Брат Д. А. Капниста, Пётр Алексеевич Капнист (1840–1904), посол в Гааге (1884–1891), пользовался более благосклонной репутацией. Впрочем, один злой язык[27] никакой разницы между братьями не видел и говорил: «Меня все уверяли, что Капнисты — малороссы, но я этому не верю, потому что малороссы прикидываются обыкновенно дураками, а они прикидываются умными людьми».
Первые впечатления Соловьёва от иностранного ведомства подтверждаются другими дипломатами, оставившими свои воспоминания. «Их (молодых. — Б. Г.) было слишком много, и им не хватало работы, — вспоминал тот же Абрикосов. — Никто не обращал на них внимания; их отправляли в малозначительный департамент, где они исполняли обязанности мелких клерков». В основном они занимались перепиской документов — первая пишущая машинка появилась внутри здания Министерства иностранных дел лишь в 1898 году! Не удивительно, что молодые дипломаты, впервые выехавшие за границу, имели лишь поверхностное представление о своих служебных обязанностях. Но зато за границей учёбе молодых дипломатов в большинстве посольств, миссий и консульств уделялось самое пристальное внимание.
Через Учебное отделение восточных языков Азиатского (1-го) департамента в последние годы его существования в МИД поступало, в зависимости от потребности, не более десятка человек в год. При этом китаисты принимались довольно легко, практически гарантированно, в то время как с арабистами, в число которых входили знатоки персидского и турецкого языков, дело было сложнее. Спрос на них почему-то был мал, и обычно брали по два человека в штат и одного — вне штата. Как мы уже говорили выше, контингент желающих стать дипломатами здесь составляли люди, не принадлежавшие к дипломатической или придворно-военной касте, не имевшие в министерстве «руки», обычно по рекомендации выпускавших их Петербургского университета или Лазаревского института, а позднее — и Владивостокского восточного института.
В 1900 году — и, по всей видимости, до конца своего существования — Учебное отделение восточных языков располагалось на Большой Морской улице, 20. Слушатели отделения получали в этом же доме комнату с отоплением и освещением и стипендию в размере 33 рублей 33 копеек. Мы специально подчёркиваем это коммунальное удобство: хотя в дом был подведён газ, и в кухнях и коридорах тускло светили газовые рожки, в комнаты слушателей газ, не говоря уж об электричестве, подведён не был. Каждый из семи-восьми пансионеров получал по несколько фунтов стеариновых свечей в месяц, а кто хотел, тот заводил собственную керосиновую лампу. Меблировка комнат была спартанской, если не убогой, зато в комнатах были высоченные потолки.
По мнению С. В. Чиркина, УОВЯ для лиц, изучавших восточные языки в упомянутых высших учебных заведениях, было абсолютно лишним. Ничего нового в смысле языковых знаний слушатели там не получали. Оно имело смысл для новичков в этих языках, в основном армейских офицеров (по всей видимости, квартирмейстерской службы Генштаба, то есть разведки), которые по окончании трёхлетних курсов отделения разъезжались кто куда. Поступить в Министерство иностранных дел удавалось лишь очень немногим из них, уволившимся в запас.
Твёрдой программы обучения для гражданских слушателей не было: иногда обучение завершалось за год, а иногда длилось два года. Всем выпускникам Учебного отделения восточных языков выдавался особый серебряный нагрудный знак в виде золотого восходящего солнца под государственным гербом России. При отделении была хорошая библиотека, содержавшая немало редких и ценных рукописей и книг. Слушатели-пансионеры, закончившие восточные отделения университетов, языковой подготовкой практически не занимались и осваивали в основном мусульманское и международное право, и потому УОВЯ получило у них название «лавочки».
