Судьбы… Путь иных — запутан и извилист. Одни пролагают его, выдираясь из жизненных обстоятельств. Другие всецело зависят от воли сильных мира сего и путь их направляем как бы свыше. Третьи торят его сами, прорубая в дебрях жизни. Это люди могучих страстей и сильной воли. Путь их прям и резок.
Таков Петр. Это гигантская фигура не только в российской, но и в мировой истории. Он в полном смысле слова прорубал свой путь сквозь дебри, сквозь тернии, сквозь хулу и проклятия, не внимая ни им, ни славословиям в свой адрес. По меткому слову Пушкина: «Хвалу и клевету приемля равнодушно», он шел к заветной цели: могуществу и славе России.
Да, он был жесток, временами свиреп. Но таково было время. Мальчиком он стал невольным свидетелем беснования стрельцов — бессмысленного и кровавого. И эта ужасная картина, картина гибели невинных людей, близких его сердцу, растерзанных в клочья и подвергнутых поруганию, эти обрывки человеческого мяса, навсегда запали в душу и оставили в ней неизгладимый кровавый след, в какой-то мере повлиявший на психику. Вспомним конвульсивные подергиванья его лица, казавшиеся современникам гримасами, припадки ярости, переходившие в эпилептические.
Судили его современники, судили и потомки, подходя с современной им меркой. Но есть объективный суд — суд истории, располагающий объективными фактами, свободными от идеологических и иных догм и взглядов, от субъективизма. И во все времена к его личности тянуло и великих, и малых сих. Эта притягательность вдохновила Вольтера, написавшего «Историю Петра Великого», и курского купца Ивана Голикова, посвятившего жизнь собиранию и составлению 30-томного труда писем и бумаг Петра, его сподвижников и современников и озаглавленного «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам»… Фигура Петра властно притянула к себе Пушкина, замыслившего создать обширную «Историю Петра», но успевшего составить лишь подготовительные заметки к ней. Она отразилась в его гениальном «Медном всаднике», в «Полтаве», в «Арапе Петра Великого» и других сочинениях.
Список тех историков, ученых, литераторов — прозаиков и поэтов России и многих стран мира, посвятивших свои труды Петру Великому, — бесконечен. Но обратим свой взор к сподвижникам великого мужа. Характерная особенность Петра ценить людей преимущественно по их уму и талантам ярко отразилась в их подборе. «По мне, будь крещен, либо обрезан — был бы добрый человек и знал дело» — вот его принцип. И еще: «Славу королям создают их министры». И бесславие — добавим мы, оглянувшись на наше время.
Петр, подъявший Россию на дыбы, заглядывал далеко в ее будущее. Мы застали его при отправлении Великого посольства. Характерно, он был записан в нем как урядник Преображенского полка Петр Михайлов. Разумеется, его инкогнито было быстро раскрыто: чересчур ярок и своеобычен он был, возвышаясь над всеми не только ростом, но и нравом. Да и молва опережала само посольство. Петр ехал учиться. Его отличала поистине великая любознательность и столь же великое трудолюбие. Он преуспел во всем: в корабельном строении и ремесле плотника, в токарном искусстве, остававшемся его страстью до конца дней, и в фортификации и книгоиздании, как дипломат и воин, законовед и политик. Среди принадлежащих ему вещей вы найдете и набор токарных резцов и зубоврачебных инструментов, зрительные трубки разного разбора и сложности, и чернильницы, буссоль и компас, холодное и огнестрельное оружие…
Любознательность Петра была поистине беспредельной. Так же, как и упорство в достижении цели. В красном камзоле с большими пуговицами, короткой куртке и широких штатах мастерового-корабельщика он трудился на верфи в Саардаме, ибо корабельное строение почитал важнейшим для России и прежде многих хотел выучиться ему сам, явив пример для подражания. По пути из Амстердама в Гаагу он то и дело останавливал карету — его интересовала ширина свайных мостов, он осматривал мельницы и лесопилки, интересуясь их устройством и работой, испытывал силу вращения колес на шелкопрядильной фабрике, пытаясь померяться с нею, и принужден был уступить, едва не взлетев на воздух. Он брал уроки у специалистов своего дела — у архитекторов и анатомов, механиков и фортификаторов, типографов и естествоиспытателей.
