Пока шло разбирательство, Гаврилов, вместо самолета, восседал на бочке, управляя норовистым гнедым, подвозя воду из поселка Модртовщина к столовой аэродрома.

Командир полка полковник Семаго изучил дело Гаврилова. Командир эскадрильи, майор Ковалев, рассказывал, как Семаго долго смеялся, а потом бросил «дело» в урну и разрешил курсанту продолжать полеты.

Мороз бешеный, но погода в Николаевске-на-Амуре на славу. Мы собираемся вылетать в Нелькан. Выруливаем с включенными АНО под загрузку и заправку в утренней темноте. Пока утрамбовываем в баки максимум горючего (лететь-то без посадки минимум часов пять), грузчики привозят на машине ящики с копченой колбасой, забрасывают в фюзеляж. Задание на полет подписано, сопроводительные ведомости с грузовыми документами на борту, можно трогаться в путь. Авиатехник сливает отстой бензина, подписываем ему карту-наряд, запускаем двигатель и спешим на старт.

В час сорок две минуты московского времени лыжи самолета отрываются от полосы, и мы уходим в морозное небо. Вскоре занимаем эшелон 1950 метров по минимальному давлению 771 миллиметр ртутного столба.

Горизонт на сотни верст светло-синий с оранжевым оттенком. Солнце еще спрятано за Татарским проливом, но лучи его высвечивают высокие горы, на двести километров и более.

Слышим доклады «Взлет произвел» нескольких самолетов, тоже спешащих в Аяно-Майский район.

До залива Николая путевая скорость равна 170 километрам. Маловато! Подворачиваю вправо на мыс Укурунру, и жмем морем. В случае отказа двигателя – есть куда приземлиться и колбасы 850 килограммов – не умрем. Зато сократим время полета больше чем на час. Тонна-километры остаются те же, ведь пишем в бортжурнале будто летим над сушей, но растет производительность и экономия бензина.

Оставляем оправа Шантарские острова, пересекаем остров Феклистов и держим курс прямехонько на мыс Укой – это самое короткое расстояние на Нелькая.

С северной стороны островов Птичий и Утичий наблюдаются большие разводья черной, как смоль, воды. От воды потягивает парок. У земли ветер западный, на нашей высоте северо-восточный 20 км/час.

Над сушей самолет вздрагивает от восходящих потоков воздуха и напряжение увеличивается. Невольно прикидываешь время полета до берега. Винт изменяет число оборотов, следовательно – меняется монотонность звука, и невольно замирает сердце: вдруг что с двигателем, ведь он один на АН-2. Не дай Бог начнет дергаться стрелка давления масла! Тут уж нервы, как струна.

Мы хорошо помнили случай с командиром Зубаревым. Летел он на высоте 600 метров над морем и между берегом и Шантарскими островами вдруг упало давление масла до «О», как потом выяснилось, по причине его выбивания через лопнувший маслорадиатор. Под колесами самолета барражировали огромные косатки, как бы поджидая Витино тело на скромный завтрак. Зубареву повезло: он дотянул до Аяна и, уже на пробеге, двигатель заклинило.

У меня тоже были два оригинально-шоковых случая. Наши экипажи часто встречали в Охотском море неизвестные подводные лодки, летающие шары, и слегка побаивались встречи с ними. С двенадцатью пассажирами шпарили мы с командиром Сучковым через море. Вдруг справа раздалась мощная пулеметная очередь в упор, в кабину. Саша стремглав выпрыгнул в салон к пассажирам, я не успел. Придя в себя мы поняли, что в нас никто не стрелял, просто замерз редукционный клапан и шестьдесят атмосфер воздуха шандарахнуло словно из пушки. Саша раньше летал на Сахалине на МИГ-15 и подумал, что японцы его подкараулили. Пассажиры, забыв про море, хохотали, слушая оправдания командира.

Как-то в ноябре, при сильном встречном ветре с Игорем Чирковым резали трассу на Нелькан. Мне накануне пришлось долго летать ночью. Взлетел, прямо скажу, не выспавшись, а над морем монотонный звук двигателя сморил окончательно. Погода стояла ясная, но море штормило несусветно. Волны, словно белые барашки, накрывали все море. Неожиданно раздались резкие удары по фонарю кабины.

– Петрович! – крикнул Игорь.

