– Еще минутку и подъем, – шепчет Юра, – дети хлеба ждут, а мы разлеглись в соломе.

Быстро темнело, надо торопиться. На каменных ногах огибаем сопку. Ветер остервенело валит с ног. Мне припомнилась сказка про замерзающего мальчика, и я реально ощутил картину его гибели.

Совсем стемнело, когда мы добрались до вмерзших в лед катеров. Отдохнули, привалившись к их бортам с подветренной стороны, и двинулись на последний штурм.

Поселок совсем рядом. Дома засыпаны снегом по самые крыши, и нам постоянно приходилось взбираться на снежные холмы, катиться вниз и снова взбираться.

Без двадцати восемь открыли двери продуктового магазина. В нос ударил запах теплого хлеба. Словно инопланетяне, в сказочных костюмах, с обледенелыми лицами свалились мы в угол под прилавок. Продавщицы заохали и принялись оттирать наши лица и руки. Совали в рот кусочки горячего хлеба, как маленьким деткам. Вкуснее того хлеба я не ел ни до Аянской пурги, ни никогда позже.

В поселке знали о нашем выходе в магазин в восемь часов утра и волновались за наши жизни. Оказалось – авиатехник разобрал провода с поваленного столба и восстановил телефонную связь. Когда приходили в себя, зазвонил телефон:

– Не пришли?

– Лежит твой экипаж у нас в углу, – смеялись девчата.

Набрали хлеба, коньяка и отправились к работнику ЭТУС Дегтяреву для более детального ужина и отдыха.

Утром проснулись от тишины. Выбрались на свет Божий и глазам своим не поверили: ярко светило солнце, ни ветерка. Куда же все подевалось? Вокруг крыш бегали удивленные собаки, не понимая и не узнавая местности. Кое-где виднелись разрушения, сорванные крыши домов.

Взваливаем мешки хлеба на плечи и направляемся в аэропорт. На календаре стояло восьмое марта 1962 года. Первым в Аян прилетел командир АЭ Валентин Комаров.

– Так, курепчики, почему не летаем?

– На чем летать, видишь – откапываемся, – обиделся Коваленко.

– Откопаетесь – полетите в Охотск за дровами, – давал указания Комаров.

– За какими дровами? Самолет вином загружен? – не сдавался Коваленко.

– Кому нужна ваша бормотуха? Весь край всполошился. Поселок под снегом, больница не топлена! МИ-6 везет из Хабаровска бульдозер, а вы тем временем дровишек подкинете, – объяснял Григорьевич.

– Я слетаю, но в «Крокодил» напишу, за издевательство, – ворчал Юра.

– Коваленко, не умничай, а то прогулы запишу за шесть дней вашего безделья, – грозил Комаров.

– Они самолет спасали, а ты им прогулы, – вмешался Пинещенко.

– А кто же, дед Мазай, что ли, должен спасать? Они летают, они и спасают, – объяснял Валентин Григорьевич.

Я, тем временем, тащил ватиновые подушки из его самолета.

– А ваши где? – спросил Комаров.

– Ветром унесло, – махнул я рукой в сторону сопок.

– Если не найдете, по выговору объявлю! – закончил диалог наш любимец-командир.

Мы-то знали добрую его душу и что любил он понадавать указаний, про которые сам через пять минут позабудет.

Бедный серый мерин назад возил вино и шифер к складу по глубокому снегу.

Серый долго служил аэропорту верой и правдой, пока совсем не состарился, и тогда Пинещенко решил обменять его на молодого в рыбкоопе, только весовые категории были не в пользу обтянутого кожей скелета – нашего мерина. Пинещенко пошел на хитрость. Приказал кормить серого мукой пополам с солью, а воды давать впроголодь. Через три дня наш мерин стал грызть землю, тогда-то и дотолкали его до приемного пункта, где дали выпить аж пять ведер воды.

На полученного взамен молодого жеребца Пинещенко посадил Федора Щербатых и приказал скакать в тайгу и не появляться, пока не утихнет скандал.

Серого еле стащили с весов. Он стоял часа полтора, широко расставив ноги, потом из него хлынула вода. Мерин худел, как проколотый воздушный шарик. Кожа обвисла. Серый упал и сдох.

