— Ты прости меня за эти форсистые рейтузы. Еще месяц поживем мы, что угодно делить станем, — сказал Сталин и протянул руку для мирового пожатия.

Я потряс ее за пальцы, и мы лениво пошли к дому трескать пироги с рыбой.

Назавтра был следующий день нашей ссылки.

Мишу Суркова на деревне Кожемякой прозвали. Что за дядя был этот Кожемяка, думаю, вам разъяснять не требуется. Все про него книжки читали.

А вот о втором Кожемяке, о Мишке Сурке, написано не густо. А то, что есть, все в одном экземпляре. Метрика о рождении, паспорт, белый военный билет, книжка колхозника и свидетельство о браке. Тираж невелик, да интересоваться там особенно нечем. Подвигом на благо отечеству нигде близко не светит. То, что родился семимесячным, далеко не геройство, а вынужденная необходимость. И вовсе не рыцарское дело собственным поджигом собственный глаз вышибать. Глаз-то другой вставили, изумрудно-зеленый. Из бутылочного стекла, похоже, но и его не то, чтобы на былину, а на куцую районную заметку не хватило. Скрепя сердце можно Мишкину женитьбу на блудливой почтальонке из соседней деревни к геройскому поступку приравнять, но вся закавыка в том, что его свадьба оказалась смешней съезда районных скоморохов. Отечеству же пользы с гулькин нос принесла.

И всего-то оказалось сходства у Мишки Кожемяки с былинным Кожемякой немереная богатырская сила. Мишка словно был сшит из одних жил, причем воловьих. Он мог шутейно переломить две сложенные вместе подковы. Намотать на шею и на ногу цепь, на которой подвешивалась почти тонна груза, и, как гнилую нитку, порвать ее.

Чудной фортель выкинул Всевышний, с лихвой напичкав щуплую неказистую фигуру деревенского паренька могучей силищей. И для чего, спрашивается? Мишке настоящая работа редко перепадала. В кои веки карду от навоза освободит, день-другой топориком потюкает, дрова на зиму заготавливая, а остальное время за овечьими хвостами по полям мыкается. Дремотно в седле носом поклевывая. Тут дурню ясно, что при такой зевотной работенке силушка так же нужна, как попу гармонь у аналоя.

Мишка характера робкого, даже трусливого. До нехорошего бурчания в животе боится три вида людей. Начальников всех мастей. Боксеров всех весовых категорий. Жену Клавку. В Мишиной арифметике Клавка занимала последнее место не от доброты своей, а от количества.

Количеством супруга была сиротливо одна, но зато ее через край хватит на целый вид.

Трепет перед женой и начальниками мало кого удивит. В свободном государстве он так же естествен, как слет передовиков. Но панический страх перед боксерами с Мишиной мамонтовой силой и кошачьей верткостью, случай, ни в какие ворота не вписывающийся. Хотя имеет свое объяснение. Лет пятнадцать тому назад, когда Миша еще ходил в пятый класс, он как-то раз повздорил с городским пареньком, приехавшим к родне на каникулы. Паренек был старше Миши на пять лет и уже учился в каком-то ФЗО. Да к тому же занимался в секции по боксу.

Повздорить-то повздорили, но ведь не драться надо. Надо сказать, что для Миши этот поединок закончился плачевно. С тех пор и пришел к нему страх перед боксерами. Правда значительно позже он за Клавку все-таки отколошматил этого боксера, но страх все же остался. Он холодной змеей жил у Мишки в груди, а как избавиться от него, он не находил ответа. Хотя и не сказать, что Кожемяка был уж дико трусоват. Нет, далеко не так, хотя намеки в этом позорном деле были.

Тут под Новый год в пятницу заехал на розвальнях Клавкин отец, а значит Мишкин тесть. Клавка по такому случаю припасенную бутылочку казенки на стол выставила и тарелку сала нарезала.

Тесть рюмочку поднял и весело так заявляет:

— За нашу с Мишкой удачливую торговлю в воскресенье.

После такого тоста Мишка чуть водкой не подавился:

— За какую-такую торговлю, я ничего не знаю! Тесть Кожемяке кусочек сала услужливо подает и так заискивающе говорит:

— Я в субботу кабанчика буду резать, а в воскресенье мы с тобой его в городу продавать повезем. Один ехать я пужаюсь, вдвоем-то сподручнее. Народ щас ох какой лихой, ложки до рта не дадуть донесть, обязательно отымут. Не от голода, а оттого, что в них кровь лихая, бандитская значить. Вон у нас Болтин поехал курев продавать, а его на обратных путях встретили и все гроши отняли, ладно бы просто отняли, да еще по мордасам надавали. Лихой народ, лихой. А вдвоем мы с тобой о-го-го, нам сам черт не страшен.

