Ухтомского в сопровождении всей русской миссии принял сам богдыхан, и князь, в нарушение китайского протокола, поднялся по ступенькам трона и собственноручно вручил правителю знаки екатерининского ордена для вдовствующей императрицы. Подарки богдыхану и его придворным раздавались на следующий день. Из-за вопиющей неосведомлённости членов миссии Ухтомского об обстановке в Китае произошли многочисленные накладки. Так, для начальника китайской таможни, англичанина сэра Роберта Харта, в качестве подарка было заготовлено… пять кусков красного сукна! На обеде, устроенном богдыханом в честь Ухтомского, князь произнёс, как он полагал, настоящую восточную речь, закончившуюся фразой: «С трепетом поднимаю бокал за здоровье присутствующих сановников». Драгоман Грот, переводивший эту речь, конечно, не стал озвучивать эту «галиматью», потому что с китайской точки зрения она была унизительна для её автора.

Дипкорпус миссию Ухтомского фактически проигнорировал. Сам князь, полагая себя выше всякого иностранного посла в Пекине, не нанёс им ни одного визита. Англичанин Макдональд, получив из Лондона уведомление о том, что Ухтомский послом не является, не обращал на него никакого внимания. Позже в русской миссии узнали, что Ухтомский при отъезде из Петербурга был наделён званием необыкновенного в дипломатическом обиходе «чрезвычайного посланца», что дало повод некоторым злым языкам переделать его в «чрезвычайного зас. нца». Не удалась и сама миссия Ухтомского: китайцы на расширение КВЖД не согласились. Министр иностранных дел Муравьёв торжествовал: Витте, вторгшийся в его «епархию», был посрамлён.

После трёх лет пребывания в стране Ю. Я. Соловьёв запросился домой. Он полагал, что если задержится ещё на некоторое время в Китае, то его в Министерстве иностранных дел сочтут за знатока этой страны, а это грозило ему продлением китайской командировки на неопределённое время, что в его планы не входило. Соловьёву хотелось познакомиться и с другими странами.

Афины, тогда самые настоящие задворки Европы, были далеко не главным центром основных противоречий в Европе и средоточием маститых политиков, дипломатов и корифеев, решавших судьбы Европы и мира. Но вместе с тем греческая столица представляла собой точное и зеркальное воспроизведение проблем, входивших в обойму так называемой большой политики.

В Афины русскому дипломату можно было попасть лишь через Италию (на пароме из Бриндизи в Патрас, а далее поездом вдоль Коринфского залива) или Турцию (пароходом Константинополь — Пирей). В конце XIX века бывали дни, когда в греческую столицу почта из Европы не приходила вовсе. Русский дипломат Ю. Я. Соловьёв, назначенный секретарём в русское посольство в Афинах в 1898 году, чуть не заплакал, когда увидел, куда он приехал (а до этого он работал в Китае). Можно было продолжать плакать, и тогда пребывание в Греции превратилось бы в ад, а можно было находить в афинском сидении и положительные стороны, например, вспомнить, что Греция дала миру цивилизацию. Русский дипломат был всё-таки воспитан на почитании греческих классических ценностей, и это сильно скрасило его пребывание в Афинах. Он не только принялся за изучение греческого языка, но активно посещал проводившиеся при нём в Греции археологические раскопки.

Греция переживала в это время тяжёлый период и жестоко платила за так называемую Критскую авантюру 1897 года. На острове Крит, входившем в состав Оттоманской империи, в 1896 году вспыхнуло антитурецкое восстание, и Греция на помощь восставшим послала корабли с добровольцами и вооружением. Амбициозное греческое правительство Критом не ограничилось и отправило своих солдат в Македонию, тогда турецкую провинцию, и началась греко-турецкая война. Многие дипломаты не без оснований считали тогда Грецию ещё одним очагом возникновения общеевропейского пожара. Но на стороне Турции выступили Англия и некоторые другие европейские страны, и через две недели турецкий главнокомандующий Эдхем-паша стоял под Афинами.

