Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

А вечером, перед приходом Мамочки, на № 6 привезли совсем безнадежную старуху. Я думала, она и ночь не проживет. Прожила, но все равно скоро умрет. Это еще больше интерна портит мне настроение.

Мадам Дюра привезли вечером с колоссальным количеством ацетонов (++++). Я такой реакции еще не видела. Глубокая рана — приходили делать перевязку.

На № 4 положили хорошую соседку — молодая, только ноги больные. Ухаживаю за ней.

Что-то случилось со стилом — паршиво пишет, и это меня раздражает.

Юрий вчера был ненадолго. Хочет поговорить с хозяином, чтоб узаконить свои опаздывания. Тогда будет приходить чаще и подольше. Вчера было четыре недели, как я лежу в госпитале. Осталось еще 6. Иногда начинаю ужасно бояться родов.

31 марта 1929. Воскресенье. 9 ч<асов>

Дела как будто ничего. Вспрыскивание все уменьшают, кофе и молоко пью по вечерам и в полдень, а сахару нет. Вчера Франсей проходила. Посмотрела на мою доску:

— 4 сантиметра, и нет сахару! — и так как-то хорошо улыбнулась. А ацетоны мои беспокоят только одних мальчишек-студентов. Один из них вчера долго смотрел на доску, долго размышлял и, наконец, сурово спросил:

— Почему у вас ацетоны?

— Потому что я беременна.

А!.. И, не сказав ни слова, отошел.

Вчера в первый раз ходила гулять. Минут 40 ходила по солнечной стороне. Было почти жарко. Немножко устала. А мысли были хорошие.

Юрий вчера не приходил. Была днем Мамочка. В пятницу вечером она принесла маленького бархатного кролика из своей мастерской для маленькой дочки моей соседки Helene. Та была в полном восторге. Хочу просить Мамочку и мне купить какую-нибудь зверушку — ужасно люблю игрушки.

Вчера получила открытку от Ляли — большое событие для меня. Уже вышла замуж. Была страшно занята. Вчера вечером писала ей большое письмо.

1 апреля 1929. Понедельник. 9 ч<асов> 30 <минут>

Вчера был Юрий. Как грустно, что он так редко приходит, и что мы никак не можем ни о чем поговорить.

Вчера пила много молока и ела орехи, а потом все время трусила. Однако сахару нет. Никогда еще, кажется, я с такой регулярностью не отступала от своего режима, как теперь.

2 апреля 1929. Вторник. 9 ч<асов>

Нет, положительно у меня рука тяжелая: вчера обнаружила сахар у 85-летней бабушки, сегодня- у № 15. Правда, у этой в таком незначительном количестве, что Марсель категорически говорит: «C’est rien»[174], но все-таки весьма определенный намек на диабет, и толстушку мне жаль.

Вчера к Helene приходила ее маленькая дочка, которую она не видела с Нового года. И после приема она все время плакала.

— Пока не видела, — говорит, — ничего, а теперь больше не могу.

Она уже 4 1/2 месяца лежит и выберется, наверное, не раньше меня. Меня тоже порой начинает охватывать скука, конечно, плачу. Работу получу только завтра, почти закончила одеяльце, нечего делать. Вчера Мамочка пыталась говорить со мной о будущем, но я сказала, что никогда об этом не думала и вообще стараюсь ни о чем не думать, жить совсем без мысли. Это почти удается. Дела идут хорошо. Сегодня ночью опять убавили впрыскивание на 1/2 сантиметра, сахару по-прежнему нет, и даже trace пе <нрзб>[175]

5 апреля 1929. Пятница

Сегодня Юрий принес корректурные листы первых стихов, сданных в набор. И признаться, несколько вывел меня из моего госпитального оцепенения. Я оставила листы у себя и даже, по возможности, старалась их прокорректировать. С большим удовлетворением занялась бы этим вполне серьезно, если бы были при мне оригиналы стихов. Во всяком случае, новые, совсем не будничные чувства и настроения при виде этих листов с криво напечатанными стихами. Буду теперь ждать, когда придут мои стихи. Во всяком случае, сейчас я пока что довольна, что Юрий уговорил меня дать в Сборник стихи. Во вторник было три стихотворения в «Новостях»[176], сегодня получила гонорар из «Перезвонов»[177] и, как всегда, под влиянием напоминающих мелочей я потянулась к литературщине. Захотелось писать, а, главное, печатать. Куда бы еще послать стихи? В Харбин, что ли? Журналишка только уж больно паршивый и занимается предпочтительно перепечатками[178].

6 апреля 1929. Суббота

Время, вообще, идет скоро. Только и считаешь — четверг, суббота, четверг, воскресенье. А ровно через месяц — я думаю,

не позже, и роды. Уже начинаю немножко подтрунивать. Я ведь не храбрая, я зуб вырывать боюсь.

Теперь — госпитальные новости.

Germaine Juillaume опять вернулась, уже несколько дней с нарывом в горле и, кажется, с ацетонами. Лежит рядом со мной на № 4. Теперь дела поправляются, нарыв заживает, анализы довольно хорошие, м<ожет> б<ыть>, и не долго пролежит. А как она плакала, когда ложилась, бедная. Мадам Дюра завтра выписывается. Рана ее после нарыва заживает, через два дня снимут перевязки, и валяться ей здесь, в сущности, нечего. M<ada>me Rene Daloplure решила ей помочь: я делаю анализы, она ведет «канцелярскую» работу. Так, она ей кресты последних дней переправила на traces, а я не кипятила ей анализ на сахар. А так как, кроме нас, с ней никто анализов не проверяет, мы вдвоем совещаемся; это все идет к общему удовольствию и благополучию.

