— Четыре, зато крупные.

— Че-ты-ре, — по слогам, вытаращив глаза, произнес Вовка, — так нельзя.

— Почему нельзя-то? — удивилась Светка.

— Четное количество только для покойников, — возмутился рыжий. — Вон дед Миша отвез брату в город десять яиц, а тот через неделю помер.

— А сколько лет брату деда Миши было? — щуря в усмешке зеленые глаза, поинтересовалась Светка.

Рыжий, почесав нос:

— Ну, он старше деда Миши лет на пять, значит за во семьдесят, — подытожил он.

— Совсем молоденький, — хмыкнул Юрка, — ясное дело, жалко.

— Дед Миша так и сказал: «Ему бы жить да жить еще, совсем зеленый», а вы четыре яблока, и кому — Сережке, не, так же нельзя, — недовольно обрубил он.

— Пойдем обратно сдавать в магазин, а где мы пятое яблоко возьмем? — обозлился на рыжего Генка. — Думай, что талдычишь.

— Все равно, четыре нельзя, — упрямо гнул свою линию рыжий.

— О чем вы спорите, давайте я одно съем, а три останется, — великодушно предложил Юрка.

— Это мы и без горбатых, сами сможем, — отверг Генка предложение друга.

Пока они осколком стекла делили яблоко, Светка собирала на поле цветы, на немой вопрос ребят объявила:

— Сережка на тумбочку поставит, ему приятно будет.

— То баян, то цветы, вы бы еще велосипед или стиральную машинку ему для поднятия настроения принесли, вот радости было бы, полные штаны, — урчал с набитым ртом рыжий.

— А Генка себе большой кусок взял, — пожаловался Светке прямолинейный Юрка.

— Своя рука — владыка, а ты договоришься, я и этот у тебя отберу, — невозмутимо предрек Генка и поторопил мальчишек: — Какого расселись, пошлите, обед уж скоро.

— Отберет, много вас таких, отбиралыциков, — идя следом, недовольно сопел Юрка.

Вышли на окраину села Тюрюшля, до больницы осталось идти ровно столько, сколько прошли от Клюшево. Село было большое, а больница находилась на его другом конце, в общем, у черта на куличках.

За спиной по плотине загромыхала колесами подвода. Через минуту их нагнал на саврасой лошадке сопливый Петька. Так его прозвали в школе за то, что он вечно шмыгал носом, и говорил, что это привычка. Он учился на класс старше и был тихим послушным мальчишкой. Сейчас стоял в телеге и размахивал вожжами бритоголовый сорванец, оторвяга и только.

Подвода резко остановилась, и Петька Ворожейкин по-мужски поручкался с ребятами:

— Куда, клюшевцы, лыжи навострили, к училке?

— Не-е_г в больницу, к Сережке Бирюкову. Давай, довези до больнички, — залезая в телегу, попросил Генка.

— Садись, — охотно согласился сопливый, — почти туда за отцом еду.

По-быстрому загрузились в телегу и потарахтели по селу. Сопливый почти возле каждого дома останавливался, здоровался солидно с хозяином, и телега тарахтела дальше.

— Ты удочки-то спрятал? — обернувшись с передка, дрожащим от тряски гоаосом прокричал Генка.

— Д-а-а, в с-серванте_г на п-полке, — отшутился Юрка.

— Теперь сопрут, — махнул рукой Генка.

— Кто?

— Дед Пихто!

— Так он помер от десяти яиц, — осклабился Юрка.

— Да хватит вам, подеретесь еще, — пресекла их дурацкие переговоры Светка.

— Просто мечтаю побачить, — поглаживая грудь, изрек задушевно рыжий.

Слезли метров за сто от больницы, на прощанье шмыгало сказал:

— Если хотите, то через час я обратно поеду, могу вас захватить.

— Ладно, — согласился Генка, снимая с телеги баян, — через час жди.

На пороге больницы их встретила с тряпкой в руке техничка тетя Нюра:

— Вы куда, голуби, намылились? — остановила она их, — нельзя, тихий час, в пять приходите, тогда пущу, — шлепая на порог тряпку, сказала она.

— Нас через час Петька Ворожейкин будет ждать, — взмолился Юрка и начал бессвязно лопотать и о молоке, и о рыбалке, но тетя Нюра на его галиматью отмахнулась рукой: приходите в пять.

