Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вы, смертные, придумали, что в Аду жарят на сковороде: этого там никогда не было. Представь себе, что ты замурован в свое мертвое тело и чувствуешь, как по тебе ползают, сжирая твою плоть, черви; представь, как наверху идет жизнь, а ты так лежишь не день, не два, а века. Века в сознании и бездействии. Что может быть страшнее, мучительнее для человека? Сегодняшнее твое положение разнится от вечного заточения в своей плоти, но тоже не завидное. Тебя могут оставить в таком состоянии навечно, и века будешь понимать свое ничтожество и свою безысходность.

Я содрогнулся, представив это.

— Ступай к морю, — сказал он, удаляясь от меня.

За моей спиной неожиданно хрустнула ветка. Рыжая кошка лезла на дерево. Я обернулся к страннику, но его уже не было видно. Только белый голубь, в золотистом сиянии, резко уходил в небо. И тут мне нестерпимо сильно захотелось к морю, видеть закаты и рассветы; видеть торопливость косматых волн и слышать пронзительные крики чаек. Со скоростью мысли я был уже над морем. Садилось солнце, и в розовом закате шаловливо бежали розовые волны. То пропадая, то появляясь вновь над водою, мчались стремительные дельфины. Их пищащий крик как бы звал меня к себе. И я стремительно упал в их стаю. Мне показалось, что я был одно мгновение в воде, как вынырнул обратно и снова упал в море. Я стал дельфиненком. Мы неслись над волнами, за яхтами и кораблями, и кричали стоящим на них людям, чтобы они стали терпимее и добрее друг к другу и окружающим, всему живому на Земле и к самой Земле. Это было смыслом их жизни.

Но они не понимали нас.

А может, просто не хотели нас понять.

Домовой Пыхтя

Пыхтя собирал котомочку, когда пришел соседский домовой — Шершун. Они были давними приятелями, и потому навещали друг дружку запросто. Шершун с нескрываемой скорбью посмотрел на хлопочущего Пыхтю и досадливо крякнул:

— Все ж решил уйтить?

Пыхтя болезненно покривил рот, понуро закивал мохнатой головой:

— Это не жисть, сплошная нервность. Не в силах мне такое терпеть, не люди — «душевные уроды»…

Опечаленный приятель сердобольно вздохнул:

— Куды идтить-то удумал?

Пыхтя пожал плечами:

— А куда глаза глядят!

Шершун уселся на старый валенок и, откинувшись спиной на стенку кладовки, присоветовал:

— Ступай в Натальевку — хуть дворов там не так богато, зато людины проживают добрые.

— Откель знаешь, что они добрые, счас, можа, стали как мои — уроды!

Шершун снизу вверх кинул удивленный взгляд на приятеля, но ничего не сказал в ответ. Помолчали.

— Я там в стародавние времена в хоромах у барина проживал, — нарушил затянувшееся молчание Шершун. — Хо-о-ороший был барин, сам себя с пистоля вусмерть стрелил, беда…

Пыхтя с безобидной усмешкой сочувствующе посмотрел на друга и вскинул котомочку за спину.

— Недосуг мне, брат, твои байки про бар слухать, поспешать надо, уж сумерничает… на дворе…

Глаза Шершуна в момент взугрюмились:

— Погодь, я мигом, — и он опрометью метнулся сквозь стену в свою каморку. Обернулся, проворно неся в руках поношенные, но еще добротные лапоточки. С наигранной веселостью в голосе сказал: — Еще тятька плел, — и, протягивая лапоточки Пыхте, — бери, какая-никакая памятка обо мне будет, да земля весенняя стыла еще…

У Пыхти от волнения щемящий комок сдавил горло. Он неловко обнял Шершуна, потерся своим носом-пятачком о его нос и, гладя друга по мохнатой спине, осекающимся голосом успокаивал:

— Ну, будя, будя, внепременности еще свидимся, век-то наш немереный, да и деревня, ты говоришь, отсель близехонько, попроведовать друг дружку будем…

Шершун мягко выпростался из ласковых рук друга и горячей ладонью воровато мазнул себя по мокрым глазам:

— За посадкой большую железную трубу усмотришь, на нее и ступай, в том крае деревня, — трепетным голосом наставлял он друга. — И уж там, в любой хате у нашего брата выведаешь, какое жительство свободно…

В деревню Пыхтя направился не по большаку, а напрямик — полем. Лоскутами серой бумаги местами по земле лежал нестаявший снег. Вечерний воздух был свеж и полон весенних запахов, бодрящих кровь. Пыхтя шел по стылой кочкастой земле легко и радостно. Чем дальше отдалялся город, тем уютнее становилось у Пыхти на сердце… Словно с каждым шагом сбрасывался с него тяжелый, грязный груз.