Я ухитрилась простудиться, сильный насморк и, конечно, ацетоны. Наплевать. Только бы сахару не было.

Сегодня мне то ли по ошибке, то ли намеренно, дали четыре хлеба вместо трех. Подождем, посмотрим, что будет завтра. Хорошо, если бы это была не ошибка.

Одеяльце свое я кончила, осталась только подкладка, м<ожет> б<ыть>, сегодня Мамочка купит ее. Делать нечего. Работаю пока для Helene. Эта безработица меня несколько удручает.

7 апреля 1929. Воскресенье

Сегодня опять была в Matemite. На этот раз впечатление было благоприятнее и менее страшное. Осмотр был только внешний, чему я опять-таки была очень рада. И та, что осматривала, была очень симпатичная. Говорит, что все совершенно нормально. Прийти через неделю. Ладно. Уж немного приходить осталось. Дела диабетические тоже по-прежнему благополучны.

9 апреля 1929. Вторник. 1 ч<ас> 30 <минут>

На днях Юрий принес корректуру, в том числе и мои стихи. К сожалению, не мог мне их оставить. На приеме же я их и прокорректировала, даже не успела рассмотреть, как они выглядят в печати.

А Мамочка вчера принесла целое приданное для маленького — масса вязаных кофточек, распашонок, чулочки даже. Пока не успела даже рассмотреть хорошенько, — пришлось все отнести домой, т. к. здесь мне и положить негде.

Написала вчера Юрию, чтобы как-нибудь позаботился о комнате. И чтобы придумал имя для мальчишки. И почему-то мне вдруг стало казаться в последнее время, что он будет все-таки хорошим отцом. Несмотря ни на какую свою общественную жилку. Почему-то стала верить, что мы с ним оба и вместе всему научимся.

10 апреля 1929. Среда

Юрий не был. Вчера обещал мне, что напишет письмо, в котором ответит на все мои вопросы, но в итоге не сделал. И это-то уж мог бы, ведь прислал же он с Папой-Колей и масло, и сахарин. Неужели же он думает, что письмо от него для меня менее важно и необходимо? Ну, ничего с ним не поделаешь, — писать он ленив. И на словах едва ли мы с ним сможем договориться. Ведь осталось уже немного: четыре, а м<ожет> б<ыть>, и три недели. Четыре по самому полному счету. Сегодня у меня скверное настроение, потому что, в сущности, у меня был сахар, который я заметила. Правда, количество столь незначительное, а обнаружила я его настолько поздно, что Марсель поставила бы ноль. А я и не показала анализа Рене, сказав: «Comme d’habitude»[179], но сама насторожилась. Если завтра что-либо обнаружится, придется открыться. А на ацетоны мои наплевать. Ляббе говорит, что это пустяки, и что они будут до конца.

вернуться

174

Ничего страшного (фр.).

вернуться

175

Следов (сахара) не обнаружено (фр.).

вернуться

176

Три стихотворения в «Новостях» — ПН, 1929, 2 апреля, № 2932, с. 3.

Стихотворения

I

Я не знаю, кто был застрельщик
В этой пьяной, безумной игре?
Чей холодный, темный и вещий
Силуэт на мутной заре?
Кто сказал слова о свободе?
Кто сменил свой убогий наряд?
Кто зажег в покорном народе
Непокорный и жадный взгляд?
И кому — в бездне ночи черной —
Черным призраком четко предстал
Нерушимый, нерукотворный
Окровавленный пьедестал.

1929

II

Будут ночи, сквозь плотные шторы
Бросать матовый свет фонари.
Будут ночи, стихи, разговоры,
Разговоры со мной до зари.
Станет солнце роднее и ближе,
Станет жизнь напряженья полна.
Над душой — над судьбой — над
Парижем — Настоящая будет весна.
Будет все прощено и забыто,
Даже дни этой цепкой тоски.
По исшарканным уличным плитам
Веселей застучат каблуки.
И в надежде святой и лучистой,
Побеждая смертельный испуг,
Упадут безнадежные кисти
Непривычно заломленных рук.

1929

III

Руки крестом на груди.
Полузакрыты глаза.
Что там еще впереди?
Солнце? Безбурность? Гроза?
Снится лазоревый сон,
Снится, что я не одна.
В матовой пене времен —
Сон, тишина и весна.
Больше не будет утрат,
Все для тебя сберегу.
Перекривится с утра
Тонкая линия губ.
Не уходи, подожди.
Знаешь, что будет потом? —
И неспроста на груди
Слабые руки крестом.

1928

вернуться

177

Получила гонорар из «Перезвонов» — В «Перезвонах» (1929, № 42, с. 1343) было напечатано стихотворение И.Кнорринг «Папоротник, тонкие березки…»:

Папоротник, тонкие березки,
Тихий свет, вечерний тихий свет.
И колес автомобильный след
На пустом и мглистом перекрестке.
Ни стихов, ни боли, ни мучений.
Жизнь таинственно упрощена.
За спиной — лесная тишина,
Нежные, взволнованные тени.
Только позже, на лесной опушке
Тихо дрогнула в руке рука,
— Я не думала, что жизнь хрупка,
Как фарфоровая безделушка.
вернуться

178

Харбин […] Журналишка только уж больно паршивый и занимается предпочтительно перепечатками — Речь идет о литературно-художественном журнале «Рубеж» (1927–1945, редактор М.Рокотов), с парижским корреспондентом которого, В.Н.Унковским, И.Кнорринг была знакома.

вернуться

179

Как обычно (фр.).

49
{"b":"189826","o":1}