По подписанному 4 декабря 1897 года мирному договору Греция должна была выплатить Турции контрибуцию в сумме четырёх миллионов турецких фунтов. Страна оказалась банкротом, и над ней 9 марта 1898 года со стороны Англии, Франции, России, Германии, Австро-Венгрии и Италии была установлена финансовая опека. Фактически страна потеряла суверенитет и превратилась в международный кондоминиум.

Всё в Греции, включая политическую и дипломатическую жизнь, «вертелось» вокруг греческого двора — особенно для русских дипломатов. Король Греции, Георг I (1845–1913), по происхождению датский принц, брат русской императрицы Марии Фёдоровны и английской королевы, посаженный на трон в 1863 году ловкий и циничный правитель, уверенно лавировал между политическими течениями и международными силами и более 40 лет успешно правил двумя с половиной миллионами греков. Уже при возведении на трон он заручился пожизненной пенсией сразу трёх держав-покровительниц — России, Англии и Франции, и каждая из этих стран обязалась выплачивать ему до самой смерти, даже в случае его вынужденного отречения, по 100 тысяч франков в год! Нужно отдать ему справедливость: не будучи греком, но обладая тактом, он легко маневрировал между своими темпераментными подданными и направлял их мегаломанию в нужное русло. Он относился к своему королевству с легкомысленной снисходительностью (или со снисходительным легкомыслием) и каждый год уезжал на отдых во Францию, предаваясь там приятному времяпрепровождению.

На своё положение конституционного монарха он смотрел вполне философски. «Мои обязанности весьма легки, — сказал он как-то в шутку одному из дипломатов. — Обыкновенно первый министр, являясь ко мне с докладом, сообщает, что большинство палаты за него. В таком случае я иду гулять. Случается и так, что министр приходит и говорит мне, что большинство против него. Тогда я ему отвечаю: "Идите гулять"»[94].

Королевой Греции являлась великая княгиня Ольга Константиновна (1851–1926) — не менее яркая и колоритная личность, чем супруг. Она была дочерью генерал-адмирала и великого князя Константина Николаевича (1827–1892) и продолжала считать себя русской великой княгиней и после замужества. Она была доброй весьма религиозной русской женщиной, а потому бесцеремонно, по-матерински, вмешивалась в жизнь довольно многочисленной русской колонии и русской дипломатической миссии.

Особым её вниманием пользовалась русская средиземноморская эскадра, постоянно зимовавшая в Пирее. Она чуть ли не ежедневно появлялась на кораблях и часто устраивала там многочисленные приёмы и обеды. Как дочь бывшего генерал-адмирала, она считала себя вправе давать «ценные указания» адмиралу А. А. Бирюлёву, как командовать флотом, и до чрезвычайности баловала русских матросов. Она, например, приглашала их во дворец на чаепитие, что вызывало неудовольствие короля-супруга и адмирала Бирюлёва, считавшего, что все эти заигрывания серьёзно подрывают дисциплину в эскадре. Нечего и говорить, что исключительное внимание греческой королевы к своим соотечественникам оскорбляло национальное чувство греков и мало способствовало поднятию русского престижа в Греции.

Не менее сложными у неё были отношения и с русскими посланниками. Ольга Константиновна считала русские миссии филиалом своего двора и ещё более бесцеремонным образом, нежели в дела флота, вторгалась в прерогативы русских дипломатов, диктуя им свою волю. Недаром посол в Афинах барон Р. Р. Розен называл русскую миссию в Афинах «придворной конторой» королевы Греции. Греческий и петербургский дворы были связаны многочисленными браками: кроме королевы Ольги, в Афинах появились великая княгиня Елена Владимировна, вышедшая замуж за королевича Николая, а греческая принцесса Мария вышла замуж за великого князя Георгия Михайловича. Оба двора вели между собой оживлённую переписку — чаще всего через головы своих дипломатов, так что фактически между Афинами и Петербургом велась двойная дипломатия, причём официальная дипломатия, естественно, во всём должна была уступать придворной.