Разведённого волнует также судьба сына, оставшегося с матерью. Лисевич пишет Владимиру Алексеевичу, что готов взять его к себе и воспитывать его сам, «так как иначе он пропадёт при такой матери, как Marie».

Советнику миссии в Бухаресте А. К. Базили при разводе с супругой пришлось пройти через все необходимые формальности и вкусить все плоды горечи и унижения, связанные с этими формальностями. Развод строился на супружеской неверности жены Евы Николаевны, урождённой Каллимаки-Катарджи, а для этого нужны были неопровержимые доказательства. Их добывал местный румынский суд, опросив горничную и владельца гостиницы в городе Синае, где остановилась супруга Базили и где она неосмотрительно принимала своего любовника. Решающее свидетельство представил владелец гостиницы Янко Козлевич, «нечаянно» подглядевший акт совокупления Евы Николаевны со своим любовником. Решение суда утверждала Петербургская духовная консистория Святейшего синода, к делу подключались также Министерство иностранных дел Румынии, посланник Фонтон Николай Карлович и многие другие посторонние лица. Как понимает читатель, процедура, через которую пришлось пройти обманутому Александру Константиновичу, была не из самых приятных. Хорошо, что вся переписка МИД с миссией, ввиду солидного положения А. К. Базили, шла под грифом «секретно».

Из материалов архивных дел видно, что разводы часто негативно влияли и на судьбу, и на карьеру дипломатов. Разведённый чиновник уже не внушал начальству такого доверия, как прежде, и, естественно, это негативно сказывалось на настроении и поведении дипломата.

Что ж, как-то легче становится на душе оттого, что и наши предки страдали тем же самым недугом, что и советские чиновники.

В системе Министерства иностранных дел, как и во всей чиновничьей России, действовали правила поощрения и наказания своих сотрудников. Особое внимание было, естественно, заострено на запретах. Например, всем дипломатам категорически запрещалось приобретать за границей недвижимость как на своё имя, так и на имя жены или детей. Ни один консул Российской империи не вправе был принимать звание консула иностранной державы, не получив на то согласие своего правительства. Аналогичное положение неукоснительно действовало и в отношении иностранных орденов и прочих наград. Царское правительство благоразумно страховалось от ненужных и дорогостоящих эксцессов, возникавших на почве злоупотреблений чиновников своим служебным положением.

В 1900 году турецкий султан наградил несколько русских дипломатов, включая посла в Константинополе И. А. Зиновьева и министра В. Н. Ламздорфа, османскими орденами. Владимир Николаевич, также получивший от султана орден «Османис» 1-й степени с бриллиантами, запросил разрешение государя на принятие ордена Зиновьевым: «Приемлю смелость всеподданнейше испрашивать Всемилостивейшаго Вашего Императорскаго Величества соизволение на принятие и ношение послом в Константинополе, действительным статским советником Зиновьевым пожалованного ему Султаном турецкаго ордена Нишани-Ифтикара. Граф Ламздорф, Ялта, 18 октября 1900 года».

На копии прошения, хранящейся в архиве, пометка:

«На подлинном Собственною Его Императорскаго Величества Рукою начертано: "Съ. Ливадия, 18 октября 1900 года"».

«Съ» означало «Согласенъ».

Такой порядок распространялся на все награждения иностранными орденами. О своих наградах чиновник должен был донести в кадровую службу, чтобы там в формулярном списке сделали соответствующую отметку.

В 1893 году председательствующий во 2-м отделении Императорской Академии наук Я. Грот известил старшего делопроизводителя Санкт-Петербургского Главного архива Н. А. Гюббенета о том, что решением академии ему будет вручена золотая медаль им. А. С. Пушкина (так называемого большого калибра). Старший делопроизводитель заслужил её за активное содействие научным изысканиям учёных, работавших в архиве. Николай Александрович тут же поставил в известность о сём радостном событии Департамент личного состава и хозяйственных дел и попросил внести соответствующие изменения в свой послужной список.