Он собственноручно построил в Голландии фрегат и спустил его на воду, равно и русскую баню — все сам, своими руками мастерового. Урядник Петр Михайлов стряпал себе обед, а в мастерской художника освоил гравировальное искусство и награвировал на медной доске аллегорическую картинку: христианство повергает ислам.
Ему не сиделось и не лежалось — с необыкновенной жадностью он старался все посмотреть, всему выучиться и заставить спутников учиться. В Англии он по-прежнему со страстью отдается кораблестроению и в пригороде Лондона Депфорде расхаживает с топором на плече и в костюме мастерового сидит в таверне за кружкой пива вместе с плотниками и раскуривает короткую глиняную трубку. Одновременно царь вербовал специалистов для службы в России: горнорабочих для Урала, инженеров для прокладки канала между Волгою и Доном, рудознатцев и навигаторов. Король Вильгельм III устроил ему прием в Кенсингтонском дворце и всячески заверял Петра в своих дружественных чувствах. Из туманного Альбиона молодой царь вновь возвратился в Амстердам. Здесь ему довелось испытать первое разочарование: он всерьез полагал сколотить антитурецкую коалицию, а за его спиной «возлюбленный брат» король Вильгельм и штатгальтер Голландии и ее бургомистры вели тайные переговоры с Портой о союзе.
Из Голландии Великое посольство направилось в Вену. Путь его лежал через Лейпциг, Дрезден и Прагу. В Дрездене, резиденции короля Саксонии и Польши Августа П, Петр задержался. Он самым дотошным образом осматривал королевскую кунсткамеру, где были собраны разнообразные диковины. На ее осмотр и изучение царь потратил два дня, подолгу задерживаясь у каждого экспоната — будь то какой-либо геодезический инструмент или заспиртованный крокодил. Затем пришел черед литейного двора и арсенала. По пути Петр не миновал ни одной достопримечательности. В крепости Кёнигштейн его поразила огромная бочка в тамошнем винном подвале. Она вмещала 3300 ведер, а также необычный колодец глубиною 90 сажен.
В Вене Петр самолично повел переговоры с канцлером графом Кинским, не доверяя своим дипломатам. Он надеялся убедить цесарцев заключить оборонительный и наступательный союз против турок и вновь не встретил понимания. Он хотел сделать еще один шаг к Черному морю — заполучить у турок Керчь — древний Корчев и еще более древний греческий полис Пантикапей, столицу Боспорского царства. И надеялся на посредничество венского двора. Но и тут его ожидал отказ, сдобренный вежливыми поклонами, туманными обещаниями и пышными празднествами. Контакты с цесарем Леопольдом не клеились. Он увиливал от совместных решений, и Петр увидел, что с этим слабовольным, изнеженным монархом, не имевшим собственного мнения и всецело полагавшимся на суждения своих многочисленных советников, каши не сваришь.
Что ж, оставалось откланяться и держать путь в Венецию, где его ждали и готовили пышную встречу. Но вышло иначе. Курьер привез тревожное известие, с коим добирался целый месяц. В «Статейном списке» посольства осталась короткая запись: «Июля в 15-й день пришла с Москвы почта, отпущенная июня от 17-го числа, на которой присланы письмы о воровстве бунтовщиков-стрельцов». Петру тотчас вспомнились картины стрелецкого бунта, кровь бросилась в голову.
— В Москву!
И началась бешеная скачка без остановки на сон и трапезу. Петр загонял лошадей и спутников. В пути его догнала депеша: бунт подавлен. Но он не свернул: ярость душила его. Вырвать с корнем жало бунта, вырвать раз и навсегда, безо всякой жалости — с этой мыслью он прискакал в Москву. В Преображенском нарядили следствие, туда свозили тех, кто участвовал в бунте, зачинщиков и рядовых. Расправа была короткой — плаха либо петля. В общей сложности смерти было предано свыше тысячи стрельцов.