Директором отделения в конце XIX — начале XX века был тайный советник Иван Александрович Иванов (1835–1908), по мнению выпускника УОВЯ С. В. Чиркина, «весьма почтенная и добродушная личность, не обременённая, однако, большими заботами, кроме, разве, хозяйственных…». И. А. Иванов имел у слушателей кличку «Генерал Тапы-Тапы», потому что, будучи низенького роста, носил обувь на высоких каблуках и, проходя по коридору, нещадно стучал: «тапы-тапы, тапы-тапы»… Арабский язык и мусульманское право преподавал С. И. Нофаль, персидский язык — Мирза Казембек Абединов, турецкий и новогреческий — К. Г. Вамваки, татарский язык — Ахун Атаулла Баязитов, вице-директор Департамента личного состава и хозяйственных дел М. И. Муромцев — международное право.
Араб Нофаль, по описанию Чиркина, был старый, больной и остроумный человек, относившийся к своим обязанностям спустя рукава. Уроки с ним проходили в болтовне на французском языке и в основном на фривольные темы. Когда занятия неожиданно посещал директор Иванов, все слушатели хватали арабские газеты и вместе с Нофалем усердно имитировали их изучение.
Полной противоположностью Нофалю был грек Вамваки — высокий пожилой человек с седой шевелюрой и крючковатым неправильным носом. Вот он-то не давал слушателям спуска, школил их по всем правилам, задавал домашние задания и строго контролировал их выполнение. Как и Нофаль, он преподавал на французском языке и говорил высоким, доходившим до визга голосом. Директор Иванов, кажется, был женат на родственнице Вамваки, а потому грек пользовался в отделении некоторыми привилегиями.
Перс Абединов был добрым и интересным человеком, к слушателям относился снисходительно и концентрировался в основном на исправлении и улучшении их произношения. Татарин Баязитов и вице-директор Муромцев были почтенными и солидными людьми и добросовестными преподавателями. Было ещё одно должностное лицо — секретарь Учебного отделения восточных языков А. С. Клименко по кличке «Клима», видевший свои обязанности в том, чтобы передавать слушателям нравоучения Иванова. Студенты встречали его шутками, и Клима сразу тушевался и терял серьёзный вид. Он сам был как раз завсегдатаем студенческих гулянок, которые и являлись предметом его нравоучений. Был ещё сторож Павел — мрачный, неряшливый и нерадивый тип, которого слушатели сменили на другого по имени Филипп. Павел получил кличку «Мазуль», что по-арабски означало «отставник».
При наборе слушателей в отделение осенью 1900 года Генерал Тапы-Тапы получил санкцию руководства Министерства иностранных дел на (беспрецедентный случай) проведение вступительного экзамена. Из шести кандидатов испытание выдержали трое, из которых один, Чиркин, должен был быть принят сверхштатником. Последним по результатам оказался некто Матвеев, по общему мнению, совершенный дегенерат, и казалось, что этим всё закончится. Иванов порекомендовал Чиркину подать в МИД формальное прошение о том, чтобы его приняли сверх штата, и тот на крыльях успеха полетел на Певческий Мост.
Там его встретил увешанный медалями курьер Богданов. Чиркин попросил его доложить о себе вице-директору 1-го департамента Н. Г. Гартвигу, ибо тот, в отличие от директора А. К. Базили, имел репутацию доброго и более доступного начальника. К тому же Чиркин предполагал, что его дело было не настолько важным, чтобы обращаться к самому директору. Некоторое время спустя вернулся Богданов и сообщил, что «Его превосходительство просят пожаловать». Николай Генрихович Гартвиг, «тучный человек с простым, открытым, симпатичным лицом, украшенным окладистой рыжеватой бородой», сидя, ответил на поклон визитёра и предложил ему стул. Чиркин изложил суть дела, Гартвиг взял лежавшую перед ним экзаменационную ведомость и сказал, что никаких препятствий к удовлетворению его ходатайства он не видит.
— Ступайте к Иванову, — сказал он, — и передайте ему, что вы можете быть зачислены сверхштатным слушателем Учебного отделения.
Директор Учебного отделения восточных языков имел в здании МВД свой кабинет и оказался на месте.
Запыхавшийся от радости Чиркин доложил ему о результатах беседы с Гартвигом.