Тесть еще себе и Мишке плеснул и рюмку поднял:

— Давай, сынку, за нашу дорожку скатертью. Значить, в воскресенье я за тобой заезжаю, можа, че тебе прикупим али Клавке. Ну, спасибо энтому дому, пойду к другому.

Кожемяка, проводив тестя, затылок пятерней поскреб: чудит старый, зачем я ему нужен в городу.

— Поезжай, Миша, поезжай, — зачастила Клавка. — Можа, чего нам и прикупит в хозяйство, он ведь после смерти матери один нас тянет. Грех старому не подсобить.

— Дык я не супротив, надо помочь, дык помогу, в чем проблема, — согласился хмельной Кожемяка.

А в это время на окраине города, в городской квартире сидел старый махровый рецидивист Шалопут и вел с дворовыми пацанами толковище:

— Ну что, гопники, готовы к бузе, на носу воскресенье, базарный день, и всякий уважающий себя урка к этому дню готовится, так сказать, загодя.

— Нет, я не могу в воскресенье. У меня мать в больнице, бабке помогать надо, она стирать собралась, я полы мыть буду. Не могу я, ребята, — оправдывающимся голосом сказал паренек лет шестнадцати и виновато потупил голову.

— Пошел отсюда, дешевый фраерок, и чтоб на глаза не попадался мне, волк тряпочный! Пошел, — зло крикнул Шалопут, выпроваживая мальчишку за дверь.

Недобро сузив глаза, он повернулся со скрипом на стуле к четырем оставшимся паренькам:

— Ну что, дешевки, кому еще полы драить, признавайтесь?

Оставшиеся мальчишки, которым было по шестнадцать-семнадцать лет, принялись горячо убеждать старого бандюгу в обратном: да ты что, пахан, мы воровских законов хоть не знаем, но на такую дешевку, как мыть полы, не рисанемся, за кого ты нас принимаешь, мы всегда с тобой, Шалопут.

— Ну добре, добре, — уже миролюбиво прогудел пахан. — Одно скажу: никогда не будьте дешевками, как ваш кореш. В тюрьме за такие дела ответ один: пику в бок, и вся арифметика. Ясно? А теперь кинем расклад наших действий. Начнем с мясного ряда, там более денежные волки.

Он закурил и, смачно сплюнув в угол, сквозь полотно табачного дыма обратился к худощавому рыжему пареньку:

— Ну скажи мне, Апельсин, как мы научно прозовем нашу авантюру?

Рыжий встал с дивана и довольный ощерился: «Эксперимент в базарный день». Пахан жестом руки усадил его на место и, закашлявшись, проговорил:

— Ну, нехай будет так, а теперь построим план эксперимента. Ты, Апельсин, подойдешь к деревенскому лопуху и примешься приторговывать кусок мяса. Ты, Губастый, зайдешь мужику за спину и усекешь, куда мужик кладет деньги; если в коробочку под прилавок, то уведешь эту коробочку, если кладет деньги в карман, то нырнешь за ними в карман. Тебе помогать, или вернее мешать мужику, будут стоящие рядом братья Вареные. Они же будут у тебя за спиной и на тот случай, если мужик будет не один, а со своим телохранителем. Вы, перворазрядники по боксу, — обратился он к двум рослым братьям, — не забыли, для чего у вас сии маховики? — кивнул он на пудовые кулаки братьев.

Они гоготнули, недвусмысленно потрясая кулачищами: любому шустрому шейку свернем, как гусенку, гы-гы.

— Ну ладно, ладно, — осадил Шалопут развеселившихся братьев. — Не говори гоп, пока не перепрыгнули. Если, не дай бог, вляпаетесь в руки ментов, то в один голос твердите, что вас послал незнакомый мужик, пообещал литр водяры за то, что вы пошутите над его знакомым, сам, мол, он остался их ждать у киоска. Ясно, голопупики? Все была шутка за литр водяры. Ну, а теперь давайте выпьем за удачный эксперимент, — и он достал из-под стола бутылку самогона.