— Пропустите, пожалуйста, — умоляюще вступила Светка, протягивая техничке красное яблоко, — нам правда очень нужно, нам еще в Клюшево идти, обратно.

Тетя Нюра, как через силу, бросила яблоко в карман своего халата и уже другим голосом сказала:

— Идитя, токмо тихо там, не то главврач задаст мне жару.

В коридоре больницы рыжий начал опять высказывать свое недовольство:

181

— Два яблока осталось, че, к покойнику идем?

— Яблоки понравилось жрать? — теперь взвилась Светка, — зачем я только вам рубль дала, нате, трескайте! — и сунула ему злополучное яблоко.

Рыжий показно заартачился:

— Да я не потому, просто нельзя.

— Дай я съем, — и Юрка выхватил у рыжего яблоко и стал смачно хрумкать им.

— Оставь хавчик, — отпуская Юрке по затылку леща, покривился Генка и отнял огрызок.

Когда вошли в палату, Сережка не спал, а смотрел журнал «Крокодил».

Одна нога его, загипсованная, висела над кроватью на проволоке, на конце которой был подвешен груз.

Увидев одноклассников, он заулыбался и стал неловко поднимать подушку по спинке кровати.

Светка метнулась помогать.

— Здорово, космонавт, а мы вот тебя навестить пришли, говорят, чахнешь ты тут без друзей, — поставив баян на свободную кровать, на одном дыхании выпалил Генка.

Светка положила ему яблоко на одеяло, смущенно сказав:

— Гостинец от нас, ташкентские, сочные, угощайся, — и поставила букетик в пустую банку на тумбочке. — Пусть они тебе наше поле напоминают, скорее на поправку пойдешь.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил Сережка, надкусывая яблоко.

— Я тебе молока нес, да пролил, упав, — косясь на Юрку, пролепетал рыжий, — ты уж извини, вот ребята подтвердят, они все видели.

— Да не хочу я молока, оно мне тут надоело, — протестующе мотнул головой Сережка, — вот за яблоки спасибо.

Светка взяла баян и поманила к себе мальчишек: давайте порадуем больного песней.

Она взяла несколько аккордов, потом спросила у парня, лежащего напротив Сережки:

— Мы вам не помешаем?

Парень отложил читаемую книгу, тряхнул русым чубом: не обращай внимания, бузуй.

Голос у Светки был просто ангельский, звонкий и чистый, как серебряный колокольчик, и он под мелодию баяна зазвенел по всей больнице. Мальчишки, конечно, слов песни не знали, а просто за ней выли. Слаженно, надо сказать, выли, мелодию в цвет лепили.

Из соседних палат стали заглядывать ходячие больные, пришла и медсестра, но кто-то из больных движением руки остановил ее возмущение.

А колокольчик звенел по всем коридорам:

Сережка быстро-быстро грыз яблоко и, сощурившись, счастливо улыбался им.

Ох как прав был мой сосед по общежитию в Перми, тысячу раз прав, что погано, плохо быть одному в этой жизни. Ой как плохо. Я этого не понимал, пока не подрался со слесарем и после этого меня взялась окучивать милиция.

А подрались-то по какой причине: я расписывал холст в фойе общежития, когда вошедший пьяный слесарь с товарищем ни с того ни с сего завалился на него от своей неустойчивости.

Мне такое обращение с моим полотном показалось очень обидным, и я треснул ему по морде. Он, не долго думая, меня. И тут началось Куликово побоище. Кто кого и за что лупит, ничего не понять. Он весь в краске и машет кулаками (бойцовый мужичок оказался). Видишь ли, он на свидание пришел и весь об мою картину изгваздался. А я-то тут при чем, если он телепается, как маятник.

Когда в фойе переваляли все горшки с цветами и всю прочую мебель, нас разняла вахтерша.

Но нам этого показалось мало, и мы еще в течение недели два раза при случайной встрече устраивали единоборство. Устраивали до тех пор, пока я однажды не напился в лоскуты. И тут на беду он повстречался мне. Он шел в общагу на свидание и, как всегда, поддатый. И тут мне обидно стало за ни в чем не повинную картину. В общем, он на свидание не попал, а попал в больницу с выбитыми зубами и синяком под глазом.