Из Охотска в тот день дрова мы привезли, но с черными котами, после пережитого в дикой пурге, никогда больше не связывались.

В тот день, о котором пойдет речь, метеослужба почему-то грозу не предусматривала в своих прогнозах, что, отдать должное, бывает крайне редко.

Погода по всему краю была ясной, теплой. Мы с Игорем Чирковым выполняли пассажирский рейс Николаевск – Нелькан – Николаевск.

До Нелькана долетели без проблем. По всему 750-километровому маршруту не встретили ни облачка, что тоже, само по себе, удивительно.

Пока заправлялись, готовились к вылету в обратный путь, ветер на аэродроме начал гулять. Подул сильный северо-западный и со стороны Ципанды, над сопками, появились серые крутящиеся облачка, так называемый грозовой ворот, а за жим и чернющая туча, двигавшаяся прямо на Нелькан.

– Улетайте быстрее, – торопил нас начальник аэропорта Николай Макаров, – не то будем закрываться по боковому ветру.

Мы и сами видели, что нас ожидает, да и на торжественный вечер хотелось попасть. Было 18 августа – День ВВС.

Взлетели и только набрали эшелон 2400 метров, как Нелькан закрылся по грозе. Нас тоже начали теснить грозовые облака, и при подлете к Маймакану по грозе, как сговорившись, начали закрываться все впередилежащие, аэропорты.

Вначале мы еще лавировали между огромных размеров облаками, но вскоре лавировать стало негде. Гроза накрыла нас плотно и жестко. Молнии летали так, будто их пригоршнями сыпал на нас Зевс-громовержец. Вокруг нас сотнями летали стрелы-молнии. Громы били сухо и резко, сотрясая небо и землю до основания. Казалось, что от молний горит сам воздух.

В кабине наступила полная темнота, пришлось включить огни ночного освещения, освещение пассажирской кабины.

Самолет бросало, словно щепку, как попало и куда попало. Двенадцать пассажиров сидели ни живы, ни мертвы. На нас с верхнего люка кабины лились потоки воды. Радиогарнитуры мы вынуждены были снять из-за дикого треска и свиста в эфире и боязни быть пораженными ударом молнии. Дождь с градом так барабанил по самолету, что заглушал работу двигателя. Вращающегося диска лопастей винта не было видно. Казалось, что наш самолет находится не над горами, а на дне неведомого океана, а мы сидим не в самолете, а в «Наутилусе».

Основными приборами являлись часы и компас. Надеялись выскочить в море, где грозы должны потерять свою силу, но когда, по расчетному времени, под колесами должно было быть море, молнии осветили переднюю полусферу, и мы убедились, что под нами действительно море, надежды на улучшение условий полета лопнули, как мыльный пузырь. Пройдена только половина пути.

Вода протекала не только на брюки, но и за вороты рубашек. Мы кляли экипаж, который по каким-то причинам открывал верхний люк и не записал в журнале, чтобы техники его заклеили. Водичка во всю плескалась по полу нашей кабины, и не исключалась опасность замыкания в электропроводке. Пока Бог миловал.

При вспышках молнии старались определить местонахождение по видимым мысам, рекам, озерам, и полет проходил в пределах трассы.

Связи не было никакой. Три часа проболтались в этой жуткой коловерти. А гроза, вместо затухания, только набирала силу. Дождь лил как из ведра.

«Не захлебнулся бы двигатель», – сверлила мысль. Но движок тянул вполне исправно.

Через три с половиной часа выкручивания рук снизились до 1500 метров, увидели, при всполохе молнии, озеро Орлик. Одели гарнитуры, включили рацию и АРК.

АРК не работал, а вместо Николаевска нам ответил командир вертолета МИ-4 Игорь Афанасьев:

– Что, Петрович, тяжело?

– Да есть немного! – отвечаю.

Вездесущий Игорь Николаевич подсказал, что в Николаевске молния пожгла генераторы и руководство осуществляется по рации со стартовой машины. Игорь звонил из Херпучей, а сейчас он заходит на посадку в поселке Орель-Чля тоже в сложной обстановке.

Прошу Игоря позвонить в Николаевск, сообщить, что все еще живы-здоровы, наше расчетное время прибытия и что на посадку будем заходить с курса, так как «ни хрена не видно и ничего не слышно».