Матвеев прошел сквозь толпу, взошел по ступеням, рынды пропустили его: знали — ближе к царскому престолу нет никого.

Не осмелился войти в опочивальню. Попросил докторского помощника, несшего лекарство, вызвать царицу. Ждал нетерпеливо, минуты казались часами.

На нетвердых ногах вышла Натальюшка, он не сразу узнал ее: так исказило ее лик страдание. Кинулась на шею Артамону, содрогаясь от рыданий.

— Дядя, милый дядя, кончается батюшка царь. За что мае такая горесть, а?! За что Бог отнимает его у меня, у нас, детей его?! Как нам жить, сиротам?

Вышел доктор Коллинз, по обыкновению спокойный, увидев Артамона, которого весьма почитал, сокрушенно покачал головой.

— Надежды нет никакой. Болезнь углубилась, несмотря на все наши усилия. Началась агония. Сколь долго она продлится, не могу сказать. Организм еще сопротивляется, но это последние слабые усилия. Я предложил бы государыне два-три часа отдыха: двое суток она не сомкнула глаз. Эдак можно безнадежно истощить себя.

Царица уткнулась мокрым от слез лицом в атласный полукафтан Матвеева и отрицательно замахала руками.

— Ни за что! Я должна быть при нем. Я приму его последний вздох и закрою ему глаза.

— Госпожа, подумайте о своих детях, — урезонивал ее доктор. — Вы изнурите себя до такой степени, что последуете за супругом.

— Да, да! — истерически вскрикнула царица. — Зачем мне жить без моего любимого!

— Натальюшка, душа моя, подумай о Петруше, о Наташе… Ты обязана жить для них. Петруша — наша надежда, — сказал Артамон, понизив голос.

— Ох, дядюшка, как жить, как вынести горе-гореванное! Пусти меня, я пойду к нему.

— Может, и мне пойти попрощаться, — нерешительно произнес Артамон.

— Он никого не узнает, дядюшка. Поди взгляни на него.

Царь Алексей хрипел, грудь его высоко вздымалась, как видно ему не хватало воздуху, он хватал его широко раскрытым ртом, со свистом втягивая в себя. Глаза были широко открыты, взгляд безумен.

— Государь батюшка, великий царь, прости нас! — запричитал Матвеев и слезы ручьем полились из глаз. — Не уберегли мы тебя, радетель наш!

Слова и слезы уже не касались чувств царя Алексея. Он вел последний поединок со смертью, но она была сильней его. Она душила царя своими костлявыми руками. И хватка делалась все неотвратимей.

В этом борении со смертью прошло несколько агонизирующих часов. В ночь с субботы на воскресенье 30 января 1676 года смерть одолела — царь Алексей Михайлович скончался.

Как в воду глядел Артамон Сергеевич Матвеев: Милославские вошли в силу, и молодой болезный царь плясал под дудку своих сестер и теток; не говоря уже о других родственниках.

Артамон пытался было переломить ход событий дерзновенным поступком: улуча время, посадил младенца Петрушу на царское место, призвал бояр и провозгласил:

— Вот ваш царь! А царевич Феодор лежит больной и вряд ли будет жив.

Забыл, совсем забыл, сколь ненавидим он всеми Милославскими. Они немало претерпели от него в свое время и теперь настал вожделенный миг мести.

Был призван князь Юрий Долгоруков, которого покойный царь назначил опекуном наследника престола. Всею толпою накинулись на него, допрашивая:

— Кого царь Алексей назначил своим преемником на троне?

— Вестимо, Феодора, — отвечал князь, проливая слезы по покойному царю.

Великий стон и плач поднялся на Москве при известии о кончине царя Алексея. Он был кроткий и благочестивый царь. Колокола не умолкали много дней подряд. У гроба безотлучно стояла безутешная вдова с малолетним сыном и крохами дочерьми Натальей и Федосьей. Что их ожидало в нежданно ставшем враждебным окружении? Главный сберегатель царицы и ее детей Матвеев со дня на день должен был пасть. И не просто, а с грохотом.

