— Мы к матери в деревню ехали. Валюша думала там рожать, а вон как получилось, родила в пятьсот-веселом, — виновато объяснял он проводнице, бережно держа младенца.

Жена адмирала затормошила его за рукав рубашки:

— Станция Сорочинская на подходе, ну, пошли, повивальная бабка, собираться.

— Вот, всю жизнь был хирургом, а в пятьсот-веселом стал акушером. Роженице больше соков и отдыха, — крикнул он, уходя, отцу ребенка, разом как-то захмелевший.

— Как вас зовут? — крикнул адмиралу отец новорожденного.

— Юра! — ответила жена адмирала, заталкивая мужа в свой отсек.

— Мы так сына назовем!

Молодые парни в отсеке взялись помогать собираться адмиралу и гурьбой с вещами пошли на выход. Поставив чемоданы и сумки на перрон, они, прощаясь, долго трясли адмиральскую руку, как всегда при скором прощании говоря обыденную нелепость:

— Не забудьте этот рейс!

И поезд тронулся. Они на ходу запрыгнули в него.

Во всех окнах вагона виднелись провожающие лица. Даже драчливые девчонки прощались с ним. И старик моргал ресницами в окно.

Адмирал заметил в первом окне счастливого отца с новорожденным и долго махал им фуражкой:

— Счастливого пути тебе, тезка.

А пятьсот-веселый набирал скорость. Пятьсот-веселый шел дальше по веселому маршруту Оренбуржья.

На заводском конвейере горб ломать — не малина. Тошниловка, а не работа. Впору волком взвыть от однообразия и духовной серости. А со смены в общагу придешь, в клоповник поганый, и от тоски не знаешь, куда себя деть. Если деньги водятся, то полбеды… В кабаке свет приглушенный, музыка ненавязчивая и шлюхи пиявочно-алчные.

А денег нет, смотри по телику съезд народных депутатов. Бесплатно. До одурения.

Витька Брылев первый год, как с армии вернулся, шибко идейным был. В библиотеку записался, регулярно, почти бегом, комсомольские взносы платил, на всяких собраниях справедливые пузыри пускал. Все за работяг ратовал. А на второй год — как отшептали.

Семьсот рублей, что за год на сберкнижку собственным горбом нагреб, за три дня в кабаке спустил. А жить-то дальше надо, а есть в первую очередь.

И тут пошло и поехало не хуже, чем на конвейере.

На Витьку Брылева снизошло творческое вдохновение. Наловчился он из толстой резины всякие художественные фиговины создавать. Там бабу с шикарной грудью или козла с витыми рогами. Но такое творчество большим спросом не пользовалось. Так один-двое возьмут для собственного интереса, поставят магар, и баста.

И тогда Брылев перешел на более внушительные вещи. Так сказать, даже солидные и очень народу необходимые.

Кастелянше вырезал для пометки общаговского белья штамп «Мужское общежитие». За такое творчество получил в благодарность новое одеяло и подушку со свежей ватой.

С того дня с сорочьего языка кастелянши заказов повалило тьма-тьмущая.

Одному горемыке, тунеядцу такую печать в трудовую сварганил, комар носа не подточит.

Тунеядец от радости, Брылев от гордости два дня в кабаке гудели за золотые руки Брыля.

Потом еще не раз резал и печати, и штампы для разных заказчиков. Всех не упомнишь.

И вот как-то раз под вечер сидит в своей общаговской комнатушке и вдохновенно колупается в монолитном резиновом каблуке, вырезая печать для удостоверения водителя трактора. И тут без стука вваливается воспиталка, такая из себя желтушечная, гундящая финтифлюшка. Плюхнулась мосластым телом на кровать, закинула ножку на ножку, так что стало видно розовые панталоны, и просипела, закуривая Витькин «Интер». Вообще у нее привычка такая была — кругом без стука и все без спроса.

— Слушай, Брылик, изобрази мне печать, «Личная библиотека» такой-то, а вместо герба Советского Союза мой несравненный профиль. И поджав губы капризной гузкой, кокетливо повернула взлохмаченную рыжую го лову.

Витька фыркнул, лупу из глаза на пол уронив, и чуть не ляпнул: «Крокодилов не изображаем!» Да вовремя язык прикусил. Знал, баба злопамятная и, как кобра, мстительная.