Перед каждым награждением дипломата, включая награждения иностранными орденами, проходила сверка сведений, содержащихся в их формулярных (послужных) списках. Когда в марте 1900 года 2-й департамент получил от баварского посланника список русских дипломатов, награждённых баварскими орденами, директор департамента Н. Малевский-Малевич обратился в ДЛСиХД с покорнейшей просьбой «проверить в нём сведения о русских подданных, чинах Министерства иностранных дел, и затем вернуть».

Нельзя было сказать, что награды буквально сыпались на рядовых дипломатов, но также нельзя было утверждать, что они их миновали. В положенное время, в зависимости от выслуги лет, каждый дипломат мог рассчитывать на «Анну» или «Владимира», хоть и не самой высокой степени. Но нередко руководство министерства возражало против незаслуженных наград. В 1887 году министру Н. К. Гирсу пришлось идти со специальным докладом к Александру III, чтобы уведомить государя о несостоятельности жалобы генконсула в Лиссабоне Лаксмана о том, что за 30 лет службы его так и не представили к ордену Н. К. Гирc сказал царю, что «долголетняя служба г. Лаксмана не была ознаменована ничем, дающим ему право быть представленным к награде за отличие», и царь, который тоже не любил раздавать награды, проявил солидарность со своим министром. (К другим «странностям» Лаксмана мы ещё вернёмся.)

В 1901 году Министерство иностранных дел пышно отпраздновало 50-летие дипломатической службы посла в Константинополе И. А. Зиновьева. Департамент личного состава и хозяйственных дел составил на него подробную справку, перечислив все его должности, командировки и награждения, а Ламздорф вышел с предложением к императору и получил от него высочайшее соизволение наградить юбиляра орденом Святого Владимира 1-й степени.

А вот ходатайство посланника в Риме Нелидова о том, чтобы отметить аналогичный юбилей генконсула в Неаполе Сержпутинского выдачей ему единовременного пособия в размере годового оклада, натолкнулось на непредвиденное препятствие. Выяснилось, что до 50-летнего стажа генконсулу не хватило целого года, и ДПСиХД порекомендовал Нелидову вернуться к этому вопросу в следующем, 1902 году. Во всём должен был соблюдаться порядок.

Секретарей российской делегации на Гаагской мирной конференции 1899 года скромно отметили «благодарностью», на что один из отмеченных, барон М. Ф. Шиллинг, возмутился: обычно участие в международных конференциях отмечали «именной благодарностью».

Выработав систему сдерживания и противовесов, огородившись строгими инструкциями и применяя политику кнута и пряника, министерство настоящим воспитанием молодых кадров всё-таки никогда не занималось. Лишь после реформы МИД, осуществлённой Извольским, Департамент личного состава и хозяйственных дел стал требовать от руководителей загранучреждений и департаментов характеристики на своих сотрудников. Нередко эти характеристики носили довольно нелицеприятный характер. Например, известный уже своей принципиальностью посланник в Копенгагене барон Карл Карлович Буксгевден, давая оценку деятельности и качествам первого секретаря миссии барона М. Ф. Мейендорфа (не путать с Э. П. Мейендорфом. — Б. Г.), отмечал, что этот чиновник, «обладая тактом и дарованиями утончённого светского человека, олицетворяет несколько устаревший тип салонного дипломата. Будучи по природе очень рассеянным и не умея сосредоточиваться, он, при отсутствии у него необходимой служебной рутины, малопригоден для обыкновенной канцелярской работы. Привыкшие к светской жизни в больших центрах, барон Мейендорф, равно как и его жена, очень скучают в Копенгагене… В поисках развлечений барон предаётся довольно рассеянному образу жизни, не вполне соответствующему ни его возрасту (ему теперь 51 год), ни семейному его положению. К сожалению, некоторые смешные подробности этих развлечений сделались известными датчанам, несмотря на меры, принятые для сохранения тайны, и создали ещё до моего прибытия сюда несколько насмешливое отношение к нему со стороны местного общества…».