Предвестье было. Еще недавно служилые и прочих чинов люди спешили засвидетельствовать царскому любимцу свое высокопочитание, бить челом о просьбишке, дабы великий государь оказал милость. Ныне у палат Артамона пустая площадь. Ездить к нему перестали — как отрезало. Лишь иноземцы жаловали его вниманием, вселяя все большую уверенность в доподлинность слуха, пущенного царевной Софьей, что Матвеев — чернокнижник, знается с нечистой силой и в иноземных книгах, коих у него полна либерея[35], черпает свои заговоры.

Ждал со стесненным сердцем. Вот-вот явятся к нему с указом, быть ему в ссылке. Но началось с иного.

— Сдай аптеку, более тебе ею не ведать, — объявил ему окольничий Василий Волынский, мужик злобный и вздорный. — Таково распорядились бояре.

Не было силы, не было власти, более того — не было ему веры. Два Василия — Соковнин и Семенов — приступили к нему с допросом:

— Снадобья покойному государю под твоим присмотром давали? Не было ль в них отравы какой?

— Бог с вами! — вскипел Матвеев. — Неужто я мог злоумышлять противу государя, моего благодетеля? Побойтесь же Бога! Доктора Симон и Костериус под присмотром Коллинза составляли лекарства, я первый отведывал всякое лекарство, за мною князь Федор Куракин, другие бояре, а что оставалось, я же и допивал. Все рецепты целы, они в аптекарской палате, сведайтесь с учеными людьми.

Обвинители смутились и отбыли восвояси. Враги Матвеева стали думать, с какого боку допечь его еще.

В один из дней боярин Родион Стрешнев объявил ему указ великого государя:

— Поведено тебе, Артамону Матвееву, со чадами и домочадцами ехать в Верхотурье воеводою.

— Безропотно приму волю государеву, — поклонился Матвеев.

А на душе кипела обида: такова награда за верные его службы России и покойному государю. Далеко Верхотурье, стылая земля, но воевода — не ссыльный, он повелевает законами.

Собрался Артамон Матвеев с людишками своими, с сыном и племянниками, загрузили большой обоз с вещьми, едою и питьем и тронулись в путь.

Только до Верхотурья не доехали. Перехватили их в дороге, заарестовала двух людей — еврея Ивана и карпу Захара, а остальным велено ехать в Казань, где воеводою Иван Милославский. Здесь взяли их под караул, а услужников отослали по деревням.

— Не конец нашим пытаниям, — грустно молвил Матвеев сыну.

Так оно и вышло. Ото всех сбирали доносы на Матвеева, благо сулили доносчикам государево благоволение.

Лекарь Берлов объявил: не раз и не два читывал Матвеев с греком Спафарием черную книгу, запершись у него в кабинете. Случайно были они подслушаны. Вызывали они к себе злых духов, дабы напустить их на царевичей и царевен Милославских.

Приказано было взять показания у грека Спафария. Но оный Спафарий был отправлен посланником к китайскому богдыхану и, стало быть, истребовать его не можно.

— Все это наговоры и чушь. Грек Спафарий высокоученый человек, был учителем моего сына. А учил он его языкам: и греческому, и латинскому, и другим наукам и языкам, — устало отвечал Матвеев. — Враги мои теперь станут возводить на меня напраслину, лишь бы очернить и унизить. Написал он царю Феодору в надежде усовестить его: «Я, будучи в приказе, учинил прибыли великие, вновь учинил аптеку, кружечный сбор, и из тех сборов сделал дворы каменные: посольский, греческий, лавки… За теми расходами после преставления отца твоего объявил я тебе 182 000 золотых и ефимков и денег мелких. Денежный двор 15 лет стоял пуст, туда серебра в заводе на денежное дело не бывало: я же завел делать на том дворе деньги, и от того дела непрестанная прибыль была в казну. И за все мои службишки пожалован я был высшею государскою милостию, боярством, отчинами, поместьями; я наживал вашею государскою милостию на службах полковых и в посылках, и в посольских подарках, и у ваших государских дел будучи, и то все без вины отнято… Один я возненавиден и оглашен многими деньгами, и золотыми, и животы, а ныне о всех моих деньгах и о всей моей рухлядишке тебе известно: не таковы объявились, как об них донесено… Кому поверено?»