— В долгу не останусь, — завинчивая окурок в горшок с цветком, игриво подмигнула она. — Подругу скину, шик-модерн, первой свежести, а сверху полкило водяры, годится? — и пошла, виляя задом. У дверей обернулась и снова подмигнула.

— Я такой Герасим, что на все согласен, — ответно подмигнул он.

Витьке поразительно не везло на смазливых девок. И не потому, что был из себя ни богу свечка, ни черту кочерга. Нет, был он обыкновенным парнем. Просто не везло и все тут.

Выходя, приблатненная чучундра свои координаты бросила:

— Вторая женская общага, комната номер шестьсот шестьдесят восемь, мы с твоей лапушкой вместях ютимся, — и хлобыстнула дверью.

— Шалава, — брезгливо выбрасывая из горшка окурок в форточку, обозленно процедил сквозь зубы Брылев, — и ведь какой-то идиот назначил эту лахудру воспитателем, тьфу ты, — плюнул он в сердцах на пол и пошел мыть руки.

Печать такого содержания для Витьки — дело плевое. На следующий день она была готова. По завершении творческой работы надел толком не ношенный костюм, фетровую шляпу для солидности и отправился по адресу. Предварительно закупив бутылку коньяка и коробку конфет, не надеясь на щедрость воспиталки. К тому же он шел знакомиться с Лапушкой, а значит, все должно быть на уровне.

По дороге повстречалась соседка по общаговскому коридору, простенькая, миленькая девчушка. Она всегда помогала Брылеву, то картошкой выручит, а то и сама сготовит ему. Отзывчивая, хорошая девчушка. Да и на лицо приятная, не крокодил какой-то. Витька и относился к ней, как к сестре. Хотя ни родителей, ни сестер у него никогда не было. Вырос он в детдоме. И всей родней у него была вот только соседка по имени Лида да котенок по кличке Барсик.

— Ты куда отправился? — спросила она, останавливаясь и перехватывая хозяйственную сумку в другую руку.

— А куда казак ходит, — хохотнул он, сбивая на затылок ухарски шляпу, — по лебедям, токмо по лебедям.

— Баламут ты, — урезонила она, поправляя косынку. — Цветов бы купил, если на свидание идешь, — посоветовала тусклым голосом Лида и, покачав головой, пошла к своему общежитию.

— Цветов! А хрен со смаком не надо? — покривился Брыль, заходя во вторую общагу. Там долго объяснял вахтерше, что он пришел к воспитателю их общежития Моргамовой Лиле. Вахтерша, подслеповато щурясь, долго тыкала пальцем в книгу поименно проживающих и в конце концов нашла нужную фамилию.

— А я ее знаю, — расплывшись в лучезарной улыбке, сообщила она Витьке и отправила его на шестой этаж.

— Но никакой пьянки! — крикнула она ему в спину.

Витька, на лифт чихая, на шестой этаж горным козлом влетел. Идя сумрачным коридором и всматриваясь в едва приметные номера комнат, ощущал в груди холодок тревожный. Глянул мельком, вроде бы комната шестьсот шестьдесят восемь, толкнул дверь, не задумываясь, и ослеп. По совести говоря, свет не самый худший из способов ослепления, имеется тьма других, которых и врагу не пожелаешь. Но Брыль ослеп. Ослепленный неземной красотой девушки, он застыл на пороге в позе ошалелого странника.

Такую раз увидишь, и всю жизнь ее помнить будешь. Не девушка была, а сплошной восторг.

— Вам кого? — вставая с кресла с книгой в руке, без удивления спросила она, — та, что красотой своей была ярче, намного ярче дозволенного Богом. А у дьявола мера своя.

— А-а, мы-мы-мы… — вспомнил оцепеневший Брыль некоторые буквы алфавита, но еще было непонятно, какого языка, робкий от своего неверия.

— Вы дверью ошиблись? — высказала она свою догадку.

Брыль возмущенно вспотел от такого ненормального вопроса.

— Это тебе, — кладя на стоявший у двери стол коробку конфет, осевшим голосом сказал он и украдкой вытер о штанину липкую от пота ладонь.

— Благодарю вас, но никак не могу вспомнить, где и когда мы перешли на «ты»? — в прежнем, мягком тоне, но озадаченно поинтересовалась она.

— А на «вы» у нас только выродки да выб… — попытался пошутить он, но тут же по ее лицу понял, что сморозил очередную глупость.