Недалеко от штабной двери на перевернутом ведре сидел с обрезом за ремнем молодой горбоносый партизан и, закатив глаза, тоскливо пиликал на гармошке. Подле него стоял мальчишка с собакой, спаситель майора, с самозабвением и завистью слушая страдания горбоносого.

— Ты где должен быть, Зеленцов? — рявкнул на гармониста командир.

— Где, где? Туточки, — растерялся, поднимаясь с ведра, горбоносый гармонист.

— Ты должон быть в охране штаба, — грозя пальцем, по слогам, нравоучительно прокричал Мотыльков. — А ты мне тут вальсы играешь, обалдуй. Давай, строй отряд, и чтоб были все. Дело говорить буду, — и сбил свою фуражку на затылок.

Минут через пять построились, как попало, около ста человек. Одетые, как анархисты Гражданской, вооруженные, чем попало, вплоть до топоров за поясом, они выглядели кучкой оголтелых бродяг, но никак не лихими партизанами. Майор это отметил с первого взгляда.

Командир Мотыльков стоял впереди и хвастливо кричал партизанам:

— Вот, значит, такое дело, к нам с небес спустился начальник штаба, не потому, что он ангел, а потому, что является кадровым майором авиации, военным, значит. Тот, кого нам и не хватало.

— Садыков! — вдруг неожиданно взревел он. — У нас что, знамени нету? Почему на построение отряда не вынес флаг?

Невысокий мужичок тут же убежал и через минуту вернулся с колхозным знаменем и замер с ним между майором и председателем.

— Так-то оно будет лучше, — миролюбиво согласился командир и хрипло продолжил: — Бывший начальник штаба, счетовод Тюркин, назначается бригадиром, тьфу ты, — раздраженно сплюнул он, — командиром взрывников. Он все равно все время у них пропадает.

— Он думает, что они там самогонку гонят, а они тол из снарядов выпаривают, — с усмешкой крикнул один из партизан.

В строю понятливо рассмеялись.

Рябой мужик из строя кулаком погрозил шутнику и пообещал ему оторвать брехалку.

Председатель поднял руку, затормаживая лавину смеха, и строго выкрикнул, указывая на майора:

— Вот вам новый начальник штаба, Егоров Николай Сергеевич, он вам все и растолкует. — И отступил за спину майора.

Майор пожалел, что на нем нет его фуражки; она осталась в сгоревшем самолете, там, где навеки остался и его стрелок.

Он молча прошелся вдоль строя, цепко вглядываясь в бесхитростные уставшие лица, и остановился напротив старика с двумя «Георгиями» на груди.

Старик браво щелкнул сапогами и солидно отрапортовал:

— Егорьевский кавалер Манчук Михайло Кузьмич, рядовой пехотного полка в войне с немцами в четырнадцатом годе.

Майор улыбнулся:

— Все-таки можем бить немцев!

— Могем, — охотно поддержал майора Кузьмич.

Подошедший сзади Мотыльков выдохнул как-то радостно:

— Наш партизанский завхоз или, как по-вашему, по-солдатски, интендант будет, все хозяйство отряда на нем. А это его внук, значит, — представил он стоящего рядом, уже знакомого майору, мальчишку с овчаркой. — Наш взрывник и разведчик, Антонов Никитка, прошу любить и жаловать. Мост с ребятами на Сафроново подорвал, а Дон следил за дорогой, — указал он на овчарку. — Умнющий пес — голова, — восторженно отметил командир.

Майор подмигнул мальчишке, и тот покраснел от смущения.

— Мой ангел-спаситель, — потрепал он его по голове. — Если бы не он, то не знаю, был бы я сейчас тут, — отходя, сказал он Мотылькову.

— Максим Иванович! — окликнул председателя старик. Тот обернулся.

— Что ты хочешь, Кузьмич? — спросил он его.

— Дозволь сходить домой, баклуши сухие забрать, уж ложки партизанам не с чего стало резать, а там у меня баклуши заготовленные лежат, да заодно шабру проведаю.

— Завтра иди, заодно у Фомина забери бинты, йод. Майор еще раз пробежал взглядом вдоль строя бойцов и веско сказал:

— В общем, вооружения у вас никакого нет, одни топоры да ухваты. Дисциплина на нуле. Одним словом, все ни к черту. Будем работать, добывать оружие и учиться воинской дисциплине. Так не воюют, и нам еще до по беды далеко идти. Но верю, что победа будет за нами. Стойче и мужественнее русского воина не было и нет. Но надо учиться дисциплине и вооружаться. Иначе грош нам цена. Помните об этом всегда. И помните всегда, что победа будет за нами.