Я встрепенулся:

– Что такое?

Какая-то дубина выпрыгнула из движка, промолотила но кабине и снова спряталась. До ближайшего берега, куда ни кинь, лететь минут двадцать. Я еще не успел ничего сообразить, как это что-то снова метнулось из-под капота и, словно черт кулачищем, начало лупить по всему фонарю, прыгая в диком танце. Резко даю левой ноги, чтобы рассмотреть происходящее, но черный змей, вильнув хвостом, исчез под капотом. Меняюсь с Игорем креслами, беру струбцину – металлическую трубку метровой длины с крюком на конце, открываю правую форточку и жду… Черный змей вылетел, и я удачно зацепил его крюком, прижав к капоту, а потом тихонько втащил в форточку сначала конец, потом и весь длинный резиновый уплотнительный жгут. Страху он нам нагнал много.

Часто, при полетах над морем, эта струбцина во время болтанки выпадает из двери и ударяет об пол. Впечатление такое – будто сзади граната рванула.

На этот раз мы с Витей Яскевичем летели мирно и без приключений. В Нелькане нам предстояло поработать для совхоза. Оленеводы, люди умные и добрые, знали нас по голосам – ловили наши радиопереговоры по «Спидоле» и заранее готовились к встрече.

Разгрузившись в Нелькане, взяли на борт одного охотоведа Сашу Крюкова и вылетели в верховье реки Магей, снова в сторону Охотского моря.

Через час приземлились на заснеженную марь рядом с небольшой палаткой. Красота неописуемая! Грандиозные горы, сосны в снежных одеялах искрятся серебром. Высоко над нами, вспарывая белыми нитями стрел голубое небо, плыли военные самолеты, производя дозаправку. Саша знал, что я тоже летал на военных самолетах, потому спросил:

– Петрович, не хотел бы быть на их месте?

Мы с Витей пили горячий кофе из термоса и разглядывали крупного черного ворона, устроившегося на вершине сухостоины, не торопясь обиравшего перышки и, в то же время, не сводившего с нас зорких глаз. Грудь его отливала фиолетовым цветом.

– Саша, если бы они подышали этим воздухом, да поговорили вон с тем бесом, их бы на высоту дубинкой никто не загнал, – ответил я.

Саша протер очки, испуганно посмотрел на ворона и бегом бросился к палатке. Что с ним? – недоумевали мы! Из палатки доносились ругательства и проклятия. Отбрасываем полог и видим груду костей, отделанных до белизны. От 6-ти оленьих туш, оставленных с осени, остались мелкие объедки. Горизонтально висевший карабин вороны так отделали пометом, что он стал похож на бревно.

– Люди ждут мяса, а что я им привезу? – сокрушался Саша.

– Что есть, то и повезем для составления акта, – успокаивал я Сашу.

Таежная голытьба превратила палатку Бог знает во что! Соболи и горностаи понагрызли дыр, а вороны мощными клювами разодрали дыры в куски и всю зиму сытно поживохивали в уютной палатке. Не увидел бы сам ни за что не поверил бы.

Отбив помет от частей карабина, Саша хотел было пальнуть в нахала, но он предусмотрительно отлетел на почтительное расстояние и угрожающе каркал, курлыкал, издавал звуки, похожие на звон колокольчика. Одним словом – издевался, над нами, а может, игрался скуки ради. Умная птица, что и говорить!

За долгие годы работы в тайге лично я их просто полюбил. Вороны чувствовали настроение людей и могли пугануть, подшутить, предупредить На рыбалке в Охотском районе близ поселка Кетанда в марте месяце таскал я крупных окуней. Вадим Бондарев улетел в Охотск и должен был возвратиться часа через три. Одному в дикой тайге было как-то не по себе. Но вот стали слетаться вороны, обступая меня полукругом. Я обрадовался – все веселее. Рыбу помельче бросал черномазой братии, и они смело подходили чуть ли не к лунке. Потом начали рыбу воровать – схватит и бегом к берегу озера. Повернулся к ним лицом, рыбу сложил в кучку. Нежелание делиться уловом вороны восприняли в штыки. Устроили настоящий гвалт, угрожающе махали крыльями. Всего их было восемь. Я считал, что накормил всех, но они, видимо, требовали про запас. Достаю ракетницу – вороны улизнули и наступил покой.