Но это были лишь «цветочки». «Ягодки» преподнёс начальник Генштаба генерал Я. Г. Жилинский, сообщивший на запрос Министерства иностранных дел, что Э. Экк действительно привлекался военной разведкой Виленского военного округа к выполнению некоторых заданий, но проявил себя довольно слабым и вялым агентом. Консульского внештатного секретаря волновали больше не патриотические чувства, а деньги. За деньги он вошёл в сговор с местными «липачами» и стал активно предлагать «липу» военным разведчикам. После разоблачения «липы» в Петербурге Экк отказался вернуть обратно полученный гонорар.

Мимоходом начгенштаба «лягнул» МИД упрёком в том, что дипломаты ввели себе инструкцию, оправдывавшую уклонение от патриотического долга помогать военной разведке страны. События, развернувшиеся в 1911 году в консульстве в Кенигсберге, будут повторяться в истории дипломатии не один раз, и суть их будет оставаться одной и той же: должен ли «чистый» дипломат помогать разведке своей страны? Этот вопрос по известным соображениям не слишком часто выносится на обсуждение широкой публики, но он существует.

Дальнейшая судьба консула Поляновского печальна: во время войны он, как и многие русские дипломаты, будет немцами арестован, посажен в тюрьму и там сойдёт с ума.

Вице-консулу в Бомбее С. В. Чиркину разведывательная информация пришла в руки сама. Зайдя к своему турецкому коллеге Джелаль-бею, он застал его в оживлённой беседе с его соотечественником, молодым врачом, только что вернувшимся из Афганистана. В завязавшемся общем разговоре собеседники Чиркина чуть ли не наперерыв стали сообщать ему интересные сведения о том, что турки нелегально послали в Кабул военную миссию, и турецкие инструкторы приступили к подготовке афганской армии. И врач, и Джелаль-бей охотно отвечали на вопросы русского дипломата и так гордились успехами турецкой политики в Афганистане, что их просто распирало от желания поделиться этой гордостью с представителем дружественной тогда России. Конец беседы положила жена турецкого консула, американка по национальности.

— Дураки, — закричала она, ворвавшись в комнату, — разве вы не видите, что он из вас выкачивает сведения, которые сегодня же отправит в Петербург?

«Мадам Джелаль-бей была права, — пишет Чиркин, — у меня получился материал для интересного донесения, которое… удостоилось лестной высочайшей пометки». Да, тогдашнее дипломатическое сообщество всё ещё представляло для шпионов стадо непуганых жирафов.

Как бы то ни было, но во время Первой мировой войны возникла необходимость в получении секретных сведений о политике воюющих держав, и 29 марта/6 апреля 1916 года в Министерстве иностранных дел был создан Осведомительный отдел (ОО), руководство которым было поручено управляющему Отделом печати. Созданием отдела была предпринята попытка заполнить в разведывательной деятельности России брешь — в империи до сих пор не было политической разведки.

В сферу деятельности ОО входило: а) осведомление министерства на основании открытых материалов и донесений агентов отдела в нейтральных странах и б) путём разведки. Впрочем, последняя задача была передана в политические отделы МВД. В спешном порядке, кое-как в Париже, Берне, Стокгольме, Копенгагене, Христиании и Бухаресте был создан институт осведомительных агентов, но, судя по всему, приступить к настоящей работе отдел так и не успел.

Уже на начальном этапе возникло много споров и сложностей. В записке, поданной Сазонову в январе 1916 года, справедливо указывалось: «Сперва необходимо выяснить цель разведки МИД во враждебных странах, а затем установить средства для достижения этой цели». Цель разведки Министерства иностранных дел была так и не выяснена, поэтому проект «Осведомительный отдел» потерпел крах в самом начале его воплощения в жизнь.

Все дипломаты того времени получали придворные звания. Конечно, ни о какой службе при дворе речь не шла, и звания эти были скорее почётными, позволявшими, однако, являться ко двору по каким-либо торжественным поводам и лицезреть царственных особ.

А. С. Пушкин, хоть и не считался «настоящим» дипломатом, имел придворное звание камер-юнкера, которое некоторые его биографы считали почему-то оскорбительным для его достоинства. Пушкин был коллежский секретарь, и ему пожаловали соответствующий придворный чин. Ф. И. Тютчев был статским советником и имел придворное звание камергера. Н. Г. Гартвиг был директором департамента и послом, и его придворное звание называлось гофмейстер.

Секретарь миссии в Афинах Ю. Я. Соловьёв был удостоен звания камер-юнкера и в первый же отпуск в Петербурге обязан был представиться Николаю II. Для этого необходимо было сшить придворный мундир.

Император обходил выстроившихся в ряд новых придворных и беседовал с ними. Соловьёв удостоился десятиминутной беседы. Потом, перед отъездом к месту службы, Юрий Яковлевич был принят государем отдельно. Аудиенция имела место в Петергофском дворце, в небольшом угловом кабинете, выходившем окнами на море. Император стоял у письменного стола в малиновой, почти красной рубахе русского покроя, которую носили царскосельские стрелки. Соловьёв вспоминает, что был поражён «странной простотой, с которой держался Николай II, почёсывая себе левую руку в широком рукаве рубахи — жест, который так мало гармонировал с тем, что можно было ожидать от императора, дающего аудиенцию». Царя интересовала великая княгиня Елена Владимировна, и он просил передать ей поклон.

По существующим правилам, Соловьёва должна была принять и императрица Александра Фёдоровна. Она произвела на дипломата иное впечатление: старалась принять величественный вид, хотя пробегавшие по лицу красные пятна «выдавали её нервозность, неуравновешенность и даже плохо скрываемую неуверенность в себе».

На следующий день отъезжающего дипломата принимал великий князь Михаил Александрович, который, по словам Соловьёва, оказался ещё менее интересным собеседником, нежели его брат и невестка.

В 1908 году Соловьёв присутствовал на церемонии бракосочетания великой княгини Марии Павловны со шведским принцем Вильгельмом, проходившей в Царскосельском дворце. Он обратил внимание на одну подробность церемониала: во время куртага, то есть торжественного прохождения двора под звуки полонеза, в конце зала вдруг появился сиротливо стоявший карточный столик с нераспечатанными колодами карт и незажжёнными серебряными шандалами. Это была память о Екатерине II, которая по обыкновению во время куртага играла в карты.

В феврале 1911 года Соловьёв был приглашён в Петербург земским отделом Министерства внутренних дел на пятидесятилетний юбилей Крестьянской реформы 1861 года (дипломата пригласили на торжества в память его отца, когда-то возглавлявшего земский отдел). 19 февраля он в числе других земских деятелей был представлен П. А. Столыпиным Николаю II. На сей раз царь поразил его своей ненаходчивостью — он совершенно никого не знал вокруг себя, и по странному стечению обстоятельств вокруг него не было кого-либо, кто мог бы рассказать ему о том или ином лице. В третий раз Соловьёв представлялся царю в том же 1911 году по случаю пожалования в камергеры. Старшие дипломаты в известном возрасте по установленной традиции удостаивались этого придворного звания.

Приводим несколько типичных примеров приглашения сотрудников центрального аппарата Министерства иностранных дел на мероприятия царского двора, о которых двор объявлял заблаговременно, и все дипломаты, имевшие придворные звания, должны были являться на них вместе с супругами. Возможно, на собраниях членов царского двора ради любопытства и можно было появиться раз-другой, но потом это всё наскучивало и становилось обременительным. Один пошив платьев для жён вылетал дипломатам в «копеечку».