Наутро Никиту растолкал дед.

— Ты пойдешь в деревню? — спросил он его.

— Конечно, пойду! — моргая спросонья, буркнул Никитка и стал торопливо одеваться.

И они пошли по лесной тропинке к деревне, а Дон по привычке бежал впереди.

Из густых камышей, росших вдоль всего берега реки, вытащили лодку-плоскодонку и руками погребли к обрывистому берегу у деревни. До моста надо было топать целый километр — он стоял на мелководье, далеко за деревней — а тут, милое дело, раз — и ты дома.

Вначале зашли за бинтами и йодом к Фомину. На обратном пути решили захватить Ерофеича с бутылкой самогонки и, придя к нему, шабра, как в бытность, предложил попировать, то и дело чокаясь «за встречу»! Никитка, собирая сухие баклуши в мешок, вдруг удивленно спросил деда:

— А где Дон?

— Он во дворе Матрены, со своей Тявкой, шельмец, милуется. Придет, куда он денется, — ответил дед, выглядывая на тележный стук в распахнутое напротив стола окно. — И вдруг, как-то разом побледнев, отшатнулся, нехорошо бранясь. — Етит твою… принесла нелегкая изуверов. — И тут же возбужденно и бессвязно залопотал, пряча винтовку под лавку: — Давай, Микитка, уходи сараем. Командиру скажешь, что полицаи в деревне. Уходи быстрее.

— И немцы, — добавил молчавший до этого Ерофеич. На улице затарахтел мотоцикл и остановился рядом с повозкой полицаев. С него слезли двое немецких подвыпивших солдат и принялись лопотать между собой со смехом. Третий солдат, сидящий с пулеметом в коляске, никак не мог из нее вылезть. Под смех друзей он еще долго барахтался в ней. Тогда они помогли ему вылезть и приставили спиной к полицейской телеге.

Четверо полицаев, одетые в новенькие формы с белыми повязками на рукавах, принялись угождающе вторить им, радушно приглашали войти в избу Кузьмича. Толстенький полицай взял набитую харчами и выпивкой сумку с передка повозки и направился к открытым дверям.

— Ах, етит твою через седелку, двери-то мы забыли закрыть, — запоздало спохватился Кузьмич. — Ты еще не ушел? Марш отсельва. Командиру скажешь, что полицаи и немцы в деревне. Да брось ты этот треклятый мешок, Дон со мной придет. Поспешай, Микитка, поспешай, ради бога, — торопил он, то и дело выглядывая в окно.

— Что им твои двери, если надо, они и так всю избу разнесут, знать, глянулась им она, — горько вздохнул Ерофеич. — Что хотят, то и творят.

Когда внук скрылся за дверью сарая, Кузьмич, похлопав Ерофеича по плечу, приказал:

— Сиди тут, не высовывайся, а я выйду к басурманам.

Раздвигая стену камышей, лодка врезалась в берег.

Никита, задыхаясь, бежал по лесу в отряд.

Там, наткнувшись на Егорова, затараторил, задыхаясь:

— Товарищ летчик, немцы в деревне и с ними четыре полицая. Дедушка послал вас упредить. Он там остался.

Начштаба мгновенно подозвал группу партизан, и через минуту они уже бежали в сторону моста к деревне. Никитка тоже было кинулся за ними, но Егоров резко осадил:

— Не дергайся, без тебя управятся. Сиди тут и жди. Ты свое дело сделал, теперь их черед.

— Здравствуйте, господа хорошие! — поприветствовал Кузьмич, выйдя на крыльцо и снимая шапку.

— Полицаи обернулись.

— Здоров! — ответил только молодой колченогий паренек, остальные уставились на старика. Высокий полицай, по всему видать, их начальник, сбив черную кепку на затылок, удивленно присвистнул:

— Говорят, гора с горой не сходятся, а тут два знакомых человека повстречались. И надо ж какая встреча, коммуняка попался, — съязвил он. — Не признаешь родню-то? — подходя к Кузьмичу, нарочито писклявым голосом продолжал он.

— Мразь воровскую с хорошим человеком я никогда не спутаю, — надевая шапку, вздохнул, узнавая Воронова, Кузьмич.