В подаренных лапоточках по стылой земле идти было милое дело. И Пыхтя в который раз вспомянул соседа добрым словом. Незримо для глаз густел синевой вечер. Угомонились в голых лесопосадках оголтелые грачи. Хрупким ледком прихватило в канавках и выемках малую воду. А по небу тонкий, как ломтик дыни, полз золотисто-белесый месяц. Приходила весенняя ночь. Пыхтя вышел к окраине деревни. И у плетня крайней неказистой избы присел на корточки перевести дух. По дороге с тусклым светом, юзя задними колесами, проехала самоезжая машина. Тут же в соседних дворах поднялся суматошный лай собак. Пыхтя бездумным взглядом проводил машину до лесополосы и, обернувшись, невидимый для людей, пошел в дом.

Старик-домовой, с седой до пят шерстью, сидел в подпечье на драном бабьем жакете. Пыхтю встретил равнодушно, на его приветствие ответил чуть заметным кивком и движением глаз указал на место рядом с собой.

Пыхтя, не скидывая котомочки, присел на краешек жакета.

— На ухо стал туг, теперь балакай, — просипел старый домовой. — Зовут-то как?

Пыхтя глубоко вздохнул и с шумным выдохом ответил:

— Пыхтя.

В подпечье стоял резкий запах мышей и старого тела домового.

— По делу пришел али так? — спросил старик.

Пыхтя снова вздохнул и начал рассказывать свою невеселую историю. Старик, захлопнув глаза, внимательно слушал. «Вот я и забрел к тебе, можа, какую свободную хату присоветуешь», — грустно закончил он свой рассказ и пытливо посмотрел на старика.

Старик, сухо кашлянув, распахнул глаза, ответил не сразу. Долго и безмолвно шевелил губами, уставившись белесыми глазами в одну точку.

— Тут ваши, с городу, еще в том годе не токмо хаты, а и все амбары позанимали. Задал ты мне думку. Ну ниче, ты располагайся, отдыхай с дороги, а я по суседям пошастаю, повыведываю, можа, где и што…

Пыхтя пожух лицом.

— Ты раньше-то времени не бедуй, как говорит хозяйкин малый, утро вечера мудренее, отдыхай, — поднимаясь, старик кинул жалостливый взгляд на Пыхтю.

Как не желал того Пыхтя, а все же задремал. Очнулся от сухого кашля. Старик сидел в противоположном углу подпечья и, прикрывая рот когтистой рукой, надсадно кашлял. Встретив пытливый взгляд гостя, старик, откашлявшись, сипло проговорил:

— Проснулся, ну и добре, а я тебе кое-что выходил. — Он пересел поближе к Пыхте, блестя из-под мохнатых ресниц белесыми глазами, продолжил: — Мельница сгодится, но без людев?

— Мне все сгодится, — поспешно ответил Пыхтя.

Ну и добре.

В подпечье сунулся хозяйский рыжий кот, но увидев двух маленьких лохматых чудищ, с некошачьим визгом метнулся прочь… Оба домовых прыснули беззвучным смехом и, не сговариваясь, обернулись невидимыми.

— Што, дедушка, пойду я к месту, — не сгоняя улыбки с лица, сказал Пыхтя, берясь за лямку котомочки.

Старик жестом руки остановил его:

— Сначала выслухай, как ловчее добраться, а не то проблукаешь до темени. Значить так, щас, отсельва не далече перейдешь мост, — и старик рукой указал себе за спину. — И пойдешь по тому бережку до самого леса. Это будет версты две с гаком. Там, на реке в лесе, и найдешь тую мельницу. Все уразумел?

Пыхтя затряс головой.

— В том лесе живет мой давний приятель, лешак Мохнуш. Ты ему от деда Шалого, меня значить, привет снеси, давненько не виделись, можа, прихворнул окаяшка, можа, в другой лес ушел…

Пыхтя от всего сердца поблагодарил старика и пошел на жительство.

Мельница хоть и была старой, неказистой, но Пыхте она сразу глянулась. В брошенном голубином гнезде устроил себе спаленку, а затем отправился осматривать свое новое хозяйство. За неделю проживания на мельнице сдружился и с голубями, жившими с ним под одной крышей, и с лешим Мохнушем, вольготно проживающим рядом в лесу. Порой, для развлекательства души, с Мохнушем безобидными проказами ребячились. Вот хотя бы вчера лежали два друга на солнечной полянке пупами кверху, грелись. А глядь, край поля, мужик с ворованными бревнами на лошадке едет. Во хмелю мужик. Чем не товар для баловства. Обернулся Мохнуш новым самоезжим велосипедом с моторчиком, а Пыхтя — блескучим самоваром с красивым краником и легли подле дороги. Хмельной мужик, как узрел такое богачество, аж на лошадь материться перестал, дара речи, сердешный, лишился. Озираясь, бревна с телеги спихнул, а на их место лисапед с самоваром побросал и поверху соломкой, для скрытности, прикрыл. Не поленился на поле к омету сбегать. От торопливости аж запыхался мужичок. Домой приехал, как мародер довольный, женку на посмотр позвал, всю солому пять раз перетряс, а окромя двух сучкастых палок, ничего не нашел. Женка смеется: допился, бедолага, палки лисапедами стали блазниться. Мужик в большое расстройство впал: и лисапеда нет, и бревен ворованных лишился. А два фулюгана, лежа на полянке до вечера, ухахатывались, вспоминая обалделое лицо вороватого мужика.

50
{"b":"190016","o":1}