показала зубы, и мимолетный образ красавицы из ледяных пустынь Похйолы оказался пустой скорлупой. Большая часть богини, духа деревьев и снегов, все еще оставалась под северным сиянием, на мерзлой земле, породившей ее. Проникать было некуда, распутывать нечего.

Моя попытка позабавила богиню, но не рассердила ее.

— Я не в силах тебе помочь, — настаивала она. — Я могу быть голосом Арго — и больше ничем, — но этот корабль тоскует.

Я понимал: Арго предпочел бы открывать причину своего отчаяния понемногу. А пока что он всеми силами старался отпугнуть меня от Тауровинды.

— Я знаю, что ты пробыл там долго, — обратился я к нему через Хозяйку Северных Земель, — поэтому тебе известно, что за рекой поднимается Страна Призраков; на реке появляются пристанища, где Мертвые собираются, чтобы пировать перед битвой. Скажи хоть что-нибудь, хоть что-нибудь из того, что помогло бы нам защититься. Нерожденные тоже собираются, но они не столь воинственны, как Мертвые. Что происходит, Арго? Что ты можешь мне сказать? Помоги хоть чем-то!

Помедлив, Миеликки ответила:

— В стране Урты всем грозит опасность. Об этом позаботились поверженные правители. Земли Урты соскальзывают в сумрак. Ты бессилен помочь.

— Поверженные правители?

— Каждый из них невиновен. И каждый из них виновен. Я могу назвать только одно имя: Дурандонд. Он основал Тауровинду. Арго чувствовал его под холмом. Он думает, что ты его помнишь.

Дурандонд! И его спутники.

Как быстро возвращается память. Как просто открыть внутренний взор, что закрылся не от страха, но от скуки. Почему из всего случившегося со мной за века я должен был запомнить пятерых отчаянных юнцов, пять простых даров, пятерых разочарованных и рассерженных молодых мужчин? С какой стати меня занимали бы обиды, издевки и жалобы дерзких прохожих, задетых откровенными предсказаниями будущего?

Я зарабатывал на жизнь, честно предсказывая будущее, и не раз расплачивался своей шкурой, когда неповоротливое тело не поспевало за острым умом, спасающимся от чужого гнева. Но те пятеро мальчишек, навестивших меня в моем «доме рядом с домом», в маленькой пещерке на прогалине, где я часто отдыхал и набирался сил, проведя на Тропе срок жизни двух или трех поколений… Они исчезли из памяти так же стремительно, как колесницы, уносившие их домой, к поражению.

Но я всегда помнил Дурандонда. Поверженный правитель? Не мешало бы узнать о нем побольше.

Мне было ясно, что дрожащий корабль ничего больше не скажет мне. Впрочем, я напомнил ему, что Урта с сыном возвращаются из восточных земель коритани. Последним повелением моего старого друга было:

— Удержи их там! Не позволяй им вернуться! Оставьте крепость!

Я не мешкал. Я мог бы задать еще сто вопросов, но отступил из той скрытой страны, с теплого порога лета внутри корабля. Я прошлепал по скопившейся в трюме дождевой воде, взобрался на гребную палубу и через борт соскользнул в грязь под тростниками, а оттуда выбрался на твердую землю.

Арго потерянно смотрел на меня.

Вечерело, спускалась темнота, в воздухе висела сырость. Дальше по реке какое-то движение взбаламутило воду: утки, не более того.

Я окликнул Ясона, и мне ответил шелест ветра в камышах. Приблизившись к лесу, я снова позвал. Арго уже остался позади, скрылся в сумерках. Не пробралась ли команда на борт замершего в бесчувствии корабля?

Краем глаза я уловил легкое движение, и Ясон появился передо мной. Он и теперь казался живым трупом: тощий, с пустым взглядом, с лицом, не выражавшим даже любопытства, хотя глаза его смотрели прямо на меня. За его плечом я увидел дака Рубобоста. Как мне хотелось, чтобы его знаменитый хохот осветил эти мрачные черты! Но в нем не было никакого чувства, только жизнь плоти.